Любовь Розенфельд (1938 - 2018)

Биография:

Любовь Розенфельд родилась в Киеве 17 декабря 1938 г. 1941-1944 - годы провела в эвакуации на Урале, в Пермской области. Благодаря чему, мама, бабушка, брат и маленькая Люба, остались живы. В 1944 семья вернулась домой, в освобождённый Киев. Отец погиб на фронте в сорок четвёртом, а его близкие – мама, сёстры, племянники были расстреляны в Бабьем Яру. 1946-1956 годы учёбы в школе. 1961-1963 – музыкальная школа для взрослых и учёба на заочном отделении Ярославского педагогического института. Работала музыкальным работником в детском саду. А затем в течение 24 лет была педагогом-воспитателем в Киевской железнодорожной больнице, в детском отделении. В 1999, после смерти мамы, репатриация в Израиль, в Ашкелон, где Любовь Михайловну ждали сын и брат. Первая книга Любови Розенфельд была издана в Херсоне. Называется эта книга прозы «Полифония памяти». Вторая книга писательницы была издана с помощью комиссии творческих работников в Иерусалиме - «Без тормозов». Всего издано 16 книг Л.Розенфельд. Среди них - «Письма с фронта моего отца», позже вошедшая в трёхтомник Московского издательства «Сохрани свои письма». Любовь Розенфельд - номинант 2012-2013 г. на премию «Писатель года» в Москве. Член Союза русскоязычных писателей Израиля.

Страницы Любы в Интернете: http://www.stihi.ru/avtor/liubov1 http://www.proza.ru/avtor/koham

Любовь Розенфельд жила в Ашкелоне, регулярно печаталась в литературном приложении «Секрет», на ашкелонских русскоязычных сайтах.

Домовой

– Как вы думаете? – спросила бывшая соседка, которая недавно переехала в другой район. Она интеллигентная, худенькая женщина, любящая золотые украшения, кулоны, цепочки, кольца, бывшая учительница, была и завучем школы. – Так знаете, что у меня было когда-то, – продолжала она, – сплю я ночью, вдруг что-то падает мне на грудь, я рукой отшвырнула, а оно меховое какое-то, тяжёлое, просто и сейчас чувствую этот мех в руке. Я кому рассказываю, все говорят, что это был домовой. Я смотрю на неё квадратными глазами: – Какой домовой? Вы в эту чепуху верите? – А что же это было? – с полным наивом спрашивает она… Я только рот открыла, а что ответить, не знаю. Ей просто невозможно ничего объяснить… И чему она может детей научить, думаю…

Слыхали львы…

Знаю, конечно, что в классическом дуэте иначе: «Слыхали ль вы?» Но тут такое, что только львам и слушать… В восемь утра звонит телефон: – Алло! Чего ж ты за затычками не приходишь? Тебе ж маленькие нужны. – Ты имеешь в виду прокладки? – Ну да, мне всё приносят и приносят, а мне не нужны. – Так сказала бы, что не нужны. – Зачем? Это ж без денег. Представляешь, врачиха моя вчера пришла и какого-то мужика приволокла с собой, он вроде профессор по сердцу, как его? Не помню. Ну, говорят оба, что мне надо что-то вшивать, а делать операцию не могут, потому что у меня болячки по всему телу. А как же без болячек? Они у меня давно… Вот у меня и сын, и невестка заболели. – А чем заболели? – Ну, чем? Кашляют, сопли, всё вместе. А что делать, если негры к нам прорываются, их не пускают, а они всё равно здесь. А они же с обезьянами спят. Я по телевизору видела. Один спал с шестнадцатью обезьянами. Как их? С гориллами, кажется. В сарае у него их полно было. А какая зараза идёт от них! Представляешь… Так ты придёшь? Я нашла, отложила маленькие. – Когда солнце сядет, постараюсь прийти.

Как я заработала картину

Я тогда старшеклассницей была, зашла в музыкальную редакцию на радио, где работала мама. Смотрю, на стене висит картина вниз головой. Я говорю людям, что у вас, мол, картина висит вниз головой. Что тут поднялось! Народ вскочил с мест, все в ладоши хлопают, кто-то уже вскарабкался на стул, снимает картину, вскоре её упаковывают и вручают мне. – Понимаешь, мы выиграли её в «Художественную лотерею» (тогда многих «добровольно» подписывали на участие во всяких лотереях), висит картина, и никто не видит, что она вниз головой висит. Так что ты заработала картину. Она тебе нравится? – Очень, – говорю, – и, счастливая, иду домой с картиной. Дома прочитала – автор Юхно. Довольно известный художник. Это осенний этюд: сквозь начинающее желтеть и опадать дерево проглядывает голубизна Днепра. Я любила этот этюд, но пришлось потом расстаться с ним…

Катенька приехала

Это было очень давно. Конечно, я хотела бы, чтобы она ещё разок приехала ко мне, так как я в Киев ехать не хочу, ну, никак. Но страшно её приглашать. До сих пор с ужасом вспоминаю наш с ней поход к морю. У нас неспокойный пляж, нет волнореза, иногда просто по-настоящему штормит. Но моей быстрой внучке всё нипочём. Она рвётся в глубину, волна её захлёстывает, а я совершенно беспомощная. Кричу: – Катенька, я же не смогу тебя спасти, если ты будешь тонуть. Не рвись в глубину. Катенька! – Бабушка, – на бегу откликнулась она, – я и не думаю тонуть! И вот она вышла из воды: – А ты знаешь человека, который специально думает тонуть? Но ей некогда выслушивать мои доводы, и Катя мчится вдоль берега моря. «Ну, пусть побегает, – думаю, – пусть выпустит пар!» Она бежит в своём красном купальнике, её фигурка становится всё меньше, я уже сильно отстаю, бегу, но не могу догнать. Вскоре красный купальник превращается в точку, а она всё бежит… Когда я наконец увидела её, остановившуюся на центральном пляже, опять выговариваю: – Я же волнуюсь, я не могла тебя догнать. А вдруг ты потерялась бы?! – Что ты, бабушка, зачем мне теряться? И как её приглашать к себе? Она вряд ли стала другой, она же моя внучка. Подождём ещё немного, будет и с парашютом прыгать…

Первый дождь

Проснулась в 6 утра, на этот раз от непривычного шума. Неужели? Нет, в самом деле – дождь. Первый дождь. Выскочила на балкон в ночной рубашке – светятся фонари, ездят машины, автобусы, радуется моя ветка помидорная, выросшая случайно в большом горшке. Там уже несколько крохотных помидорчиков висит… В спальне, как всегда в это время, здоровается со мной скворушка- чи-чи-чи и он не боится дождя, радуется. Не выдержала, пошла в спальню к сыну, разбудила, затормошила: «Дождь!» А он спросонок: "Помоет мне машину…".

Публикации в Альманахе "ЮГ"

2013г.

УЛЕТАЛА НЕ КУДА, А ОТКУДА…

Летела как-то странно, через Москву. К поезду меня провожали: бывший муж, старший сын, множество друзей. Мой прежний начальник подарил малахитовые бусы. Подруга «Зайчик» (Ирина Никитична Щедрова) – подарила красивый янтарный кулон на металлической тёмной цепочке, потом спохватилась, забежала в вагон в последнюю минуту, сунула мне в руку большую плитку шоколада…

Я, казалось, ни о чём не думала, только звучали в голове строки, песня, хор:

«Чути кру-кру-кру…

В чужині умру…

Заки море перелечу,

Крилоньки зітру…»

Я стала вспоминать начало песни.

«Чуєш, брате мій, товаришу мій…

Відлітаюсь сірим шнуром журавлі у вирій…

Чути кру-кру-кру…»

Подумала сейчас , что нужно бы перевести на русский язык слова песни, хоть этот фрагмент:

Слышу: кру-кру-кру…

На чужбине я умру...

Пока море перелетим,

Крылья я сотру…

Кру-кру-кру. (приблизительно, конечно, перевела, на ходу).

Слышишь, брат ты мой, товарищ ты мой,

Пролетают серым клином журавли над тобой…

Слышу кру-кру-кру…

Да. Так и было. В Москве выпили немного крови, не выпустив вместе со мной несколько любимых картин. В Киеве Министерство культуры выдало мне справку, разрешающую вывоз этих картин… «Но, вы же в Москве. Тут нужно брать другие справки».

Вот я и запаниковала, картины пришлось оставить у друзей, провожавших меня в Москве, потом старший сын привёз их мне, пробил в стенах много дырочек, приговаривая при этом, что «квартира у тебя уже, как сыр». Спустя какое-то время я заказала к картинам рамки…

Летели мы в аплодисменты в самолёте, в солнце, запахи цитрусовых, потом нас, прилетевших пассажиров, быстро оформили, повезли, куда нам нужно, автобусом. Я поехала к брату… Там уже был мой младший сын. Всё бы хорошо, осматривались на первых порах, вдруг на третий день «чудная» жена моего брата стала складывать в сумку мои вещи.

«Мама, чего ты их выгоняешь?» – спросил племянник.

«Не выдумывай», – ответила она.

Но я намёк поняла, стали срочно искать съёмное жильё. Нашли такую приятную квартирку для двоих – небольшой салон, спаленка и отгороженная в салоне мини-кухня. Мебель уже купили. В первую ночь мы спали сном праведников, соскучились друг по другу. Утром сын сказал мне с удивлением: «Как будто всегда тут жили…»

Газ ещё не был подключен, но уже куплена микроволновка. Я рано вышла на улицу, взяла три картофелины, лежащие на баке с отходами зелени. Сварила картошку сыну для начала… (своё удивление и недоумение запомнила навсегда – не приходилось раньше видеть такие «отходы», а уж пользоваться ими – тем более). Потом уже открылись магазины, я поменяла деньги, стала покупать продукты, начались поиски работы…

Сын сразу же сказал, что стоит ему начать работать не по специальности, так уже и останется. Хотя бы приближённую к его профессии работу нужно искать. (А он профессиональный звукорежиссёр, музыкант)... Но ведь и анекдот есть, что если с самолёта в Израиле сходит парень без скрипки, значит, он пианист.

Я же ехала «не куда», а именно «откуда», не за колбасой, а от страшного киевского антисемитизма. Не приснилась мне надпись на асфальте аршинными буквами белой масляной краской «Не продавайте жидам Україну». И маме моей в солидном возрасте посмели сказать: «Сара! Уезжай в свой Израиль!». Растерявшись, мама только и смогла сказать, что она не Сара… Это вдова, муж которой, как и вся его семья, – братья, сестра, мать, племянники, невестки погибли на войне и в Бабьем Яру…

Сын нашёл работу сравнительно быстро в Иерусалиме. Он был продавцом-консультантом по продаже музыкальных инструментов. Начались к тому времени теракты в Гило, недалеко от их магазина. Он пережил девять терактов, а однажды во время трансляции по телевизору одного из взрывов в Иерусалиме, я увидела его, он крутился недалеко от места событий. Кстати, он хорошо написал об этом… Если объём позволит, я скачаю эти небольшие его заметки о пережитом… Какой объём. Я ведь совсем коротко пишу, как и сын…

А я поначалу мыла полы в овощном магазине. Купила себе пишущую машинку, так как свою оставила в Киеве внучке. А о компьютере и не думала в 2000 году, не владела им раньше. Стала перепечатывать то, что мне выслала ко дню рождения подруга, которая попросила меня оставить ей мои рукописи перед отъездом… Она же оплатила печать самодельной книги с моими стихами, а прозу настоятельно требовала: «печатать», и выслала мне папку. Вот я и сидела иногда за машинкой. Потом вышла первая книжечка, издали её мне в Херсоне по рекомендации новой приятельницы в Ашкелоне. Там же издали мне и первый сборник стихов (в основном, старых). И пошло…

Сын нашёл бросовый компьютер, объяснил мне главное: «Ты его не бойся! Он же общается с тобой. Спрашивай, он ответит». С тех пор, как я приехала, прошло почти 12 лет. Иногда убирала в квартирах, подменяла знакомых, убирая в парадном девятиэтажного дома, гуляла с инвалидом-колясочником в «Доме престарелых», возилась с довольно вредной, избалованной девочкой – гуляла с ней, учила рисовать, будила, отводила в детский сад. Короче, занимала ребёнка с тяжёлыми упущениями в воспитании… Не так давно «дворничала» и ухаживала за посадками в нашем дворе…

Книги, примерно по 200 страниц каждая, выпускала регулярно за свой счёт, кроме первой «Без тормозов», которую оплатила комиссия творческих работников в Иерусалиме как вновь прибывшей в страну и получившей высший аттестационный бал… И только две книжки мне выпустило настоящее издательство, а потом я научилась сама себя обслуживать, оставалось только оплатить работу типографии: тиражирование (самый крохотный тираж) и переплёт.

