День у них настал знаменательный – исполнилось тридцать лет их совместной жизни! Жемчужная свадьба! И первой их поздравила всеведущая природа. Раннеутренний тель-авивский озорной ветерок бодро торкнулся в шёлковую шторку, охранявшую спальню от разномастных любопытных световых струй, податливая ткань послушно вспорхнула к потолку, и горделивое щедрое солнце решительно заполнило всё пространство от окна до стены-визави золотыми заздравными блёстками. И он жадно прильнул к её губам, а она жарко отдалась поцелую. Боже, как она любила эти губы! Впервые она вкусила упоения от этого чуда, когда он, студент-третьекурсник, смущённо приблизил к ней лицо в полутёмном московском подъезде и она прикрыла глаза, давая понять, что да, она очень-очень хочет этого. Он нежно обхватил её губы своими, и ток пробежал по её телу. И почувствовав её желание, он неожиданно для неё потерял робость и продолжил начатое действо неистово и упоённо. И она, будучи натурой горячей, порывисто ответила ему. Им показалось тогда, что этот поцелуй длился бесконечно. Самым неожиданным для неё оказалось тогда то, что чуть спустя после такой немалой пылкости он вдруг снова стал стеснительным и даже неулыбчивым. Вскоре она поняла, что её избранник есть личность серьёзная и незаурядная и что он обладает природным свойством держать внутри себя обуревающие его эмоции как в интимной жизни, так и в профессиональном призвании. А ещё ему было свойственно отсутствие импульсивности, и, как результат – привычка взвешивать последствия своих поступков. Так было до их отъезда, так продолжилось и здесь, где он подтвердил свою научную состоятельность, преуспел в трудоустройстве и ныне крепко стоял на ногах.
Она же в последнее время работала не каждый день – компания, где она трудилась, переживала трудные времена. Так что после ухода мужа на службу, она занялась готовкой яств к вечернему столу. И в какой-то момент, монотонно перемешивая содержимое посудины на плите, вспомнила о коробке с письмами и фотографиями, которая пролежала на антресолях со времени их приезда. Освободившись от стряпни, полезла за ней, рассчитывая окунуться в настроение юбилея. Но не успела начать рассматривать архив, как вернулся муж. Вошёл с огромным букетом красных роз.
– Родная моя, поздравляю! – широко улыбался он. – Такая дата! Тридцать лет вместе! Как я люблю, тебя, моя красавица! Спасибо судьбе, что послала она мне тебя.
И, как и утром, их губы сплелись в поцелуе!
А потом его взгляд скользнул по коробке, и он спросил, что это. А она счастливо улыбнулась:
– Похоже, это как раз то, что для нас сегодня будет юбилейным сюрпризом.
– О, интересно, – начал он не спеша перебирать наличность упаковки.
И вдруг стал вчитываться в какое-то красочное поздравление. И изменился в лице. А у неё похолодело внутри, свет померк в глазах – это была открытка, полученная ею от его сотрудника, с которым у неё давно, ещё там, случился роман. Началась их связь в санатории, куда он, её муж, сам же и отправил её подлечиться. Сия история была почти мистической. Профессор этот и её муж долгое время являлись соруководителями научной работы, проводившейся в разных городах. И этот её воздыхатель неоднократно приезжал к её супругу по делам. Но судьба свела её с ним только там, на курорте. И её тогда поставили в тупик два момента – совпадение дат их пребывания в одном и том же месте и одинаковость имён мужа и предмета её страсти! Именно в этой реалии она смятенно усматривала аналогию с «Анной Карениной», где супруг Анны, Каренин, и её любовник Вронский были соимённиками! После возвращения же с отдыха её недолгие и редкие встречи с ухажёром происходили во время его командировок к её супругу, да и она единожды выбила на работе нужную ей поездку. И тут тоже для неё была очевидна параллель! С «Дамой с собачкой»! Роман героини, да ещё и опять же по имени Анна, с Гуровым начался на курорте, и она наведывалась к возлюбленному по его месту жительства, преподнося мужу легенду о насущной необходимости её поездок по состоянию здоровья. И она с настойчивой тревогой, обостряемой не покидающим её чувством вины перед мужем, усматривала в этих совпадениях устремлённое непосредственно к ней тайное пророчество двух классиков. И цепенела от исхода этих историй… У Чехова ещё куда ни шло – закончилось туманно, а у Толстого ведь – не приведи господь… И она сосредоточивалась на думе о немедленном прекращении отношений. Мысль оказалась материальной, и как бы по предписанию небес научная работа закончилась досрочно, и интрига сошла на нет в один момент! Тогда она не раздумывая поддержала давно вынашиваемое мужем решение об отъезде из страны. И ей виделось во всём с ней происшедшем свидетельство того, что в жизни всё сверху, всё предопределено.
