1.
"– Да вы поймите, – кипятилась Варвара, поднося к носу камергера газетный лист. – Вот статья. Видите? «Среди торосов и айсбергов». – Айсберги! – говорил Митрич насмешливо. – Это мы понять можем. Десять лет как жизни нет. Все Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи...".
Кто из нас не улыбался и не хихикал, читая в детстве "Золотого теленка", эту чудную книжку. Помню, как хохотали мы над ней с Колькой Мазиным, обсуждая выуженные оттуда цитаты.
С Колькой я познакомился в 9-м классе 239 физико-математической школы, в которую мы с ним поступили в 1966 году, когда она набирала выпускников школ-восьмилеток по всему Питеру. Колька был ладный паренек, среднего роста, спортивный и крепкий. Он мне сразу понравился своими живыми, веселыми глазами и готовностью к шутке в любое время. Они пришли в эту школу вместе - он и Толик Кузьминов, спортивные ребята, любители всяких шуток и приколов.
Колька жил на улице Ивана Черных, у Нарвских ворот, в небольшой квартирке на 1-м этаже обшарпанной "хрущевки". Он был из простой семьи. Его мама, тетя Паша, работала формовщицей на "Красном Треугольнике" и одна тащила трех сыновей - самого Кольку и двух его братьев. Она была мудрой и сильной женщиной, потрепанной, конечно, военным временем и несладкими послевоенными годами. Но, детей она вырастила хороших. Никого не забрала улица, все получили образование и специальности. Колька поступил в Военно-Медицинскую Академию и каждую субботу, с первого по пятый курс, я его навещал на улице Лебедева, где размещалась его Академия и где он жил на казарменном положении. Его отпускали на целый день и мы шлялись по городу, заезжали в гости к кому-нибудь из ребят, ходили в кино и глушили мороженое. Иногда к нам присоединялся его друг Свистунов, тоненький, стройный курсант, ироничный и умный. Помню, как-то летом мы с Колькой ездили на Урал к моему деду, в город Верхняя Салда, и по дороге, в поезде, в двухдневной скуке пытались выяснить, кто из нас умнее и ученее. Мы поочередно предлагали друг другу обьяснить, что значит тот или иной термин и Колька легко побеждал меня, жонглируя медицинскими названиями лекарств и болезней, словечками вроде миопия или гипостезия, весь же мой словесный технический арсенал, вроде закалки и отпуска, цементации и отжига, он или знал, или легко разгадывал.
Когда мы приехали к деду, то хорошо отметили наш приезд и у нас случилась неприятная история. Мой дедушка, дед Антон, был человеком крестьянских кровей, а городок, где он жил был обычным поселком с избами и простым рабоче-крестьянским бытом. К домашним животным там относились без излишней сентиментальности. И вот в день приезда, в самый разгар застолья я вышел во двор и застал там своего деда за неприглядным занятием - чужая кошка забрела на его огород и он, загнав ее в угол, за дождевую бочку, пытался задавить толстенной доской. В результате кошка была освобождена и бежала, я с дедом подрался, после чего я потащил Кольку на улицу с намерением никогда больше к не возвращаться к своим бессердечным родственникам. Переночевали мы в каком-то сарае на берегу огромного верхне-салдинского пруда и полночи разбирали варианты, что делать дальше. В результате выбрали самый бескомпромиссный и вернулись в дедов дом аккуратно к завтраку и потом целый месяц беззаботно ловили рыбу и собирали грибы.
Когда мы возвращались в Ленинград, Колька в вагоне-ресторане упорно уговаривал одного врача, нашего ресторанного визави, выписать ему что-нибудь от импотенции. Выпивший врач, улыбаясь, удивительно терпеливо объяснял ему: "Я по твоим глазам вижу, что у тебя здесь полный порядок."
2.
Где-то в середине 5-го курса я женился и навещать Кольку по субботам уже не мог, а еще через год, по окончании Академии, он уехал в гарнизон какого-то провинциального городка, кажется, это была Рязань. Прошло много лет, мы не виделись и не переписывались. И вот как-то Толик Кузьминов, на одной из наших школьных встреч на Красненьком кладбище, у могилы Леньки Вайля, сказал мне, что Колька Мазин скоро приедет в Питер и хотел бы со мной увидеться. У Толика с Колькой сохранились крепкие дружеские отношения. Они продолжали встречаться и созваниваться. Толик рассказывал, что как-то у них в школе, где они с Колькой учились до нашей 239-й, проходила компания по работе с трудными подростками и ему дали комсомольское поручение подтянуть одного ученика по успеваемости и по поведению. Тот часто прогуливал уроки и плохо учился. Толик несколько раз заходил к нему домой, но, никак не мог его там застать и тогда он стал обходить ближайшие подвалы и чердаки. И вот однажды, при одном таком обходе, из темноты, откуда-то сбоку, вдруг выросла зловещая фигура и угрожающе прошипела: "Ну, что, явился? Здесь-то мы тебя убьем и закопаем". Это и был Колька Мазин. Ну, не убили и не закопали, конечно, а Толик вытащил Кольку из дурной компании и привлек к спорту. Легкая атлетика, лыжи, гимнастика. По лыжам они с Колькой даже получили звания кандидатов в мастера спорта. Подтянул его по учебе и тетя Паша считала Толика как бы за своего четвертого сына.