Год назад выпустила книжечку писем отца с фронта…

Что меня радует? Встречи с детьми, у меня сразу же поднимается настроение, когда я вижу детей, и они отвечают мне взаимностью, так как чувствуют, кто их любит. Море радует, но не всегда удаётся совместить какую-то работу с кухней и с пребыванием на море. Ведь я покупаю продукты, готовлю обеды, разумеется, всё остальное по дому делаю одна. Сын работает в другом городе, а дорога трудная, машины он очень быстро уничтожает, так как покупает их со вторых-третьих рук.

Что ещё? Радует общение с людьми, хотя найти единомышленников нелегко. Но друзьями обзавелась. Часто это больные люди, которым нужна помощь и мой позитивный настрой. Посещаю литературный семинар в Ашкелоне, изредка и я что-то там читаю. Публикуюсь в периодической печати. В еженедельнике «Секрет» печатают мои короткие рассказы постоянно на протяжении последних трёх с половиной лет. Публикуюсь в альманахе «Хронометр», «Юг», иногда в России. Одну из книг выпустила на украинском языке.

2014г.

ПОЗДНИЕ БРАКИ

(или «Аллё, мужики!»)

И не думал, не гадал, а попался в сети. Нет, в самом деле, куда мне было лезть в мои годы. Шестьдесят лет – как будто не так уж и много, умирать не собирался, но ведь как-то жил, устроился. Вдовец – дурацкое слово. Да, жена умерла десять лет тому назад. Болезни, капризы, боль, отчаяние, надежда… пелёнки, подстилки, бессонные ночи. Я всё прошёл, всё позади. Детей-спиногрызов бог не дал. И ладно. Живи себе! Так нет, влез в новое дело.

Сначала показалось, что не может быть ничего плохого, дамочка достойная, чуть больше пятидесяти, была замужем. Не старая дева, дети в разных краях обитают, мать не беспокоят, даже иногда и помочь могут. Мы тут, «на новой родине», живём неплохо. Грех жаловаться. Да, пособие небольшое, а за что нам больше платить, если всю жизнь прожили ТАМ, работали ТАМ, наживали добро тоже Там, где, кстати, и оставили всё.

Итак, ближе к делу. Познакомились мы на празднике, Новый год отмечали в ресторане по «адаптированным» ценам. Меня пригласили от организации ветеранов, её как хористку. Что сказать? Неплохо провели время. Кормили хорошо, я уже после первой смены блюд не мог ни кусочка проглотить. А хор, состоящий из женщин в роскошных красных бархатных платьях до пола и нескольких мужчин в чёрных костюмах с белой рубашкой, исполнял наши любимые песни. Да, было мило, немного поностальгировал… Кто-то из сидящих за столом мужчин пошёл танцевать. Ах, эти старческие танцы! Конец света!

Я сидел… куда мне танцевать, и так эти «трения двух полов о третий» смотрелись смешно. А тут ко мне подошла наша главная организаторша из ветеранской компании.

– А вы почему не едите?

– Я сыт по горло, куда ещё есть?

– Тогда пошли танцевать, – и тянет меня за руку на площадку в центре.

Я отбиваюсь, как могу, неловко даже, а она покрутила меня немного и вручила даме-хористке со словами:

– Вот вам кавалер. Его просто необходимо немного расшевелить!

Дама как будто смутилась и, пока мы топтались на одном месте, вдруг стала задавать мне вопросы – с кем я пришёл, как мне понравилось угощение и выступление хора. Я из вежливости похвалил и блюда и хор, а потом «отпросился» отойти в сторонку. Там, мол, спокойнее будет поговорить.

Посидели, поговорили, когда праздник закончился, я, конечно, как приличный кавалер проводил её к дому. И пошло… Она стала мне каждый раз попадаться навстречу. Один раз, когда я шёл в магазин, как-то увидел её в аптеке. Зашёл разговор о здоровье. Я получил несколько комплиментов, мол, очень хорошо выгляжу, мне никто не даст шестидесяти лет, за границей в это время старики только жить начинают и прочее. Потом она пригласила меня на обед. Домашний, с борщом, жаркое, пирожки! Такие соблазны, что отказаться было просто невозможно. Наконец, мне популярно объяснили, что снимать жильё вдвоём разумнее, дешевле, выгоднее, объединить два пособия – замечательный выход… А там как получится, так и получится. Захотим, будем дружить, захотим – так жить…

Вот так всё и случилось. Ничего особенного, пособие действительно как-то увеличилось. Ведь нас двое! Квартиру сняли побольше. Порядок она навела идеальный, нужно признать, но, что касается меня, то мне было как-то неуютно с самого начала. Как будто я не у себя, а в гостях. Я ведь целых десять лет налаживал свой быт. Ел, когда хотел, спал, когда приходило моё время, сериалы не смотрел, привык к тишине. А она, моя новая спутница, Софья, всё время старалась, как тогда ей сказала наша организаторша-вдохновительница, «расшевелить меня». И я время от времени думал, что «хорошее дело БРАКОМ не назовут». Но делать нечего. Приспосабливаемся один к другому. Уже почти год живём в новой квартире, я, в конце концов, выбил себе отдельное гнёздышко – кабинет. Даже небольшой телевизор туда занёс со свалки, теперь все покупают телевизоры с плоским экраном, а старые выносят на улицу. И никто их не берёт, милые деточки с удовольствием бьют камнем по экрану. Каждый день вижу то битые телевизоры, то другую технику возле мусорника.

Софья моя, значит, смотрит телевизор, почти все сериалы её интересуют. О том, чтобы не посмотреть продолжение, просто нет речи. А я за собой заметил, что становлюсь каким-то раздражительным. Недавно она вытащила меня к морю. Я туда люблю ходить, но, когда людей на пляже поменьше, у моря мне всегда хочется быть одному. А тут она привела меня к славной такой «площадке обзора», предприимчивый человек открыл здесь небольшое кафе, круглые столики выносят на эту площадку, небольшие креслица рядом. Сиди, пей кофе, потребляй рыбные блюда, если есть настроение. Покуривай, смотри на море и парусник вдали.

На площадке в тот день стояло только два столика, наш и ещё один, где устроилась молодая пара. Смеркалось, ещё немного и солнце коснётся воды…

– Посмотри, какая прелесть! – не выдержала моя красавица.

– Где прелесть? – буркнул я, начиная потихоньку «закипать».

– Ну, ты же видишь, вот-вот солнце сядет.

– Вот ты сама сказала, что я вижу. Для чего же ты мне всегда что-то показываешь?! Я всё вижу, не порть мне, пожалуйста, вечер.

– Вот ты всегда так. Слова ему не скажи!

– Если я всегда так… и ты об этом знаешь, зачем же говоришь постоянно, как будто я без глаз, сам ничего не вижу, не понимаю.

Я встал, ушёл в другой угол площадки, закурил. Молодые заплатили, подойдя к окошку, потом рассмеялись, пошли своей дорогой. А я вдруг закашлялся, выбросил сигарету и возвратился к столику. Уже через плечо увидел, как медленно солнечный диск коснулся воды, как заиграли золотистые блики на воде…

Господи! Сколько я закатов видел в жизни… А теперь мне как-то не по себе.

– Пошли домой, Софа. Сейчас ветер поднимется, ты же простуды боишься.

– Вот ты не любишь, когда тебе что-то говорят, и я не хочу тебя слушать. Какой вдруг ветер! Погода чудесная! Хочешь домой, так и скажи…

Мы рассчитались и пошли к дому. Я молчал и обдумывал своё положение. Может быть, я сам виноват, что привык к одиночеству. Ведь когда она уходит на свой хор, я просто оживаю. Она завела такой строгий режим, что просто поесть стало невозможно. «У меня режим. Определённый ритм. У меня теперь период чеснока. Потом период моркови». Блин!.. Эти периоды сводят меня с ума. Она так озабочена своим здоровьем, так любит себя, что мне тягостно смотреть на всё это. Всё строго – Любовь по графику, утром овсянка. А я жарю себе гренки по-холостяцки. Потом она ест авокадо, а я его терпеть не могу, вечером она ест творог, да всё это с изюмом, потому что полезно, нужно заботиться о здоровье, наладить «желудок»…

Ещё её страшная бесцеремонность. Она знает, что вот с этой стороны моё место за столом, но вечно садится именно туда, как будто забыла. Я ухожу в кабинет, присаживаюсь с книжкой, она тут же стучит в дверь: «Ты хотел обедать? Отчего же ты опять спрятался у себя?» Иногда вдруг заберёт мою вещь, какое-то зеркальце, нужное мне, или как будто специально «забудет» закрыть дверь туалета…

Вот так и живу. Бывает, идём куда-то вместе, я заметил, что она как-то странно держит голову, как на сцене, с таким достоинством, гордостью. Это меня уже не смешит, но раздражает ужасно. Может быть, я эгоист, ворчун, зануда, но я не могу видеть этих «гордых» женщин с выражением достоинства на лице. А ещё она как-то странно держит локти, как будто назад, как кузнечик. Это я заметил не только у Софы, бывают ещё такие женщины с локотками назад. Почему? Не знаю. И, наверное, меня больше всего бесит состояние её умилённости, не знаю, как лучше назвать это качество. Она вечно умиляется и улыбается, то увидит ребёнка: «ах, какой хорошенький!» Иногда вдруг умиляется цветущему дереву и обязательно обратит моё внимание на предмет своего умиления…

К примеру, как я уже рассказывал о море: «ах, какая прелесть!» Разве можно так сказать о МОРЕ?! Неужели нет других слов? Как всё странно. И куда мне теперь себя девать… В пансионат не пойду, во-первых, мне рановато, там старики за восемьдесят, во-вторых, и она может за мной увязаться. И к чему было тогда объединяться, если всё равно один путь в пансионат для немощных! Вот и думай, Матвей! Думай! Я уже давно разговариваю мысленно сам с собой. Что-то думается… рассуждаю, отрицаю, утверждаю, какие-то выводы делаю. И всё сам с собой. Есть, правда, во дворе мой приятель Саша, он на пару лет моложе меня. Иногда сидим, играем в нарды, нас окружают болельщики, такие же, как мы, «русские»… и проходит время. Бывает, пьём пиво с сухой рыбкой, как на родине, там, где родились и прожили почти всю жизнь. Я не поправляюсь от пива, да и пью его редко.