Конечно же, в тот, пусть и короткий, но сложный период жизненной раздвоенности ей пришлось нелегко. Муж интересовался причиной её скверного настроения, и она давала ему какие-то объяснения, порой весьма нелепые, которые он смиренно принимал, вызывая у неё душевную боль.
А когда связь с любовником иссякла, она с облегчением вновь привязалась к своему спутнику жизни. Вернулось благорасположение. Вернулось желание. Его губы стали вновь ей в усладу. Она даже смущённо позволяла себе характеризовать такое к нему отношение как любовь…
Что же касается выстрелившего сегодня поздравления, то она получила его на курорте, в день рождения. И по приезде, будучи не в силах уничтожить, засунула в эту коробку, потому что мужа никогда не интересовали всякие там фотографии и письма. А она помнила парадокс, выведенный в новелле Эдгара По «Похищенное письмо»: лучший способ спрятать предмет– это положить его на видное место. Сегодня же, за хлопотами, она напрочь забыла о наличии этой жуткой улики!
Для него то, что ему открылось, было как обухом по голове! Поначалу он оцепенел, на нём не стало лица, у него отнялся язык. А потом началось у них долгое мучительное разбирательство. Увёртываться она не стала. Потому что, даже если бы и захотела – факты были против неё: хотя ни её имя, ни имя любовника в поздравлении не упоминались, текст был уж более чем откровенный, и стояла дата, и муж опознал почерк. Но ей для самой себя было важно, испытывая потребность в искуплении, не лукавить. И её одновременно конфузило и утешало то, что он не метал громы и молнии, не вдавался в подробности, не мешал её с грязью, а угрюмо сокрушался, повторял, что она наплевала ему в душу. И лишь единожды горестно удивился себе, вспомнив, что его не насторожило то, что после возвращения с курорта она стала противиться поцелуям в губы. И саркастично заметил, что жизненные ситуации надо поверять читанными книгами. Вот ведь в некогда найденном им в родительском книжном шкафу романе Вилиса Лациса «Бескрылые птицы» описано, как такое происходило с благородной девушкой, вынужденной иметь дело с неприятными ей мужчинами. При этом он менторски поднял указательный палец: вот, мол, как много может сказать поцелуй!
В какой-то момент у них наступило тягостное молчание. И она мучительно, с замиранием сердца, задавалась вопросом, о чём он думает? А в нём теснились разные чувства. Страдание и гнев от того, что его коварно обманывали. Злость на себя самого, что оказался столь недальновидным. Ненависть к сопернику. Его бесила даже одинаковость их имён! «Удобно-то как было, – с горькой иронией подумал он, – ведь ни разу она не оговорилась, не назвала меня его именем!».
Он тягостно вздыхал, а она, более не в силах безмолствовать, решилась сказать в свою защиту то, что ей казалось очень важным. «Пан или пропал», – подумала она.
– Мы с тобой были так воспитаны, – тихо заговорила она, сглотнув ком в горле, – что прежде всего – единение душ. Да, конечно! И я, сколько могла, боролась с собой, отвергала поначалу его ухаживания. Просто тогда, по молодости, да и в возникшей ситуации, из меня вырвалась наружу пылкость, до того сокрытая глубоко внутри меня. Знаешь, когда очень давно я впервые прочитала пушкинские строчки «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю…», я была поражена тем, как они созвучны моей душе. Не исключаю, что ты сейчас внутренне иронично усмехнулся, хотя тебе ведь тоже свойственно испытывать сильные чувства, правда с той разницей, что лишь в науке…
Она осеклась, увидев, что он понуро уставился в пол. И, придя в ужас от собственных слов, не решилась продолжать. Но он едва заметно кивнул, дав понять, что готов слушать дальше. И это принесло ей успокоение, и она снова заговорила, сначала несмело, а потом всё более уверенно:
– Так во́т. Там, в санатории, я оказалась и в бою, и бездны на краю. Шёл бой между чувством и долгом. И, оказавшись в огне этого противоборства, я испытала мощный прилив энергии, мной овладело то упоение, о котором и писал Пушкин. Мне ведь неизменно приходилось прятать, подавлять разрывающие меня эмоции. А там рядом со мной бушевала страсть, которая была сродни моей. И я поддалась неведомой мне до того силе, которая толкает к краю бездны. Такое видится иногда во сне. Стоишь в полуметре от пропасти и понимаешь, что ещё одно движение – и тебе не удержаться! А так и тянет сделать этот шажок. И просыпаешься. А я вот не проснулась. Испытала такое упоение, находясь на краю, что сделала этот шаг. Бросилась в эту историю, как в бездну.