Прошло еще немного времени и мы с Колькой встретились на "Гражданке", на квартире у Толика. Просторная, хорошо обставленная квартира. Хлебосольная, приветливая хозяйка - супруга Толика. Он сам в это время уже вышел в отставку и, кстати, очень вовремя, не запятнав, по нашему, общему с Левой Глазманом, мнению, ни своих рук, ни офицерских погон. Время было еще вегетарианское, хотя, смутные очертания фашизма в стране уже вырисовывались. Колька был все такой же - не унывающий, веселый и шустрый. Выпили, поговорили. Обсудили положение дел в стране и наши мелкие житейские проблемы. Все у Кольки было хорошо. Квартира, машина, дача. Семья - жена и дочка. Полный набор. Работал он медстатистиком. Это меня удивило. Я-то знал его незаурядную натуру и меньше, чем ученым-медиком или знаменитым хирургом себе не представлял. Но, как случилось, так случилось. В его воинской части некому было составлять какие-то канцелярские отчеты и поручили ему, сказали, что не надолго. И засосало. Спокойная работа, премии. Но, это, в общем, было неважно, мы тоже не шибко продвинулись в этой жизни. Я был директором захудалой производственной конторы с тремя работягами, Толик дослужился до полковника. Прошел вечер. Домой мы с Колькой возвращались на метро. Нам было по дороге, ему - до "Нарвской", а мне - до "Автово". И тут начали мы с ним говорить о том, о чем не успели поговорить у Толика. Начали вспоминать детство, школу, его академию и друга Свиста, который, кстати, стал профессором и известным хирургом. Как мы слушали Высоцкого на моей "Астре", как покупали книжные лотерейные билетики в Доме Книги на Невском, а потом обналичивали выигрыши в кассовых очередях, как покупали после этого дешевый портвейн и как на уроках трясли монеты под партой с самым заводным пареньком нашего класса, Андрюхой Фогелем. И как Колька однажды провожал меня домой из школы, когда у меня, непонятно отчего, стало плохо с сердцем.
А потом Колька мне и говорит - Качура - это он звал меня так - ты за отца своего не переживай. Я смотрю на него и не понимаю, отец-то у меня умер лет 15 назад. А он говорит - ты не переживай, Качура, что он у тебя еврей. И добавляет - ничего, Качура, ничего - и в утешенье хлопает меня ладонью по куртке. Ладно - говорю - Мазила - это мы его так в школе звали. - не буду. Ты тоже не переживай. А сам думаю, он же и отца моего и маму хорошо знал. Бывал у меня в школьные годы, когда и мы, и наши родители были моложе лет на сорок. В общем, доехали мы до "Нарвской" и расстались. И опять все заглохло.
3.
А потом были Грузия, Крым и когда страна моя начала активно вползать в фашизм, я продал "ТЕРМОФИТУ" за полцены свою высокотехнологичную и наукоемкую фирму "Рога и Копыта" и уехал с женой в Израиль.
Израиль поразил меня многим - и морем, и пальмами, и людьми, сильно отличающимися от торопливых и затюканых российских граждан и сверхсерьезным отношением к религии. Но, больше всего мне понравилась, если можно так сказать, человечность израильской бюрократии. В России ты практически ничего не мог доказать государству. Ты всегда был жалкий проситель и во всем виноват. Вечно ждущий и заискивающий обыватель. Любая бумажка, потерянная, забытая или просто потертая, любая ошибка или опечатка в тексте превращались для тебя в трудноодолимое препятствие и требовали большого терпения, избытка времени и энергичной работы ног. В Израиле же главным было - суть дела. Чиновники, в большинстве своем, помогут, подскажут, залезут в компьютер и предложат какой-нибудь выход. То, что ты не знаешь иврита, это было даже плюсом, нельзя же обижать инвалида. В общем, тут все было как-то по-человечески и более справедливо устроено.
Однако и на Солнце есть пятна. И здесь они тоже были. В стране шла активная борьба религии с современностью. Современность, как ей и положено, рвалась вперед, а вожжи религии впивались в тело государства, замедляя его движение до античных скоростей. В шабат все замирало, не работал общественный транспорт, магазины, развлечения. Религиозные кварталы отгораживались от докучливых светских машин шлагбаумами и цепями. В Йом-Кипур засыпал аэропорт Бен-Гурион. Для заключения брака светские израильтяне летели за границу, а погибших солдат хоронили по ортодоксальному еврейскому обряду, не считаясь с пожеланиями родных. Одни называли это духом иудаизма, другие - глубокой архаикой.