– О чём задумался, Мотя? – тормошит меня Сашка.

– Вот о том и задумался, что жизнь постная какая-то стала.

– А ты её маслицем смажь! Твоя-то Софка, говорят, хорошо готовит. Чего тебе ещё?!

– Ну, ты же знаешь – не хлебом единым…

– Знаю. Но у нас ничего больше не осталось. Поел, поспал, поиграл вот в нарды и о”кей! Не дрейфь, Матвей! Мы ещё повоюем! Какие наши годы!

А Софа не любит, когда я с Сашкой во дворе сижу. Она так и норовит выскочить или крикнуть в окно, чтобы поскорее шёл домой. Вроде я ей очень нужен. Короче, мы с Сашкой назло всему свету решили каждый день выпивать потихоньку во дворе. День я бутылку покупаю, день – Сашка. Закуска дешёвая, можно и яблоком загрызть это дело. Хотя, какие тут яблоки – одна видимость. Понюхаешь его – дуб дубом – ничем не пахнут. Опять же сухая рыбка недешёвая штука. Ничего. Выпьешь, и становится веселей. А моя-то Софка: «Вусы? А шикер?» (Что? Пьяница?)». Тут уже мне смешно становится. Она бубнит, а я быстренько к себе в кабинет, на крючок закрылся и кайфую. На старости лет стал пьяницей. И оказалось, совсем неплохая штука. «Шумел камыш» мы с Сашкой не поём, но теперь народ обходит нас, когда мы бражничаем за столом во дворе. Правда, долго пить нам не удастся, весна кончается, в жару – какая водка? Мало того, что бутылка становится тёплой за пять минут, так и в горло ничего не лезет. А пока… мы же «русские», пьём.

Потом станем на рыбалку ходить, Сашка знает озёра, где водится сказочная золотая рыбка. Он мне как-то показывал. Вода там пресная, а рыбка просто красота – есть жалко. Да и на море есть места, он знает, где можно ловить кефаль («бури» по-местному). Вот и будут нам «шаланды, полные кефали». Ништяк. Рано петь отходную!

Когда моя «половина» упрекает, что я, мол, таким не был, я ей говорю: «Каждому своё. Ты поёшь (весь век мы поём!), а я пью». И в самом деле, не может человек просто так жить, есть, спать, смотреть телик, надо человеку своё особое развлекалово. Разве я не прав? Аллё! Мужики?!

2015г.

ЛЯГУШОНОК КЭНДИ

Марк и Эва были прекрасной парой, даже в конторе загса на них сразу же обратили внимания и сотрудники, и гости.

– Вот это пара, я понимаю, приятно смотреть, – сказала главная сваха, как её называли друзья.

– Точно. И парень, и девушка, подобрались, как по заказу, оба стройные, подтянутые, красивые.

Новобрачных тепло поздравили, всё, что полагалось, осуществили. На красивых людей приятно смотреть.

– Интересно, какие же у них детки будут? – спросила одна из сотрудниц.

– А это уж как бог захочет, – отозвалась другая женщина. Всякое бывает. Но вообще-то ты права, интересно. А ведь придут сюда регистрировать ребёнка, когда появится. Живут они близко, другого Загса рядом нет. Свистни, когда придут через девять месяцев.

– Ну, уж так и через девять месяцев – минута в минуту. Бывает всякое. Иногда деток годами ждут.

Работники загса ждали не напрасно, они не забыли эту пару, и случилось так, как и ожидалось, через десять месяцев появились наши герои со свёрточком-девочкой. Месяц ушел на раскачку, пока девочка немного подросла, прошло время регистрации ребёнка.

– А вот и мы. – Сияющий папа нёс на руках драгоценный кулёчек с первенцем.

Тут же сбежались сотрудники, но такая крошка не произвела ни на кого впечатления. Маленькая слишком. Крутилась, хныкала. Ребёнка записали, выдали документ – метрику (свидетельство о рождении). Отец Марк Островский, мать Эвелина Островская, назвали дочь Кларой.

– Не очень модное имя, – обсуждали потом. Простаки. А такие эффектные. Посмотреть бы на эту малышку хоть через пару лет.

– Через пару лет не посмотришь, а вот когда ей паспорт выдавать будем, тогда и увидим красавицу-девицу.

Эва не хотела называть девочку в честь свекрови, матери мужа. «Клара – какое-то каркающее имя», – недоумевала она. Но не ссориться же из-за этого с супругом. Его мама недавно умерла, ну, хочется ему увековечить её память. «Привыкну, конечно, куда я денусь», – рассуждала Эва. Приходили гости, когда девочка окрепла, стала меньше плакать, научилась улыбаться. Гости дарили игрушки, погремушки, Клара тянулась к ярким вещичкам, улыбалась, губки у неё тонкие, трудно было понять, на кого она похожа.

– На лягушонка, – как-то сказала подруга Эвы, когда они вышли с мужем за дверь и сели в лифт. – Не представляю даже, такой красивый Марк, да и Эвка приятная из себя, а эта малышка – настоящий лягушонок.

– Ну, это ты зря, – возразил её муж, она ещё маленькая, посмотришь, какой вырастет.

Росла Клара трудно, была капризной, ревела часто, некрасиво растягивая тонкие губы вокруг огромного рта. Она требовала, если хотела что-то получить, не просила, а именно требовала. С ней было нелегко. И назло всем трудностям родители решили родить ещё одного ребёнка, рассудив, что если Клара будет не одна, она станет другой, поймёт, что есть братик или сестричка, не только ей будут уделять внимание родители.

Через полтора года после появления Клары в семье родился мальчик Артёмка. Обычно девочки любят малышей, они с ними пытаются играть, как с куклами, но не такой оказалась Клара, она всё время обижала малыша. Когда он видел, что к нему подходит девочка, он улыбался, но Клара выхватывала соску у него изо рта, убегала, крича при этом так, что он пугался и начинал плакать. Пришлось устроить для Артёмки место в спальне родителей, подальше от Клары, которая росла не по дням, а по часам, при этом становясь всё требовательнее и упрямее. Ей явно доставляло удовольствие раздражать взрослых и терзать маленького Артёма. Не всегда выдерживала Эва, иногда шлёпала дерзкую девчонку, но та заходилась таким криком, что соседи прибегали, спрашивали, что случилось. А потом уходили, увидев, что девчонка кричит уже назло им всё громче и громче.

Уже в четырнадцать лет Клара заявила, что теперь будет откликаться только на имя Кэнди. У неё в школе появилась подружка, которая, как и Клара, насмотревшись американских сериалов, придумала себе имя Кортни. Так они и ходили вместе – Кэнди и Кортни. Довольно скоро девочки стали подкрашивать ресницы, а Кэнди красила губы яркой помадой морковного цвета. Иногда она даже казалась хорошенькой в короткой юбочке, в ярких блузках. Так называемая Кортни рядом с ней казалась неуклюжей. Возможно, она и нужна была Кэнди для контраста, рядом с такой подругой она казалась красивой. Рано, не успев немного повзрослеть, девчонки стали посещать ночные клубы. Кэнди пользовалась там успехом. Кортни пыталась иногда образумить подругу:

– Ну, ты уже всю спину оголила. Надо же!

– А почему бы мне и не показать им кусочек тела, – парировала Кэнди точно так, как говорили девицы в сериале. – Чем мне их соблазнять? Ишь, таращатся!

Девочек угощали пивом, пирожными, приглашали в машины, но Кэнди пока держала дистанцию.

– Хочешь сидеть на нарах? – Сказала она как-то одному из настойчивых поклонников. – Я малолетка, понял? Ну, так отвали!

– А ты ничего, когда рот закрыт, – съязвил парень.

– И что ему мой рот? – удивилась Кэнди.

Они с подругой приходили домой поздно. Марк пытался поговорить с дочерью.

– Отец я тебе или не отец?

– Не знаю, – огрызалась дочь, – у мамы спроси, кто мой отец, она знает.

Расстроенный таким цинизмом, Марк не мог придумать ничего, чем бы хоть как-то наказать и образумить дочь. Искал оправдания – возраст такой, подросток, да ещё и внешность неважная…

Между тем, рос Артём, и пример сестры мог оказаться заразительным. Но парень наоборот испытывал к ней далеко не тёплые чувства. Он хорошо помнил детские обиды… Теперь Кэнди уже не была похожа на маленького лягушонка, хотя её зеленоватые водянистые глаза были немного навыкате, но макияж скрывал недостатки, а «прикид», как называла Кэнди свои наряды, был весьма модным и современным. Она познакомилась с приёмщицей одежды «со вторых рук» (вещи присылали целыми контейнерами из-за границы). Кэнди удавалось прилично одеваться благодаря этому знакомству. Вместе с подругой сразу же после окончания восьмого класса обе девчонки нашли себе работу – устроилась на этот склад ношеных вещей.

Теперь они были востребованы, прежние знакомые обращались к ним за помощью. Всем хотелось так выглядеть, как Кэнди и Кортни. Неважно, где ты работаешь, рассуждали они, важно то, что от тебя кто-то зависит.

Клара всё дальше отходила от семьи. Родители опустили руки, только смотрели с недоумением на новый цвет волос дочери, она стала блондинкой с розовым отливом. Мать говорила, что «блондинка – это уже диагноз, всё равно, что дурочка». Но дочь в одно ухо впускала все наставления, а из другого выпускала.

Она как-то с удивлением заметила, что её, теперь уже пятнадцатилетний брат стал красивым парнем, рослым, сильным, но сестре не понравилось, как он одевается.

– Принести тебе хороших вещей? – спросила она Артёма.

– Спасибо, – ответил он, – в твоих услугах не нуждаюсь. Судя по тому, как ты одеваешься, я бы выглядел клоуном, если бы воспользовался твоим предложением.

– Как хочешь, смотри не пожалей потом.

На том и закончилось общение сестры с братом. С родителями она совсем не разговаривала, часто не ночевала дома, а в школу вместе с подружкой давно перестала ходить.

– А нафиг мне ваша школа, – заявила Клара, – я неплохо зарабатываю и без аттестата зрелости. Ну, и зрелость! А и Б сидели на трубе…

– Вот это и есть твой уровень «А и Б», – сказала Эва.

Девушки всё уверенней чувствовали себя в ночных клубах, были и такие заведения, куда их впускали бесплатно. Там, правда, накурено было, и не только сигареты были в ходу, но, ни Кэнди, ни Кортни не употребляли непотребное зелье. А вот на контакты с ребятами однажды всё же клюнули. Инициатором, как всегда, была Кэнди.

– Мальчишки приглашают нас с тобой в машину, они недавно купили «Жигули».

– Тоже мне – машина, – возразила Кортни.

– Да, ладно, мы же их давно знаем. Их двое и нас двое. Справимся, если что.

– Ладно, поставив на стойку бокал из-под пива, – согласилась подруга.

Но… в машине оказалось ещё два парня, они вынырнули из-под задних сидений. Эти уже были незнакомыми, и заметили их девушки поздно…

Через час обиженные, расстроенные, в рваных нарядах, выскочили девчонки из машины и бросились бежать… Их никто не пытался догнать, только смех сопровождал их.

– Так всё болит, – сказала Кэнди сквозь слёзы. – За что они нас, Кортни?