Он удручённо в упор смотрел на неё, так что она испытывала неловкость. Но постепенно со смесью удивления и облегчения она начала читать в его глазах какое-то подобие неравнодушия. И её мысли стали заняты тем, чтобы найти слова, которые бы дали ему уразуметь, что происшедшее тогда с ней было неотвратимой ошибкой, что она жаждет понимания и что он для неё много значит. И она заставила себя ровно заговорить, хотя, как оказалось, спокойный тон давался ей с трудом:
– Я понимаю, как нелегко тебе было услышать всё, что я сказала… Но поверь мне, я, испытывала тогда нещадное чувство вины, только вот ничего не могла с собой поделать. Потому что уверена – происходившее со мной было наваждением, ниспосланным мне неизбежным, роковым предначертанием… Всем нам что-то предопределено…
Он склонил голову набок, и она нутром прочла в этом движении проявление интереса. У неё подкатило к горлу, и она решилась на главные слова:
– Я постаралась вычеркнуть этот эпизод из памяти… И по мере того как это дело уходило дальше и дальше в прошлое, я чувствовала всё большую к тебе привязанность…
Тут он слегка кашлянул, но ей показалось, что в его взгляде промелькнула тень любопытства. И она глухо, почти шёпотом, промолвила:
– Ты мне очень дорог… Очень…
Он нервно прикусил губу, сомкнул глаза. И она опять пыталась угадать, что творится у него внутри. А у него в голове теснились думы о совместном с ней существовании. Он с горечью признавался себе, что она права в том, что он инертен во всём кроме основного дела своей жизни – науки. Да, здесь ему не было равных! И работа поглощала его так, что на всё остальное его просто не хватало. И жена делала всё, чтобы освободить его от бытовой текучки. Жила его интересами, не пилила, не стремилась главенствовать. И здесь тоже вершила сполна для того, чтобы он утвердился профессионально - взяла в свои руки домашние дела и решение большинства насущных вопросов.
И он с изумлением ощущал, что проникается высказанной ею мыслью о предопределённости того, что с ней произшло. А ещё он припоминал Каренина, который в ситуации с изменившей ему женой был готов смириться с происшедшим, и не только исходя из холодного расчёта, но и в силу присущих ему добродетелей…
Он долго сидел с закрытыми глазами. И это леденило её душу.
О, если бы она знала, что у него над всеми его рефлексиями всё настойчивее начинало господствовать то, что перекрывало терзавший его негатив и умиротворяюще действовало на него – он ощущал, что не снедаем ненавистью к ней, что у него не получается вырвать её из сердца.
Они разошлись по разным комнатам. Ночь прошла для них тревожно, а утром он ни свет, ни заря беззвучно отправился на работу.
За весь день он ни разу не позвонил, и она не находила себе места, но сплетённые в клубок угрызения совести и гордость не позволили ей самой набрать его номер... Ко времени, когда он обычно возвращался, она уже просто сходила с ума... Сама не своя, прижалась к стене в прихожей и смежила веки. И вдруг услышала звук осторожно вставляемого в замочную скважину ключа. Она обомлела. А дверь медленно отворилась, он переступил порог, остановился, и она не сразу, но подняла на него глаза. И с удивлением, и с мгновенно нахлынувшим на неё облегчением, вместо ожидаемого осуждения обнаружила в его взгляде благосклонность.
Какое-то время они растерянно смотрели друг на друга. Наконец он неловко коснулся её руки и притянул к себе. Её глаза затуманились, и она покорно прильнула к нему. И был у них поцелуй, почти как тогда в полутёмном подъезде: сначала робкий, осторожный, а потом всё более и более неуёмный …
А затем, не произнося ни слова, они долго сосредоточенно стояли лицом к лицу, как бы заново узнавая друг друга. И внезапно вздрогнули от схлестнувшихся звуков - шума пронёсшегося невдалеке поезда и раската весеннего грома. В её взгляде мелькнуло смятение, а он успокаивающе обнял её и опять осторожно приблизил к ней губы…
Comments