Все это, конечно, напрягало, но, было терпимо. Все приспосабливались, тем более, что государство отсекало самые одиозные предписания, как, например, субботние запреты пользоваться электричеством, заниматься ремонтами или творчеством.
Но, были вещи менее безобидные. Велась упорная борьба за чистоту еврейских рядов. Кто ты - это был не простой вопрос? Еврей по галахе, еврей по крови, еврей по вероисповеданию? В 1970 году государство, делая уступку религии законодательно обьявило евреем каждого, кто был рожден от мамы-еврейки или прошел гиюр.
В то же время, выполняя свою человеческую и демократическую миссию оно узаконило гражданство не евреев - детей и внуков еврея, а также их нееврейских семей.
И началось. Громко запиликал "SOS". Ревнители безукоризненности еврейских рядов забили тревогу. Внуки. В них же еврейства - в лупу не рассмотришь. Ни по крови, ни по вере. Разбавят еврейскую идентичность. Пришел конец света. Что будет с Торой, шабатом и кашрутом? С избранностью и генным превосходством? Как не потерять паству и влияние? Расчехлили орудия журналисты, золотые перья защиты бессмысленного. И внуки попали под обстрел.
Во-первых, нету настоящего еврейского духа. Не успели впитать по малолетству.
Во-вторых, тяжелый багаж в виде нееврейских жен и детей.
В третьих, не надо преувеличивать - ничего серьёзного этим внукам и не грозило при нацистах, так как они просто приравнивались к немцам. В протоколе Манзейской Конференции (1942г.) о внуках евреев было ясно сказано - " с некоторыми исключениями, к таким надо относиться, как к немцам».
Исключения были указаны плевые. Похож на еврея, допустим, или сказал что-то не так или сделал. По мнению немцев, конечно. Да и сами Нюрнбергские законы никто не отменял.
В общем, все это как-то не весело выглядело. Внуки оказались под огнём с фронта и с тыла. С одной стороны, немцы в ряде случаев приравнивали их к евреям, с другой - здешние ревнители чистоты, белизны и первозданности выталкивали за ворота государства.
Получалось, как в кинофильме "Чапаев" - белые пришли — грабят, красные пришли - грабят. Куда крестьянину податься?
Однако, оставим в стороне саму идею чистоты крови.
Она не нова и известна с египетских фараонов, которые женились на родных сестрах. Ничем хорошим это для них не кончилось. Можно вспомнить и династию Гольштейн-Готторп-Романовых, закончившуюся на цесаревиче Алексея, носителе фамильной болезни.
И главное - где ее гарантировано найдешь, эту чистую кровь. Простой пример. В Испании в каждом городе есть улица, названная в честь героя Реконкисты рыцаря Дона Алонсо Переса де Гусман, основателя рода герцогов Медина-Сидония, старейшей и знатнейшей герцогской династии Испании. Католиков, между прочим. Так вот, этот Гусман, оказывается, был выходцем из Марокко и мусульманином, то есть самым натуральным мавром.
Ничего плохого о крови Гусмана Доброго, так называли его современники, я сказать не могу, также, как не могу сказать этого и в отношении Джека Демпси, легенды Америки, чемпиона мира по боксу в тяжелом весе, ирландца по отцу и индейца чероки по матери.
Ничего, кроме слов восхищения и неподдельного интереса к личностям этих людей и фактам их биографий.
И тем не менее, сегодня кого считать своими гражданами, решает само государство. Это его право. Его прерогатива. И это правильно.
Мы же можем только сменить пластинку и поговорить о чем-то хорошем и позитивном. Можно, например, вспомнить об известных и знаменитых квартеронах, людях с четвертинкой еврейской крови - английском профессиональном футболисте, полузащитнике Дэвиде Бекхэме, чемпионах мира по боксу, украинских боксерах-сурертяжеловесах братьях Кличко, американской горнолыжнице Микаэле Шиффрин, о которой Ингемар Стенмарк сказал так: «Не сравнивайте нас: Микаэла гораздо лучше меня. Я никогда не был так хорош во всех дисциплинах». Можно вспомнить и Макса Бэра, чемпиона мира по боксу, победившего любимца Гитлера Макса Шлеминга, хотя есть мнение, что Макса Бэра следовало бы отнести к детям евреев.
И становится веселее. Кровь действительно имеет значение и смысл, как некая дополнительная краска, изюминка, специя, добавка к человеческой основе. Чисто художественное явление, украшающее нашу, удивительную саму по себе, жизнь.
А мне еще вспомнилась Колькина мама, тетя Паша, которая приняла когда-то в свое сердце Толика Кузьминова, как своего родного сына - без раздумий, сомнений,
и официальной отметки в паспорте.
И сам Колька, который посочувствовал мне когда-то в метро. Ничего, Качура, ничего - сказал он мне и похлопал по куртке.
Ха-коль беседер - говорю я ему. Все путем, Мазила, все нормально.