– Это ты меня уговорила сесть к ним в машину, и я не Кортни, а Лиза. Я не знаю, как теперь пойду домой в таком виде и вообще… куда себя деть… Я грязная и вонючая.

– Ну, Лиза, так Лиза, но и я такая же, как ты, грязная и противная, и мне некуда идти…

– А знаешь, из школы, что напротив нашей, две подруги-одноклассницы выбросились с крыши, во всех газетах писала недавно.

– И что разбились насмерть?

– Конечно, помнишь, дом девятиэтажку на улице им. Авдеева? Там ещё чердак не запирают…

– Теперь, наверное, запирают. А пошли туда, на чердак, если открыт, посмотрим.

– Пошли. Мы никому не нужны, тем более теперь.

Девчонки тихо пробрались на чердак, оттуда на крышу. Ветер шевелил лохмотья их одежды, разорванной парнями. Лиза, крепко держала Клару за руку, они подошли к ограде в конце крыши и посмотрели вниз…. Высоко. Страшно.

Вдруг Лиза разжала руку, выдернула её у Клары и с криком бросилась вниз, а Клара вцепившись в решётку руками, слышала этот крик и не могла сдвинуться с места…

В городе было темно, но Клара представила себе грязную кровавую лужу внизу. Зубы её стучали. «Нет, нет, нет, – бормотала она. – Нет…»

Она спустилась вниз, быстро обошла людей, которые уже собирались там, пошла домой пешком, минуя освещённые улицы… В ушах всё ещё звучал отчаянный безумный крик подруги. «Я её никогда больше не увижу… Она не Кортни, а Лиза. А я? Кто я? Я – предатель? Я трус? Я – труп…»

СТРАХ...

Этот выдающийся военачальник женился довольно поздно, почти в сорок лет. Причём, как женился, на ком? Это сказка. Красавица, спортсменка, яркая брюнетка с экзотическим именем Рахиль. Эх, знать бы ему, что жениться по примеру друзей на еврейских красавицах в этой стране опасно! Но не знал, не придал значения. Он полюбил её с первого взгляда и, казалось, что будет любить вечно до последнего вздоха.

Но последний вздох его был в подвалах Лубянки, когда ему окончательно отбили лёгкие. Он кашлял кровью на бетонном полу камеры-одиночки, пока совсем не затих…

Он видел её только в своём воображении, ему не было места рядом с ней. В последний миг своей жизни, когда сознание еле теплилось в нём, он подумал о том, что счастье было, было, было… Что милость господа сказалась и в том, что умерла в младенчестве их единственная дочь.

Разумеется, забрали и Рахиль – жена врага народа не могла оставаться на свободе. Она уже видела, во что превращаются милые и холёные женщины из высшего общества в застенках НКВД, она уже знала, что её ждёт. Но был палач (назовём его С.), который положил глаз на эту красавицу-еврейку. И он не просто сумел вырвать её оттуда, заменив другой женщиной-жертвой, он навсегда изменил её единственную жизнь. Он заставил её забыть то, что в прежней жизни у неё был муж, он изменил ей имя, фамилию, судьбу. Он увёз её на край света, туда, где некогда жили его родители. Там был суровый край, морозы по многу месяцев, холода, снег, который засыпал жильё людей, да и не было поблизости никаких людей. Исчезли. Один чёрный густой лес…

Он много раз повторял ей одно и то же: «Никогда никому не говори ни слова о том, кем ты была, откуда я тебя вырвал. Никогда, понимаешь ты, никогда». А она мысленно твердила себе из Эдгара По: «Nevermore», повторяя бесконечно это «никогда».

Палач С. оградил участок земли, где стояла хибарка. Там Рахиль, которая уже стала Ритой, должна была жить. Сам же он опять уехал в столицу. А Рита обрабатывала огород, выращивала овощи, колола дрова, чтобы отапливать жильё. Он прилетал один раз в месяц на неделю, привозил семена, продукты, хлеб. Её заранее предупреждали, что Он скоро появится.

Вдруг кто-то стучал в двери поздно вечером, но она не смела открывать двери, это был условный стук – три быстрых и ещё один удар после паузы. Значит, завтра Он будет, на столе должна лежать белая скатерть, вымытый пол должен блестеть, сама Рита старалась хорошо выглядеть, поверх платья – лёгкий фартушек – и больше ничего. Она отмывала свои некогда прекрасные руки в хлорке, потом мазала их кремом, пыталась отбелить лицо, но оно потемнело безнадёжно, постоянная работа на воздухе сказалась на её коже, и вообще она всегда была немного смуглой. Её смоляные волосы рассыпались по плечам, он требовал, чтобы причёска была именно такой.

Она дрожала от страха, понимая, что малейшее неповиновение приведёт её туда, откуда никто не возвращается, где её будут насиловать специально обученные садисты, где она забудет не только своё имя, но и пол, лишится не только былой красоты, но и зубов, зрения и вообще признаков человека.

В этот раз С. принёс с собой какие-то пакеты в плотной бумаге, он хотел спустить их в подпол, но там оказалась заготовленная на зиму картошка, несколько вилков капусты. Тогда он выпроводил Риту в прихожую и долго упаковывал и прятал что-то под её матрасом, потом он приказал ей лечь и спросил, не давит ли что-то… и в который уж раз велел молчать.

Ночью он вдруг сказал, что может случиться так, что он не приедет в следующем месяце, что она должна по-прежнему жить здесь, как всегда. «Учти, даже если меня убьют, что вполне возможно, я приду с того света и заберу тебя с собой».

Рахиль хорошо это знала, она сжималась, превращаясь в льдинку, когда он к ней прикасался. А он любил перебирать её локоны, глаза его, обычно какие-то стеклянные, вдруг начинали гореть фанатичным огнём, Рахиль казалось, что в этих глазах – искорка пламени. Её охватывала тревога.

«Неужели он меня любит»? – с ужасом думала она. – «Он же палач, я уверена в том, что это он убил моего мужа, моего храброго воина, которого больше нет. Если бы он был жив, конечно, он нашёл бы меня».

Иногда Рахиль думала и о том, что спрятал С. под её матрасом. Что там? Но она не смела притрагиваться к тайнику. С. не приехал в этом месяце, и никто не стучал в двери Рахили, а она напряжённо ждала, несмотря на его предупреждение.

Тишина обволакивала домик, особенно одиноко было зимой, людей нет, лес кажется страшным, до лета далеко. Прошёл месяц, потом второй, третий, пришла ранняя весна, растаял снег, стекали наледи на окнах, иногда солнце растапливало лужи во дворе, никак не просыхала земля на огородике, который предстояло копать и засаживать. Потом прошёл ещё год. У Рахили заготовлено много семян, она давно сама научилась выпекать хлеб, вернее, лепёшки из грубой муки, которую С. привозил ей мешками. Голод ей не грозил, но так хотелось знать, что происходит в мире, где все люди, куда исчез её страшный палач и спаситель?

Как-то в двери постучали, стук не был условным, обычным, и Рахиль решила впустить человека. Ей уже давно казалось, что она разучилась говорить.

– Прими на постой, хозяюшка, – сказал мужчина, которого хотелось назвать странником.

– Заходи в дом. Не знаю только, где и разместить тебя. Комната да прихожая. А мой хозяин что-то не наведывается давненько. Как бы не было беды!

– Двум смертям не бывать, а одной миновать! Я уже никого не боюсь, – сказал, снимая с себя фуфайку, «странник». Меня Сергеем зовут. Скажите, и не страшно жить тут одной, в такой глуши?

– Страшно. Но бывает и страшнее, – коротко сказала Рахиль.

– Какая же вы красивая! Только и заметил. Простите, если что-то не то говорю.

– Какая тут красота, руки чёрные, вся в морщинах, седеть начала.

– Видно кОня с-под попоны, – только и сказал постоялец. – То, что сверху, – может и так, а только вижу, что ты не простая баба…

– Скажи мне, мил человек, что слышно на воле?

– Война идёт уже третий год, не знаешь что ли?

– Война? – охнула Рахиль. – И кому же воевать, когда их всех убили?.. - и осеклась.

– Вот потому и отступали два года, – понял её с полунамека гость. - И долго ты здесь бедуешь, милая?

– Не знаю. Мне знать ничего не велено. И не спрашивай. Прости меня.

– Будь они прокляты во веки веков, – пробормотал он. Подстелил свою фуфайку на пол и пристроился спать.

– Ты бы хоть чаю попил.

– А дашь?

– А как же! Гость для меня – большая редкость. Да ещё и храбрый гость.

После чаю, тёплой картошечки в мундирах, после домашних блинков заснули оба до светлого утра.

И давно так мирно не спала Рахиль. Она хотела было подложить гостю что-то потеплее из своей постели, но вовремя вспомнила, что под матрасом тайник… «А вдруг? Нет, пусть простит, не трону пока. Хотя, может быть, его и на свете нет. А с того света никто ещё не возвращался, хоть и грозился…»

Постоялец ушёл через три дня. Пожал руку Рахили, а потом улыбнулся и поцеловал её ладошку…

– Спасибо, женщина. Отогрелся, отоспался, пора и честь знать! Начинай выходить к людям. Не жди своего «хозяина». Кто знает, будет ли он.

– И я так думаю. Не один год миновал. Спасибо и вам, думала, что говорить разучилась. А тут живой человек в доме.

Солнце осушало землю. Рахиль по привычке начала вскапывать огород. Жить как-то надо. А мысль о том, что спрятано у неё под матрасом не давала покоя. «А вдруг там деньги», – думала Рахиль? – «Купила бы билет в свой город, война скоро кончится, как говорил мой гость. Неужели я больше не увижу своих знакомых, друзей, никогда не попаду в библиотеку, в театр, в кино хотя бы?»

Прошло ещё два месяца, ночью как-то не спалось, Рахиль решительно сбросила на пол матрас, вынула одну упаковку – пакет в плотной бумаге, вскрыла и обомлела: золотые цепочки, кольца, кулоны, жемчужные нитки бус, камешки... Она быстро вложила всё обратно в пакет и раскрыла вторую упаковку. Там оказался пистолет, не простой, а богато украшенный, золотой портсигар с рубиновой звездой на крышке. Слёзы закапали на эти драгоценности. Конечно, палач забрал всё это у жертв, у таких, какой была она, у таких, как её муж, награждённый золотым оружие и портсигаром в своё время…

«Господи, что же мне делать со всем этим? – горевала она. – Такое никуда не отнесёшь, никому не продашь. Как быть? Почему я отпустила того человека, который жил у меня три дня. Он бывалый, мог бы подсказать, как превратить хоть что-то в деньги, чтобы мне жить и не побираться на старости лет после всех мучений. Может, закопать в землю, взять себе что-то из женских украшений и продать? Столько лет прошло! Люди, которые меня знали, давно меня «похоронили», а может быть, и самих их уже нет. В каком прекрасном доме мы жили, я помню свой номер телефона, стоит перед глазами медная табличка на двери… Конечно, там давно уже живут другие люди. Но как остаться здесь навсегда без людей, без семьи, без тепла, только с больной памятью»?

Рахиль утром вышла во двор, копала огород и плакала, а потом вдруг увидела, что к ней кто-то идёт. Присмотрелась сквозь слёзы – Сергей, её «странник». Конечно он, голубоглазый, крепкий, уверенный в себе человек… Господи! Она оттряхнула руки, протянула их к гостю.

– Ну, вот и здравствуйте, – сказал он. Слёзы на глазах. - Как же я раньше-то не додумался. Не выжить вам здесь ещё год. Ни за что не выжить! Думал, думал, дошёл до ближнего посёлка и вдруг решил вернуться. Вот я и здесь.

