Дорога от гетто до этого молодого березового леска, что на окраине Стародуба, казалась бесконечно длинной. Ритмичное чавканье тяжелых рабочих ботинок утопающих в жиже еще не до конца растаявшего снега и веселые детские голоса не давали Нахуму сосредоточиться. Впервые за последние полгода детей вывели на прогулку, и они никак не соглашались держать строй, оставляя следы детских ботиночек на обочине, покрытой тонким слоем недавно выпавшего снежка. Мысли-воспоминания в его голове возникали неожиданно, и также как этот снежок внезапно таяли. Но всему наступает конец, и дорога не исключение. Голова колонны остановилась у конца траншеи, которую еще вчера выкопало взрослое население гетто…
Стоял Нахум слегка запрокинув голову и широко расставив ноги. От длительного неподвижного стояния снизу-вверх по ногам струились ручейки электрического тока, притягивая все тело к родной Брянской земле. Взгляд его был неподвижен и устремлен поверх берез, куда-то вдаль, в бесконечную голубизну весеннего, мартовского неба, когда почки на деревьях набухли и на тонких ветвях вот-вот появятся первые молодые липкие листочки. За опушкой леса, до самого горизонта, расстилались необработанные поля, покрытые высохшими с прошлого года кустами бурьяна и чертополоха. Голова Нахума была лишь частично покрыта небольшой тряпицей, заменявшей ему кипу, и легкий ветерок слегка шевелил давно нестриженные, седые волосы. Приглядевшись, можно было заметить, как двигались его губы беззвучно произнося слова молитвы:
— Барух Ата Адонай, Элохейну Мелех Аулям…
Молился он машинально, не отрывая взгляда от только ему видимому силуэту жены, Ханны. Изображение было расплывчатое, нечеткое, тающее и вновь появляющееся на небе, просветленном первыми лучами утреннего восходящего солнца. Бесконечно нежная, незабываемая улыбка Ханны и протянутые к нему руки, казались настолько реальными, что он чуть было не покинул отведенное ему место, но вовремя остановился. Монотонный гул в колонне прекратился, детские голоса смолкли и даже природа замерла в ожидании чего-то значительного.
Неожиданно стайка разноцветных щеглов, разбуженная звуками выстрелов, вспорхнула с одной из берез. Прекратив чтение молитвы, Нахум стал считать пташек в этой стайке.
— Одна, две, три, четыре, пять…! Почему пять, а не шесть, почему пять…? Ведь это мои дети! — страшная догадка отразилась в его взгляде. Он поднял руку чтобы помахать вслед исчезающей вдали стайке…
Автоматная очередь прервала его мысли…
Нахум не был на фронте. Он не был командиром танкового подразделения, как его старший сын Павел. Он не был начальником штаба саперного батальона, организовывая переправу через горящую Волгу и не очищал проходы в минных полях под Сталинградом, как его сын Абрам. Он не служил в частях химзащиты и не обеспечивал войска техникой, как его сыновья Евсей и Иосиф. Он не был зенитчиком, а когда война закончилась не был переброшен на восток, как его дочь Лиза. Он не был связистом, как его младшая дочь Лида. Он был расстрелян в Стародубском гетто и сброшен в ров, по которому проехали танки. И долго еще земля стонала в этом месте...
Нахум не был на фронте. Он вырастил шестерых солдат, старший из которых погиб.
