СТАРАЯ ОБИДА
Декабрьский вечер. За окном мороз. А в доме и уютно, и тепло. На душе мирно и спокойно.
Вдруг начинаю улавливать какой-то странный нарастающий шорох, словно из глубокого подземелья моего нутра кто-то пытается выкарабкаться наружу. Настораживаюсь. Что это? И уже в следующее мгновение сталкиваюсь лицом к лицу с … воспоминанием. Не одно десятилетие сидело оно себе где-то тихо и безмолвно, и вдруг – здрасте вам!
Надо же проделать такой огромный путь из конца шестидесятых годов прошлого века в последние дни двадцатого года совсем другого столетия!
… Тогда мне было лет одиннадцать.
Я приехала на летние каникулы погостить к бабушке и тете в село на Полтавщине, где и подружилась с двумя сестрами. Старшую звали Людой, а младшую Аней. (Имена сестер и их мамы изменю.)
О младшенькой у меня сложилось мнение, как о приятной, воспитанной девочке. Например, чихнув, она говорила: «Извини».
Однажды пришла к новым подругам домой. Их мать, высокая стройная женщина, что-то стирала в ночвах посреди двора, для удобства водрузив их на широкую самодельную табуретку. Ночвами называлось удлиненное оцинкованное корыто, в котором на то время сельские жители не только стирали, но и купались. Пышная мыльная пена неуклюже переваливалась, образно говоря через борт ночв, и медленно спускалась на пыльный спорыш, словно желая его освежить.
Сначала мы крутились возле тети Сони, о чем-то болтая, а потом надумали куда-то пойти. Куда - не помню, но путь наш лежал через ферму.
В существовавших тогда еще колхозах фермы закрытыми зонами не были. И многие местные жители, чтобы сократить расстояние, обычно следовали на работу и обратно именно через ее территорию.
Здесь за ограждением, сконструированным из редких горизонтальных бревен, в летнюю пору проводили свое время добродушные коровы.
Стоило кому-то из прохожих вплотную приблизиться к огороже, как самые любопытные и коммуникабельные буренки тотчас устремлялись навстречу. Громко сопя, они высовывали в отверстия изгороди свои головы, словно спрашивали: «А не завалялось ли у тебя случайно в кармане горбушки хлеба или какого-то другого лакомства?»
Мы, дети, протягивали им пучки свежесорванной травы. Животные брали траву очень осторожно, словно боясь прикусить нам пальцы.
Итак, в тот день мы с подружками оказываемся на узенькой тропинке, ведущей через пшеничное поле именно к ферме. Я иду первой. Вдруг вижу под ногами три рубля. (Существовала тогда такая купюра). Поднимаю.
- Вот, трешку нашла. – показываю сестрам.
Не знаю, как бы с ней поступила; возможно, все втроем купили бы себе конфет или еще что-то.
Но неожиданные слова Ани изменили все.
- Я первая заметила эту троячку. Отдай! – потребовала она.
У меня пересохло в горле, и не получается произнести ни единого слова, точно лишилась дара речи. Только глазами моргаю.
- А, может, и не ты первая? Ведь подняла-то я! – начинаю говорить, заикаясь.
- Я первая увидела деньги. Отдай! - не собиралась сдаваться та, к которой я относилась с такой симпатией.
Отдать находку на самом деле проблемой и не было. Поступи сестры как-то по-другому, может быть, так бы и сделала, но их наглость невольно поставила меня в оборонительную позицию. Вопрос теперь стоял принципиально.
- Это же нечестно! Почему я должна отдать тебе деньги?
- Иди сюда. – вдруг позвала Аню Люда, которая до этого в разговор не вмешивалась.
Она отвела младшую сестренку подальше от меня вперед по тропинке, и прямо на моих глазах, безо всякого стеснения, стала что-то нашептывать ей на ухо.
И дружба наша, длившаяся почти все лето, оказалась ничем по сравнению с тремя рублями.
Понимая, что с тобой обходятся откровенно подло, уже собралась уходить. Не знаю, почему промедлила. А, может, просто не успела уйти, потому что в этот момент Людмила пошла в атаку.
- Это Аня потеряла треху, когда ходила утром в магазин.
- Да лгуньи вы обе! – восклицаю возмущенно.
- А давай пойдем к нашей маме! – предложила она.
- Давай! – оживленно соглашаюсь.
Нас с сестрой родители всегда учили жить честно и по совести. Поэтому я уверенно шагала вслед за девчонками к ним во двор, предвкушая момент истины. Ведь взрослый человек уж точно рассудит справедливо!
Пусть Людке с Анькой будет стыдно за свою бессовестность! Пусть!
Женщина теперь была в хате.
- Ма, - прямо с порога начала Люда, - тут Надя троячку нашла, а ее сегодня наша Аня потеряла. Это же наши деньги, правда?
- Сейчас посмотрим, - неторопливо ответила мать, - и достала откуда-то носовой платочек, связанный в узелок, служивший кошельком многим сельским женщинам в те годы.
Развязать-то она его развязала, и даже чуть отодвинула уголки, так, что оттуда показалась какая-то часть верхней купюры. Полностью же разворачивать концы хлопкового «кошелька» не стала, чтобы хотя бы должным образом взглянуть на содержимое.
Театр рассчитывался на одного зрителя.
- Да, деньги наши. Давай сюда. – донеслось до меня сквозь нарастающий звон в ушах.
Если бы мы имели способность видеть раны других, многие бы заметили отчетливый кровавый след, стелющийся за небольшой девочкой от порога ее друзей далеко-далеко во взрослую жизнь…
«Почему эта женщина так вероломно поступила?» - часто задавалась вопросом.
С годами появился и ответ. Тот незабываемый случай был только первой встречей с жестокой реальностью этого мира.
Сколько же еще потом возникало шокирующих, более серьезных и критических ситуаций! Сколько разных людей встречалось на пути, которые либо сами совершали чудовищные, не укладывающиеся в голове, поступки, либо они совершались кем-то по отношению к ним.
Воспоминание, пробравшееся ко мне из того далекого лета в сегодняшнюю зиму, казалось, преследовало какую-то цель.
Я задумалась. И вдруг меня пронзила мысль: а ведь есть и взрослые, и, конечно же, дети, чьи сердца вот также кровоточат или имеют неизгладимые шрамы именно от моих ран! Именно от моих.
Жестокие, необдуманные слова, ложь, отвержение, предательства, неподобающие поступки… Перечень займет много места, если его продолжить.
Сердце сжалось от боли и сожаления, оттого что многое уже не изменить.
Чем же я лучше от матери моих подруг?
Вот с каштановыми волосами девочка Лина. (Мы жили с ней в одной малосемейке.) Просто так, за компанию с другими смеялась над ней и обзывала «рыжей псиной».
Дальше всплывают все новые и новые лица тех, кого обидела. И выстроилась их немалая очередь.
О, Боже Всевышний, единственный истинный Судья!
Да кто же я, чтобы судить других?! Ведь и сама в прощении нуждаюсь, и в том, чтобы быть помилованной.
Прости меня. Пожалуйста, прости...
Женщины, нанесшей мне в детстве глубокую рану, может, на земле уже и нет.
Однако хочется верить, что живы ее дочери, что у них есть дети, а, может, даже и внуки.
Насколько теперь возможно, пытаюсь представить перед собой моих тогдашних сельских подруг вместе с их мамой. Представить не для того, чтобы в очередной раз подумать плохо, а чтобы принять наконец такое запоздалое решение – ПРОСТИТЬ.
Надежда ШАУЛЬСКАЯ
08.12. – 26.12 .2020