– Наверное, сам бог вас послал, – побледнев, промолвила Рахиль. Пойдёмте в дом, я что-то покажу вам…

Рахиль достала один из пакетов и вынула содержимое, наполнив горсти драгоценностями.

– Вот так фокус! Да это золото!

– Я сама только вчера ночью раскрыла этот пакет. Золото, золото, но мне оно не нужно, мне кажется, что на всём этом кровь. – Рахиль расплакалась, опустив руки с золотыми украшениями на кровать.

– Тих, тих… Я не маленький, много повидал на своём веку. Не плачь, хозяюшка. Сейчас будем решать. Предлагаю я следующее. Ни тебе, ни мне скрываться незачем. Мы ни в чём не виноваты. Сейчас спрячем большую часть этого добра, пойдём вместе. Я знаю здесь все дороги и тропинки, знаю и скупщиков таких вещиц. А с деньгами и до парохода дойдём, и на материк подадимся в своё время. У вас, как я полагаю, был дом, неужели мы не сможем добиться правды, сейчас люди возвращаются в свои жилища, война кончается… Эх, можно будет жить, пересидим в каком-нибудь городке, где много эвакуированных. Да что мы не люди! Я буду возвращаться сюда, возьму остальные цацки, постепенно пристроимся на работу. Вы что умеете делать, если не секрет?

– Я, Сергей, умею делать всё. Копать огород, сажать капусту, картошку, выкапывать урожай.

– Нет, я не о том. Я об интеллектуальном труде.

– Ну, я печатать могу на машинке, могу… нет, мне просто страшно вспоминать. Я же актрисой была, певицей, консерваторию оканчивала.

– Тихо, тихо, не плакать. Вижу. Такая красавица на улице не валяется.… Скажите, голубушка, как вас величать?

– Я называла себя Ритой раньше, помните? Но он поменял мне имя. Тут у меня даже есть новые документы, мои он в лагере оставил, вместо меня уговорил быть другую женщину. Она там сидела давно, а он за разные послабления режима велел ей затвердить моё имя. А была… Рахиль я.

– Вот оно что! Рахиль. «Кроткая», кажется в переводе. Господи! За что? Всё. Решено. То-то я неспокоен был, как, думаю, она там одна-одинёшенька жить будет? И сколько лет так? Теперь пойду копать в лесок ямку, спрячем «излишек» до поры, до времени. А что в подполе у вас?

– Там мешок картошки ещё остался, капуста.

– Да, можно бы и здесь пожить ещё чуть-чуть. Давайте так. Меня не бойтесь. Я не зверь.

– Да, вижу я, Сергей.

– Сейчас выкопаю хорошее место под цацки, пойду к своим знакомым скупщикам, завтра вернусь с деньгами. Идёт?

– Идёт… Я совсем растерялась. Не знаю, как дальше жить. Но я вам верю, как себе, под моим матрасом ненадёжное укрытие. Буду ждать вас. А пока, вон лопата, железный лист, схороните остальное.

Через час Сергей вернулся, принёс лопату.

– Приметил верное место. Всё спрятал. А вдруг меня не станет? Мало ли в лесу шатается разного народа, расскажу, где всё это лежит, пойдёмте, покажу.

– Нет, нет, не хочу даже смотреть.… Хочу, чтобы вы вернулись. Берегите себя. У меня только на вас надежда.

– Ну, раз так, по коням! Я себя дёшево не продам!

Рахиль наготовила блинчиков, сварила картошки, стушила капусту и стала ждать Сергея. Вернулся он на следующий день. Весёлый, ей даже показалось, что немного пахнет спиртным. Спросила, как, мол, дело обернулось. Сергей протянул ей пачку денег: «всё, что прихватил, продал. Не пропадём теперь, спасительница Рахиль».

– Кто кого спасает – это ещё надо посмотреть. Что бы я делала с этими вещами. Никого не знаю, сто лет не видела людей. Да прибил бы кто-нибудь – и все дела.

– Это точно. Будем спасаться вместе. И не бойтесь меня, сам не трону пальцем и в обиду никому не дам.

Какое-то время они там и жили, в «хозяйской» хибаре, но копать огород Сергей Рахили не позволил.

– Зачем? Мы не бедные! Всё теперь купим. И давайте говорить мне «ты». И я как-нибудь привыкну, что нужно бы на ты перейти. Лето на носу, Победа. Салюты в «городах-героях», а мы тут, как таёжники какие!

– Согласна, – коротко сказала Рахиль. – Ты так ты!

* * *

Началась знаменитая «эпоха оттепели», а наши герои всё ещё жили на окраине страны, никем не узнанные, с нетерпением ожидающие того благословенного времени, когда можно будет вернуться «домой». Ещё несколько раз Сергей ездил на старое жилище Рахили, уже забраны все украшения. Пришло время открывать последний тайник под матрасом, пакет с пистолетом и портсигаром. Рахиль рассказала об этом, предупреждая о том, что страшно боится пистолета, ведь на нём обязательно есть номер, значит, ничего не стоит установить его прежнего владельца.

– Кого они обвинят в его гибели? Нас, раз пистолет оказался в наших руках?

– В таких случаях лучше правды ничего не придумаешь. Нужно будет всё рассказать и возвратить оружие.

– Я ни за что не пойду в эти проклятые органы, ничего не стану рассказывать. На мне нет вины, ты же знаешь. Я их не могу видеть.

– Хорошо. Значит, я возьму эту миссию на себя. Ты знаешь имя и фамилию своего «хозяина».

– Знаю. Но не уверена в том, что это его настоящее имя.

– Правда – самое лучшее. Я так и скажу.

– Они сгноят тебя по тюрьмам.

– Теперь не сгноят. Я скажу, что есть свидетели на Западе, что если со мной или с тобой что-то случится, по всему миру поднимется волна протестов… Короче, сам не знаю, как это будет, но верю, что есть и в их среде нормальные люди, особенно в наше время.

– Ты думаешь, что оно настало – наше время?

– Надеюсь. Не волнуйся, я так запрячу оружие, что его не смогут найти. Я отнесу его лишь в случае гарантий твоей и моей безопасности.

* * *

Спустя ещё несколько лет со страхом и тоской Рахиль с Сергеем остановились у третьего парадного большого дома в самом центре столицы, буквально в нескольких метрах от Красной площади…

– Не могу двинуться, ноги ватные, – пролепетала Рахиль.

– Вон лавочка, может, присядешь?

И вдруг с криком: «Рахиль» к ним бросилась женщина. «Я не могла ошибиться», – кричала она. – «Ты жива. Рахиль, голубушка!»

Подбежала ещё одна женщина, которая раньше сидела на лавочке, и все трое стали плакать, обниматься, гладили лицо Рахили, заглядывали ей в глаза, как будто удостоверяясь в том, что это именно она, а не кто-то другой.

– Как вы меня узнали, соседки мои милые?

– Как же не узнать тебя, нашу красавицу, ты и не изменилась почти, – наперебой заговорили женщины.

– Реабилитировали твоего мужа. Он такой замечательный…мы все в него были влюблены. А вот на стене мемориальная доска. Твой брат воевал, он погиб в 43 году. Ты знала? Вон его барельеф.

– Не знала я, ничего не знала, – говорила Рахиль и гладила лицо, высеченное в камне на стене дома. - Сергей! – вдруг спохватилась она. – Вот мой брат, – она показала мемориальную доску с профилем паренька.

Одна из женщин предложила подняться в квартиру, она сказала, что бывшее жильё Рахили с мужем до сих пор опечатано, там никто не живёт. «Может быть, они знали, что ты жива?»

– А ты не боишься впускать нас в дом?

– Господи, о чём ты? Давай скорее, видишь, как у нас тут чисто, консьержка сидит.

С ними вежливо поздоровалась дежурная.

– Сейчас она запишет, что с тобой зашли такие-то люди, – испуганно прошептала Рахиль.

– Что ты? Всё это прошло. Мы живём нормально, если чего-то не хватает, достаём. Входите. Не стесняйтесь, Сергей.

Потом начались хлопоты о возврате квартиры, о восстановлении документов Рахили. Ей, конечно, пришлось зайти к «начальству» в те самые органы. С ней что-то случилось, она так кричала, что следователь нажал кнопку и попросил секретаршу принести воды. А потом он куда-то звонил, требуя немедленно доставить документы Рахили. «Ничего не знаю, есть архив. Быстрее!»

Она хорошо знала этого человека по прежней жизни, он бывал у них в доме, но свидетели, соседи, всё же должны были придти, чтобы подписать протокол. Их вызвали, привезли на машине, и они подтвердили, что Рахиль – именно она и есть. Сергей ждал за дверью, его не пригласили внутрь, но услышав, как кричит Рахиль, он еле сдержался, чтобы не ворваться в кабинет.

Буквально через час документы были вручены женщине, а она всё ещё дрожала и перечисляла: «Они убили моего мужа, мой брат погиб на фронте, меня хотели сгноить в тюрьме. Неужели же этого мало!?»

* * *

Рахиль ушла из жизни на 92 году. Сергей был все эти годы верным рыцарем, оберегал, помогал жить, пытался отогреть женщину любовью, приносил самые прекрасные цветы, не позволял ей даже мыть посуду… Последняя улыбка судьбы.

2016г.

ЯША, ЯША

Бабушка наша старенькая, уже плохо ходит, зубов нет, чему удивляться, ей 103 года. Редкость дожить до таких лет. Маме было 76, когда ушла в мир иной, отец давно на кладбище, а бабушка живучая, особого ухода не требует, до последнего времени сама себя обслуживала. И жалко её до невозможности, мама была всё-таки в теле, не худенькая, ещё вполне самостоятельная женщина, зубы вставила лет в шестьдесят, любила накрасить губы, а бабушка худенькая, маленькая, но очень аккуратная, не дай бог, если кто-то крошки рассыплет или сахар. Это вообще страшное преступление. Она сразу же надуется, схватит салфетку, все крошечки соберёт, если сахар всыплет себе в стакан, пусть даже пустой, на потом, значит, а если хлебные крошки – так прямо в рот отправляет, а потом уходит к себе в уголок. Любит она в уголке сидеть на кровати с сеткой. – Бабушка! Ну, что ты опять обиделась? Там же темно в твоём закутке. Ещё не вечер, выходи в гостиную.

– Да, ладно, не занимайся бабушкой. Старая я, люблю, когда тихо, темно. Мои глаза свет мучает. Спасибо, внученька. Ты за мальцами следи, а я уж как-нибудь…

Мальцами она называет трёх моих сыновей. Одному уже 20 лет, второму – 16, а третьему 13 исполнилось. Ничего себе мальцы! Учатся все, справляемся. Муж у меня хороший, бабушку все почитают, первой за столом всё предлагают, а она, как птичка маленькая, поклюёт чуть-чуть и кланяется: «Спасибо, деточки!»

А в последнее время уставать она стала, покрутится немного по кухне и ложится, спрашиваем её, не болит ли что, отвечает, что ничего не болит, только душа. Отчего же душа, удивляемся мы, а она покачает головкой и скажет: «Рано ещё, позже всё скажу». И что она может такого сказать, от чего душа болит? Я-то знаю, что у моей мамы было три брата, значит, у бабушки нашей четверо детей, но братья мамины – дядя Коля, Игнат и Яков давно умерли, один на войне погиб, самый старший, другой, которого Игнатом звали поехал на Север за заработком, оттуда не вернулся, а вот про младшего, Якова, мне никто никогда не рассказывал. И даже фотографии не видела, у тех двоих есть снимки, дядя Коля в военной форме, такой бравый, а глаза печальные, но красивый, Игнат, видимо, был весёлым, так и вышел на фото с широкой улыбкой.

