Издательством «Bridge» выпущена новая книга стихов Льва Альтмарка, представляющая собой художественно-графический альбом-сборник на 320 страницах, состоящий из 118 стихотворений и графики великого японского художника Андо Хиросиге.
Дополнительный тираж сборника планирует выпустить одно из московских издательств, а пока желающие могут приобрести книгу у автора.
Ниже – вступление к сборнику "ТРЕТЬЕ ВОСХОЖДЕНИЕ НА ФУДЗИЯМУ".
В Японии говорят, что каждый человек должен трижды совершить восхождение на Фудзияму – в юности, зрелом возрасте и старости. Вероятно, в юности для того, чтобы узнать, насколько мир многообразен и велик. В зрелости – для того, чтобы оценить свои поступки и исправить ошибки, которые, хотел того или нет, но совершил. В старости – подвести итог собственной жизни и постараться приобщиться к высокому, выразить свою благодарность окружающему миру. Так, по крайней мере, мне видится.
Японцы традиционно скупы на разъяснения. Может, смысл этих трёх восхождений и иной, но вряд ли сильно отличается от того, что я предполагаю.
Мне очень нравятся работы великого художника Андо Хиросиге (1797-1858), может быть, не достаточно широко известного русскоязычному любителю живописи, но они так или иначе попадались на глаза каждому. Листая альбомы японской живописи и ещё не выделяя для себя имени Хиросиге, я уже отмечал в его работах воздушную простоту, лёгкость и ненавязчивость, но при этом тепло и поэтичность вроде бы совершенно незамысловатых бытовых сцен. И во всём этом какая-то отстранённость и щемящая грусть, присущие настоящему мастеру, разглядывающему сквозь увеличительное стекло таланта изображаемый им мир.
Я рассматривал его работы, и мне всё время хотелось постичь их глубинный смысл, хоть я и понимал, что для этого нужно родиться и жить в Японии, иметь тамошнюю энергетику, чего у меня, естественно, нет.
Тогда я стал разыскивать всевозможные упоминания о Хиросиге, комментарии искусствоведов и другие материалы, хотя бы отдалённо относящиеся к художнику и его времени. Однако во всём, что удавалось найти, не хватало какой-то постоянно ускользающей от меня вещи. Мне было мало исторических и географических подробностей, имён правителей и современников художника, редких сохранившихся фактов его биографии. Я искал что-то, а что – и сам в точности не знал. Более того, мне стало казаться, что чем больше я погружаюсь в тему, тем меньше остаётся ореола какой-то таинственности и недосказанности, окутывающих каждую картину Хиросиге. Мне было досадно, что не о том говорят искушённые комментаторы и мудрые искусствоведы, и поэтому я не могу постичь мир Хиросиге, почувствовать его дыхание, посмотреть вокруг себя его глазами…
В каждом настоящем произведении искусства помимо внешнего, видимого слоя всегда есть внутренний, часто не сразу различимый глубинный слой. А порой и не один. Попробуешь копнуть его, и сразу возникают вопросы. О чём в действительности хотел сказать автор? Какие движения души он запечатлел в своей работе? Почему именно это он счёл необходимым и достойным того, чтобы оставить потомкам на полотне?
Любой скажет, что это вопросы скорее риторические, и ответить на них однозначно невозможно. Тем не менее, я уже так глубоко погрузился в мир Хиросиге, что оставаться без ответов не хотел. Картины мне снились, пейзажи на них оживали, пели птицы, шелестел бамбук, люди проходили мимо меня, задевая краями своих старинных одежд…
Я чувствовал, что мне необходимо высказаться, поговорить с художником напрямую, если он, конечно, снизойдёт до беседы со мной. Я должен выразить своё отношение к его работам. Совершить восхождение на Фудзияму, которую так часто разглядывал на его гравюрах. И это моё восхождение будет третьим.
Первое я уже совершил, познакомившись с его работами и задержав на них взгляд. Второе восхождение совершаю ежедневно и, разглядывая картины, уже иначе смотрю мир, на себя, а то, что делаю или сделал, оцениваю совсем не так, как раньше. Лучше или хуже – не знаю, но… иначе.
Впереди третье восхождение – не новые комментарии, а собственные мысли, очень личные и субъективные, не записать которые на бумаге уже не могу. Иногда эти мысли, может быть, не связаны с изображённым на гравюрах, но между написанным в моей тетради и ними, верю, тянется какая-то незримая нить – настроение, чувство, минутная эмоция, ассоциация…
Цикл «Сто видов Эдо» достаточно велик, в нём сто восемнадцать живописных работ. Каждой из них я посвятил стихотворение. Первые давались мне достаточно легко, а потом я стал ловить себя на мысли, что всё дальше и дальше уклоняюсь непосредственно от темы картины в сторону каких-то своих размышлений, переживаний, настроений. Нить, связующая, по моему замыслу, сюжет полотна и стихотворение, всё больше становится пунктирной, прерывистой…
А потом я подумал, что, наверное, так и должно быть. Стихотворение – не рифмованный комментарий к картине. Работа настоящего мастера никогда не бывает однозначной и отвергающей какое-то иное, даже неожиданное истолкование. А Хиросиге – настоящий мастер, в этом сомнений нет.
Самое моё заветное желание – хоть как-то, хоть каким-то краем приблизиться в своих стихах к его заветным движениям души. Попробовать дотянуться до его высот. Подышать одним с ним воздухом. Воздухом белоснежной Фудзиямы…