Каким был Яков так и не узнаю, наверное, никогда. Но вот пришло время, бабушка наша совсем слегла. Такой возраст не шутка. Говорит тихо, еле слышно, меня попросила сесть рядом с её кроватью. И почти шёпотом начала рассказ: «Ты, Лидочка, уже совсем взрослая, и детки твои выросли, бог тебе троих дал, а у меня пятеро родилось, одна девочка маленькой умерла от воспаления лёгких, а остальные, ты знаешь, кто? Ну, я и говорю, что знаю, конечно, дядя Коля на фронте погиб, а было ему всего 22 года, дядя Игнат пропал после войны…

Ну, замолчала я, а бабушка и говорит: был у тебя ещё и дядя Яша, это мой младший сынок. Перед ним твоя мама появилась, девочка моя единственная.

– Бабушка, а ты про дядю Яшу расскажешь? Мы о нём ничего не знаем.

– О нём и хочу рассказать, потому что мой последний час пришёл. Умру я скоро, время моё пришло. Яша, мой младший, паренёк был занятный, всё больше пел, рисовал, иногда что-то как придумает, всё село, где мы жили тогда, прибегает смотреть. То мельницу сам построил маленькую, а она крутилась, вода в ручейке падала на лопасти на колесе, колесо крутится, а Яша скачет от радости. И был он сладкоежка, сахар тогда в кусках появился, Яшка схватит кусок и целый день грызёт, бывало…

– И что, бабушка?

– А то. Не знаю, что он там сказал такого, только посадили моего любимца Яшу, сначала в подвал, потом в город увезли, а потом куда-то на Север. Игнат туда и подался после войны, искать брата вздумал. Да разве найдёшь? Может, только косточки подо льдом… Сейчас отдохну немного. Ты внучка, никогда сахар не просыпай… Бабушка тяжело дышала, слеза покатилась по щеке. – Я только одно письмо и получила оттуда, с Севера, без марки… Яша, Яша…

Просил он меня, Яшенька: «Мама, насыпь мне в конверт половинку чайной ложечки сахара…» Никогда не забуду. Иди, детка.

Через два дня не стало нашей бабули.

А я теперь смотрю на сахар, и плакать хочется…

2017г.

МОЙ ПРАДЕД

Что я могу знать о своём прадеде, если он умер в 1939 году, а я родилась в декабре 1938? Почти ничего. Но я ведь успела расспросить его старшую дочь, «тётю Бузю» обо всех семейных делах, потому всё же кое-что знаю.

Фамилии в тех краях и в то время евреям выбирали «на глазок». Украина. Недалеко от Киева, жил прадед в небольшом городке Сквира, он и сейчас есть, этот городок. Надо бы съездить, если удастся успеть. Итак! Откуда же у еврея русская фамилия Белов? И это я знаю, прадед мой довольно рано поседел, вот белая голова и навела на мысль о такой фамилии. Он не возражал. Белов, так Белов. Как эта фамилия стыковалась с именем Мэйше, Мошко, скорее всего, всё-таки он был Мойсеем, а краткие имена-прозвища были типичным явлением в те времена.

В Сквире прадедушка жил богато по всем меркам, у него была своя мельница и два дома, один из которых – доходный. Во втором жил он сам с очередной женой, а во дворе, во флигеле жила моя бабушка, Бейла – вторая дочь Мэйше. У неё было трое детей…

Так у Мэйше появилось трое внуков, две девочки и один мальчик Иейл (Ейлык), в русском варианте Юлий. Супруг бабушки Бэйлы, (Бейла-Рыкля Мошковна), Зосим в 1909 году был убит в Дербенте, куда отправился как агент швейной кампании «Зингер». Вот почему содержать троих внуков должен был Мэйше.

Женился мой прадед Мэйше Белов в 17 лет, жена его Двойра была «очень культурной женщиной, знала еврейский, немецкий и русский языки, но рано умерла, в 33 года». Пишу это со слов бабушкиной сестры тёти Бузи. Вторая жена прадеда, Лиза тоже была образованной женщиной, хорошо знала русский язык, писала стихи. Разошлись они через два года после женитьбы, Лиза вышла замуж вторично за «красивого молодого человека», когда их дочери, Двойре (Фане), исполнилось четыре года, Лиза уехала с мужем в Америку. Дочку муж ей не отдал. По воспоминаниям младшего внука Мойше, Юлика, у его деда был свой лес и стадо коров, «я пил у дедушки парное молоко, что было большим лакомством».

Прадед, (как и все его дети, внуки и даже правнуки) прекрасно играл в шахматы. Старшая его дочь Бузя давала сеансы одновременной игры в шахматы, сохранился снимок в газете, где она в длинном платье проходит мимо шахматных досок. Наиболее успешным в игре в шахматы был внук Юлик. Вообще прадед (их дед) считал, что учиться нужно только мальчику, он и деньги давал их матери на учёбу внука, а девочки выйдут замуж, им учёба не нужна… В результате социальных потрясений (революция, переезд в Киев) обе девочки – моя мама и тётя Дося получили высшее образование, а мальчик как раз и не преуспел в этом, но в шахматах был мастером.

Дальше по рассказу Юли: «помню, как один раз мы ехали, а впереди большой красивый мужик вёз огромный стог сена, когда дедушка хотел его обогнать, мужик тоже стегал свою лошадь и не давал дедушке обойти себя. А когда наша красивая белая кобыла по имени Кукла замедляла ход, и мужик впереди тоже плёлся шагом».

По воспоминаниям прадедушка был страшно скупым, если внезапно заходил во флигель, видел, что на завтрак едят селёдку с луком, он возмущённо восклицал: «И селёдка, и лук!» Детям было нелегко. Ездили в город Киев по узкоколейке продавать семечки, подсолнечное масло. Не без опасных приключений.

Существует ещё история одной присказки. Когда в семье хотели сказать, что у кого-то не хватает в голове (не шариков, как это принято теперь говорить), то говорили: «у него белёвчика не хватает». На вопрос, что же это такое «белёвчик» отвечают, что это важная деталь. А дело было вот в чём:

Мойше Белов пришёл к приятелю часовщику, беседовали они, когда появился у мастера клиент. Часовщик повертел часы, сказал, что их можно починить и назвал цену. Клиент удивился, что сумма такая большая. Спросил, чего же там недостаёт, а мастер ответил, взглянув на приятеля, и сказал, что белёвчика не хватает. Так он произносил фамилию дружка − «Белёв» вместо Белов.

Мойше был женат четыре раза, последняя жена была Мэси, она довольно скоро уехала от скупого мужа в Палестину. А сам прадед прожил долгую жизнь. Умер в 99 лет, притом, после того, как на него упала дверь, сорвавшаяся с петель. Похоронен он был на Лукьяновском кладбище, которое «закрыли», другими словами уничтожили. Мы с двоюродным братом были там, когда какие-то люди выкапывали останки своей мамы. Они складывали кости в наволочку, при этом вели себя очень развязно и цинично, называя все косточки («лодыжка, бёдрышко» и т.п.). Мы не нашли могилы прадеда, пожалуй, даже не знали, что разрешено переносить прах…

Но я знаю адрес, по которому у прадеда были два дома в Сквире – улица Липовецкая. Говорят, что он успел продать свою недвижимость, раздал каждому из детей, которые были живы, по пять золотых монет. У него был один сын, мы называли его «дядя Пыня», а имя его было Иосиф-Пынхес. Монеты женщины истратили на золотые зубы, на брошки, пятаки, которые получила жена Пыни Сурка, пропали. Она не помнила, куда их спрятала, её домик потом снесли. Моя мама хотела помочь, поискать пятаки, но Сурка не разрешила.

Вот, пожалуй, и всё.

2018г.

Из заметок об Алле Айзеншарф

Алла любит животных, птиц, насекомых, пресмыкающихся. Не делает исключения ни для мышей или крыс. Вы не поверите, она даже не боится огромных летающих тараканов, которые водятся в жарких странах, в том числе и там, где мы живём, в одном с Аллой городе на берегу Средиземного моря.

Эта женщина умеет уговаривать маленьких рыжих муравьёв, которые ползают по квартире. После её увещеваний муравьишки выстраиваются цепочкой и уходят восвояси.

На балконе у Аллы – кормушка для птиц, там же – большая пластиковая коробка с водой, что очень важно для птиц при такой жаре. Прилетают стайки голубей, копошатся и влетают в комнату воробьи. Был случай, когда пара голубей вывела птенцов в комнате Аллы, за картиной на буфете, они натаскали себе прутьев, мягких сухих травок, сделали гнездо, а со временем, когда птенцы подросли, учили летать малышей, вылетая из комнаты на улицу. Аллу они не боялись, не смущало их и присутствие в доме гостей. Раздавалось хлопанье крыльев, и кто-то из голубиного семейства подлетал к буфету – мама, папа или малыши.

Среди обычных голубей, которые кормятся на балконе, прилетает к Алле и необыкновенная голубка, Рыженькая, как её называет хозяйка. У неё изумительно переливается медным сиянием горлышко, ещё её головку украшает особый хохолок. Интересно и то, что она оказалась окольцованной. Алла категорически против того, чтобы ловить голубку и снимать с её лапки кольцо. Конечно, учёным нужно знать, о том, куда мигрируют птицы, о том, как они выживают в окружении агрессивно настроенных сородичей. Но как может человек, который кормит живое существо, вдруг обмануть его доверие, накинуть на него сачок, а потом плоскогубцами пытаться снять кольцо! «Да она просто умрёт от разрыва сердца, а ведь ей и так достаётся! Её не подпускают к кормушке, пытаются столкнуть с балкона, заклевать!» – говорит Алла. – «Я вынуждена прогонять голубей, которые уже поели, а Рыженькая понимает, что я не её гоню, теперь её очередь подойти к кормушке». «Вот так и у людей», – подумала я, – «ведь далеко не всегда понимают и принимают тех, кто не похож на остальных! Но означает ли это, что они хуже?»

Не так давно соседи снизу рассыпали отраву, голуби исчезли. Алла нашла в гнезде только двух неоперившихся птенцов. Она позвонила знакомому ветеринару, спросила его, что делать. Но врач сказал ей, что если у птенцов даже перьев ещё нет, спасти их ей не удастся… И всё же Алла принялась за дело. Это было очень нелегко. Кормить в клювик, туда же пипеткой заливать водичку, чистить ваткой испражнения. Потом купать, учить летать, подбрасывая, подросших птенцов вверх… Алла справилась. Вскоре птицы уже подлетали к окну, просились на улицу, потом они возвращались «домой», к Алле, снова улетали и снова возвращались. Они частенько сидели на буфете, прислушиваясь к разговору хозяйки с гостями, глазок блестел. Чистые, красивые птицы. Они не хотели улетать навсегда. Но улетали и пропадали всё чаще, дольше не возвращались, пока совсем не исчезли в своей стихии.

Алла и крысы

Ещё живя в Молдавии, Алла подкармливала крысу, которая иногда появлялась у неё в комнатке… Случилось Алле заболеть. Она не могла подняться… (кстати, у неё бывают температурные «подскоки» и теперь). Она лежала и дрожала. Вдруг появилась крыса, которую она кормила, положила на её постель что-то мягкое, Алла вынесла это на кухню. Потом крыса принесла и положила на её подушку кусок селёдки…

Она обратилась к крысе с умилением: «Это ты мне принесла?»

В Израиле Алла тоже подкармливала крыс, их становилось всё больше, мамы приводили малышей. Алла играла с ними, бросая крысам мячики, сделанные из тряпок, мячики были туго завёрнуты в капроновый чулок (обрывочек). Как-то Алла положила на шкаф, довольно высоко, эти мячики, которые были разного размера. Она была поражена тем, что крысы ночью построили мячики на полу по «росту», учитывая их размер…

Так и разложили рядышком – большой, меньше, меньше и т.д.

«Дружба» продолжалась до тех пор, пока размножившиеся крысы не стали грызть всё подряд. Грызли кабели (телевизор перестал работать), в шкафу поели все шерстяные вещи, потом подгрызли ножки дивана (там теперь стоит у стола другой диван), подгрызли деревянные части шкафа. Всё пришлось потом выбросить и заменить новым, но перед тем избавиться от крыс. Алле очень непросто было сделать это…

Она так казнила себя: перед спальней поставила в два ряда кирпичи, каждый раз, идя в спальню, ей приходилось с трудом поднимать ногу и переступать через кирпичную гряду…

Тем более, что и другой телефон она не хочет установить на месте испорченного в «салоне», где ей было бы удобнее. Она понимает, что всё время сидеть нельзя, хоть к звонящему телефону нужно идти. Вы же помните, её, маленькую, не успели подхватить, когда мама опускала её в подвал, спасаясь от фашистов. Тогда у неё вывихнулись ступни… А потом с этими вывернутыми ступнями ей пришлось месить снег, слёзы текли непроизвольно, такой была боль. И сейчас видно, какие у неё ноги…

В одной из моих детских книжечек есть рассказик об Алле и голубях. Это тоже не просто так было…

Три сестры!

(не по Чехову)

– Господи! Иди сюда, малыш! Ну и чучелко же ты! Головастенький, худющий, не то, что твоя матушка! Хорошо, что пока разговаривать не умеешь. Ты – Людвиг?

Малыш закивал головкой, с улыбкой глядя на тётю.

– Это надо же дать такое имя ребёнку! Дай мне руку!

Мальчик протянул ручку.

– А пальчики, пальчики, длинненькие, может, и в самом деле будешь музыкантом. Где твоя мама? Молчишь…

«А что ему говорить? У меня тоже непростое имечко! Как и у всех нас. Ариэтта, придумают же такое! Не ария или романс, например, а именно – Ариэтта. А его мамаша, моя сестрица – Виолетта, спасибо, что не Травиата – «падшая женщина», ну, а младшая наша – Розита. Любители опер наши родители. Наши родители – опер любители!» – смеётся…

– Ну, пошли, я тебе дам поесть, а то ты проснулся, а мамочка ушла.

Ариэтта повела мальчика в ванную комнату, умыла ему личико, потом разогрела кашку, стоящую на столе в небольшой кастрюльке. «Мать оставила, побеспокоилась». Пока маленький Люди наворачивал кашку с завидным аппетитом, Ариэтта думала о средней сестре. «Она, кажется, опять беременна! Это что-то! Господи, что ты себе думаешь? Легко ли растить детей без мужа? А, может, и легче, в наше-то время?»

– Поел, милый, ну, пошли мыть ручки.

В прихожей хлопнула дверь, появилась Виолета с пакетами в руках. Ариэтта тотчас же оставила Людвига и прошла в свою спа-

льню.

– Люди, мой милый, – заворковала Виолета. Ты уже встал, ты уже пописал? Ты уже поел? – восклицала она, – ну, молодец, мой маленький.

– Заворковала, корова, – пробурчала из-за двери сестра, да так, чтоб слышно было.

Но на этот раз Виолка, как её называли дома, хоть и слышала реплику, даже не отреагировала. «Что с неё взять! Старая дева несчастная! Накормила Люди, и, слава Богу! Завидует мне, а на Люди засматривается. Он и вправду славный малыш получился».

– Пошли, пошли, Людвичек, надо переодеться, гулять пойдём. Нет, нет, кошку не трогай! Она тебя поцарапает, понял? У неё когти острые.

Виолета, напевая, одевала ребёнка, потом она вспомнила, что не успела выложить свои покупки.

– Чёрт! Запарится ребёнок, а раздевать неохота. Ладно, потом разберу всё. Пошли, пошли. Чего ты хочешь? Санки, ах вот что, санки увидел. Ладно, берём.

По крутой лестнице, ведущей с четвёртого этажа во двор, спускаться с ребёнком и санками без лифта было нелегко, но тут появилась младшая сестра, она подхватила санки, прикрутила к ним свой школьный ранец, и легко сбежала вниз.

«Хорошо ей», – подумала Виолета, – «лёгонькая, худенькая, а я так растолстела, просто ужас!»

– Людвиг, мальчишечка, покатать тебя?

– Брось, Розка, я сама справлюсь, тебе переодеться надо, поесть, в школу бежать. Да, там, на столе продукты, я не успела разобрать пакеты. Посмотришь?

– Ага.

Розита взбежала наверх, но дома Ариэтта уже всё выгрузила из кульков. Стала вкладывать в холодильник овощи, молоко, пластиковые баночки со сметаной.

– Привет, к школе подготовилась?

– А тебе что?

– Не груби, сама знаешь, что я старшая сестра.

– Подумаешь! Командир! Лучше за собой смотри или за Виолкой, она скоро в двери не влезет со своей сметанкой. Правда, тебе теперь легче стало, она не трогает твоих тряпок. А то каждый день только и слышно было: «Поставь на место мои босоножки! Не трогай мою кофту! Ты опять лазила в мою косметичку?!»

– Ух, змеюшка! А не меня ли будут песочить на собрании в школе за твои неуды?!

– Нет у меня неудов. Всё в порядке. Поесть дашь?

– Иди, садись. Нет, носом не крути, без супа ничего не выйдет! Суп хороший на бульоне сварила с рисом. Нельзя тебе всухомятку. Поняла?

Розита присела к столу, съела пару ложечек супа, потом намазала хлеб маслом, приложила кусок колбасы, поставила на плиту чайник.

– Кто-то в дверь звонит… Иду, иду! Господи, корова несчастная! Что ты сделала с ребёнком?!

Подскочила и Розита, у Людвига разбита губа, кровоточит. Малыш плачет.

– Я предлагала покатать его, а ты…

– Подожди! Я перекись принесу, ну, не плачь, Люди! – Ариэтта принесла тампон с перекисью, – всё, всё, не плачь, уже не болит. Пошли, я дам тебе мороженое, сразу станет легче!

– Ну, Виолка, ты даёшь, только вышли, так и не погулял ребёнок!

– Молчи, Розитка, мне не до тебя!

– Что, новый хахаль бросил?

– Змея!

«Суп остыл, так всё надоело! Если бы не школа, уйти бы, куда подальше из этого дома!» – Розита выливает остаток супа в ковшик, чтобы разогреть, между тем Ариэтта выходит из своей комнаты с улыбающимся Людвигом.

– Лучше всего в таких случаях на ранку класть холод. А что может быть вкуснее и холоднее мороженого? Правда, Люди?

Мальчик кивает... Ариэтта теперь раздевает ребёнка, отряхивает его пальтишко от снега, целует малыша в румяную щёчку. Розита ест подогретый суп, а Виолета сидит у себя в комнате тихо-тихо.

– Плачет, что ли? – кивнула Ариэтта в сторону комнаты Виолы.

– Не знаю.

– Ты сможешь завтра пойти с нами на кладбище, Розита?

– Постараюсь, хотя, я на кладбище охотнее хожу одна, мне для этого компания не нужна. Притом, должен же кто-то с Людвигом сидеть, не нести же его с собой?!

– Ты, что ли, останешься с ним дома?

– Могу, он меня любит. А Виолка пусть пойдёт с тобой.

– Спроси у неё, не могу на неё смотреть, она опять рожать собралась, кажется, толстуха.

– Да ты что?!

– О, Господи! Умрёшь с вами, – вслух сказала Розита, а сама подумала: «Бежать отсюда! И чем скорее, тем лучше. Лёшка зовёт замуж. Конечно, в 16 лет – рановато… А вообще-то он неплохой парень». – Розита пошла в школу, думая: «Будет день, будет пища».

Но вот день и прошёл, стемнело. Зимой всегда рано наступает вечер. Розита возвратилась, сейчас она смотрела в окно, в густую черноту за стеклом; там внизу нежно оранжево светился квадрат снега под фонарём возле парадного входа… «Куда я уйду, пока школу не закончу? А потом – куда?»

Утром Ариэтта с Виолой, наскоро позавтракав, поехали на кладбище, а Розита осталась с малышом. Киска тёрлась о ноги, мешая перемещаться по кухне.

– Сейчас накормлю! И тебя, Людвиг!

Она налила киске вчерашнего супа в мисочку, а Люди приготовила мяконькое картофельное пюре, растоптала вилкой половинку котлеты. «Он у меня не будет, есть эти вечные кашки!» Люди охотно поднялся, дал умыть себя и с аппетитом стал есть. Он действительно любил младшую тётю, тем более что Розита ела то же самое, что дала и ему, сидела с ним за одним столом, только подложила ему на стул плотную подушку, чтобы ему легче было тянуться к тарелке.

Между тем, Ариэтта с Виолой купили еловые лапы (зима всё-таки). «Зачем в снег цветы бросать!»

– Два года прошло. Быстро время идёт. А ведь мать из-за тебя умерла! Увидела твой живот…

– Дура! Она не пережила того, что папа погиб под машиной. Ему же 62 года было, не старый ещё.

– А маме – только шестьдесят исполнилось летом. И тоже здесь лежит… Какие мы уже старые сами…

– О себе говори!

– У тебя хоть Люди есть!

– А тебе кто мешал? Был же ухажёр, этот недоделанный Олежек в вязаной шапочке!

– Заткнись! Положи ветки. Помолчим… Неужели ты опять беременна? Сука, сука ты, для сучки в супе сварены паУчки!

– Ага! Вспомнила Тувима! Это о тебе он написал: «Злюка, злюка ты, для злючки в супе сварены колючки. Будешь жить на чердаке, будешь с палкою в руке…»

– Хватит! Может быть, тут на кладбище поругаться хочешь?!

– Может…

– Ладно, пошли. Купить бы Розитке что-то вкусное. Рынок сегодня открыт. Воскресенье.

– А деньги?

– Да есть у меня!

– Очередной любовник дал?

– И дал. А тебе завидно? Кончай шипеть. Пошли. Рынок рядом.

Сёстры купили любимый Розитой арахис, полкило изюма и десяток поздних жёлтых яблок.

– Какой у тебя срок?

– Ещё три месяца, если не раньше. Что-то сильно давит вниз. А мне нужно срочно уехать, пока не рожу.

– Куда ещё ехать?

– Пока не скажу, но подальше от вас, мои дорогие сестрички.

– А УЗИ ты делала? Кто там у тебя?

– Мальчишечка.

– Опять!

– Он хочет сына. Распишемся скоро! Буквально через два дня.

– Кто хоть он?

– Музыкант, клавишник.

– Это кормит?

– Как иногда.

– Нашла себе мужа, дурочка.

– Музыка нужна везде – на свадьбах, на крестинах.

– На похоронах…

– Ну и что? Смени пластинку, ущербная!

Молча, взошли на свой четвёртый этаж.

– Сейчас начнёшь кудахтать. «Людвичек, маленький, крошка моя, ты пописал, ты поел?»

Розита передала Людвига матери со словами:

– Сдаю смену! – Она надела поверх брючного костюма свою короткую серую кроличью шубку и, хлопнув дверью, торопливо застучала по ступенькам сапожками. Из автомата невдалеке от остановки троллейбуса Розита позвонила верному Лёше.

– Конечно, конечно, я жду тебя. Через 20 минут? Ура! Магазин рядом. Что тебе купить?

– Всё, – ответила Розита и вскоре вскочила в подъехавший троллейбус.

Покупая в магазине конфеты, печенье и шипучее вино, Лёша думал: «Всё равно, эта девочка будет моей!»

Он живо представил себе розовенькую девочку в короткой шубке, её улыбку, большущие серые глаза... У неё бывают такие серьёзные глаза, ну, до смешного доходит. Он часто говорил ей: «О чём задумалась так серьёзно, какие твои проблемы, ты такая юная, прекрасная, тебе радоваться надо!» Взлетали её брови, напоминающие крылышки ласточки: «А чего радоваться?» «А так – от жизни».

Вместе с тем Лёша понимал, как непросто сложилась жизнь у трёх сестёр после смерти родителей, хотя и при родителях, когда он приходил к Розите в гости, ему казалось, что постоянно слышится какое-то шипение из углов. И на Розиту сёстры вечно покрикивали, даже при нём. А это: «Вытирай ноги, Лёша!» Чёрт знает что!

Кассирша грубовато вмешалась в Лёшины мысли:

– Молодой человек, не спите! Платить будете?

Уже довольно поздно, после десяти вечера, Розита возвратилась домой, тут же к ней подступила старшая сестра:

– Ты забыла, что завтра понедельник?! Тебе в школу идти. Или ты решила пойти по стопам Виолки! Тебе дня мало? Господи, видели б вас родители!

– Мне хватает и вас с Виолкой, начальницы! Спать хочу, пусти меня!

– Чёртовы шлюхи…

– А ну, тихо. Разошлась. Я еле приспала Людвига. Чего ты её грызёшь? Успеет дома насидеться. Пусть гуляет, пока молодая.

– А если нагуляет? Что тогда? Защитница нашлась брюхатая… Скажи хоть, сколько лет твоему женишку?

– Тридцать семь.

– Ого! А как звать?

– Леонидом звать.

– А отчество?

– Аркадьевич.

– Акакиевич?

Обе рассмеялись.

– А Людвига он признает, твой Акакиевич?

– Дай срок.

– Да ты хоть сказала ему, что у тебя уже есть один сын?

– Ну, сказала. Но нам ехать надо… Пока устроимся. Не хотела бы Люди тащить туда.

– Подожди, подожди… Какая поездка, скажи в конце концов!

– Хочу уехать, наконец, из этого дома, хочу уехать от вас, хочу уехать из этого города, из страны! – Виола сорвалась на крик.

– Чего орёшь? Сама говорила, еле ребёнка приспала…

– Да теперь ему всё равно, раз спит, так хоть из пушки пали!

– Так куда ехать собрались?

– Куда, куда, закудахтала! В Израиль! Нужно успеть

расписаться, а рожать буду там, иначе ни у меня, ни у ребёнка не будет прав в той стране.

– Это ещё почему?

– По качану. Я не имею права на репатриацию.

– Что-что?

– Ну, я же русская! Поняла? Удовлетворила любопытство?

– Дура ты, дура! Там же вечная война, а ты беременна…

– Ну вот, стихами заговорила. Дай поесть спокойно.

– Ты бы хоть привела его сюда, посмотреть на него, Акакиевича твоего!

– Всё может быть!

Но сёстры увидели Леонида один только раз, в ЗАГСе, когда молодых расписывали «по срочному» с учётом положения невесты – «немножко беременной». Мгновенно пролетели дни до отъезда, и вот уже Людвиг остаётся с сёстрами, а Виола с мужем улетают…

Лихорадочная спешка, нервы, слёзы. Людвиг, слава Богу, ничего не понимает, он жмётся к ногам Ариэтты, даже помахать на прощанье матери не хочет…

В тот же день Виола позвонила из Израиля. Она могла говорить бесплатно только три минуты, сказала, что очень жарко, что они почти устроились, чтобы не волновались – и всё.

В доме стало тихо… Ариэтта готовила обеды, она уже года два получала какое-то минимальное пособие, так как не могла устроиться на работу, а трудовой стаж набрала, а теперь и Людвиг на руках, – какая работа!

Розита успешно заканчивала школу. Она по-прежнему встречалась со своим Лёшей, а он почти окончил институт, последняя сессия – и распределение. Куда направят на работу, он понятия не имел, но надеялся на то, что Розита поедет с ним…

Лёша привык к ней, он давно уже жил самостоятельно, так как его мать вышла замуж вторично, а с отчимом найти общий язык не удалось, хотя Лёша был фактически взрослым человеком, умел подрабатывать, не был иждивенцем, никогда не просил у матери денег…

Он бывал в доме сестёр много раз, но всегда ему хотелось побыстрее выйти на воздух… Как-то душно там было, и Розиту жаль, она умненькая милая девочка, а там вечная грызня, какие-то шпильки друг другу, подколки. Отец девочек, когда он ещё был жив, тоже не молчал. Увидит Лёшу и жалуется: «Ты понимаешь, что это за дом, где четыре бабы?! Нет, ты не можешь этого понять! Это надо испытать!» …

Время шло…Людвиг стал хорошо говорить, но о матери он не вспоминал, а Ариэтта всё больше к нему привязывалась. Иногда ворчала по привычке:

– Кукушка, а не мать, – не звонит, не пишет, её совсем не интересует сын. – А сама с тревогой думала, что же будет, когда Виолка всё-таки заберёт мальчика…

Виола позвонила спустя четыре месяца, сказала, что благополучно родила, маленькому уже три с половиной месяца, что назвала его Вольфгангом. Ариэтта только руками всплеснула. «Что же это творится?! Виола! Как же его дома будут звать или в школе?» «Волькой! Поняла? Как Розитка? Замуж ещё не вышла за своего Лёшеньку?» «Нет, но собирается…» «Как там Люди? Ты говоришь, что не вспоминает меня, изменник…» «Ты что, уже заканчиваешь разговор?» «Конечно, мы за это дорого платим, а съём квартиры – ещё дороже! Я перезвоню в другой раз! Пока!»

Так и жили… Розите пришлось подрабатывать, денег не хватало даже на оплату квартиры. Времена в России настали тяжёлые. Иногда Ариэтта предлагала взять квартиранта в Виолкину спальню, но Розита категорически возражала.

– Самое ценное, что нам оставили родители, – это квартира. Какие квартиранты! Ещё чего – жить в коммуналке в наше время! В

конце концов, Виолка присылает ребёнку тряпочки, а пожрать – заработаем. Я вот договорилась об уроках. Мне нашли «болвана» – ученика восьмого класса. Его нужно дотянуть до конца учебного года, платить будут неплохо, родители у него состоятельные, только помочь ему не могут – нет времени заниматься сыном…

– Как же ты справишься, тебе ведь готовиться к выпускным экзаменам нужно, где ты время брать будешь?!

– Не дрейфь, моя забота!

Розита в последнее время пристрастилась к прослушиванию пластинок на стареньком проигрывателе…

Когда-то мама заставляла её играть на пианино, после смерти родителей Розита не притрагивалась к инструменту. Пришлось продать пианино соседке, у которой подрастала девочка. Совсем недорого продали. Теперь никому настоящие инструменты не нужны, все покупают «органиты» – эти ужасно звучащие ящики с клавишами. Дорогих ведь не докупишься, а простенькие «Кассио» так и звучат – простенько.

И вдруг Розита почувствовала, что ей чего-то не хватает. Она стала покупать пластинки, запираться у себя в спальне и часами слушать. Чаще всего – одно и то же. «Времена года» Вивальди, Баха – Бранденбургские концерты, Рахманинова – фортепианные концерты, а совсем недавно купила себе «Реквием» Моцарта, записанный на двух больших пластинках.

Розита не могла понять, что с ней. Когда она училась или репетиторствовала, всё было хорошо. Стоило только остаться дома одной в своей спальне, ей хотелось слушать и слушать музыку… Часто она плакала тихо-тихо, чтобы сестра не слышала. Это близкое замужество и предстоящий отъезд с Лёшей туда, куда его направят на работу… всё это пугало и настораживало. Она всё время помнила об этом, когда оставалась одна. Иногда возня с Людвигом отодвигала мысли на время, а потом – снова…

«Как печальна эта музыка – «Зима» – неужели же так грустно бывает зимой?» Розита любила зиму. Она помнила каждую лыжную прогулку с друзьями, свою усталость после этих вылазок и ощущение счастья и лёгкости… А Лёше некогда. Но это можно понять – последняя сессия подходит к концу…

Когда через полтора года в очередной раз позвонила Виола, трубку сняла Розита. Она удивилась тому, что Виолка так долго говорит.

– Ты откуда звонишь? – наконец-то не выдержала она.

– Да из аэропорта, милочка! Вернулась я, вернулась домой! Спальню мою не заняли? Тихо, Волька, сейчас поедем домой!

– Ты серьёзно? – сердце Розиты застучало, заныло. А что случилось? Ты же не собиралась?

– Приеду, всё расскажу, моя очередь на такси подходит. Звоню с мобильника. Вы меня кто-нибудь встречайте внизу, во дворе, сумок много…

– Ариэтта, скорее сюда! Она только что положила трубку…

– Да кто это – она?

– Виолка вернулась!

– Как? Откуда? С ребёнком? Совсем?

– Едет в такси! Господи, вот фокус…

– Неужели развелась, гадина?

– Не знаю, не спросила я, пока догадалась, что она где-то близко. Давай сюда Людвига, оденем его поприличнее, интересно, узнает ли он мать?

Сёстры прилипли к окну. Когда внизу появилось такси, Розита побежала встречать. Она протянула руки к ребёнку:

– Дай-ка его сюда! Ой, какой смешной, кудрявенький, черноглазый! Давай и сумку какую-нибудь, я донесу…Ну, чего ты, развелась что ли?

– Дай отдышаться. Не лети так. Как тут у вас? Как Людвиг?

– Порядок у нас, Людвиг большой, разговаривает.

Ариэтта уже открыла двери, стала втаскивать поклажу. Расцеловались, старшая сестра смахнула слёзы.

– Покажи, покажи это чадо! Ну, надо же, не похож на Люди! Иди сюда, Людвиг! Скорее! Мама приехала.

Но мальчик спрятался в Виолкиной спальне и ни за что не хотел выходить. Виола сама его вытащила, стала тискать. Людвиг норовил вырваться от нежной мамаши.

– Ага! Забыл он тебя совсем…

– Ничего! Скоро вспомнит! Иди сюда, посмотри, вон твой маленький братик. Иди!

Волька сам охотно направился к Людвигу, а Ариэтта с расспросами:

– Как тебя зовут, малыш?

– Эйх корим лэха? – «перевела» ребёнку вопрос Виола.

– Вольга! – ответил мальчик.

– Волга! Вот так нас и зовут.

– Батюшки! Как ты его спросила?

– А на иврите, он же там посещал детский сад, ну, по-нашему, ясли. А там говорят только на иврите, вот я его и спросила: «Как тебя зовут?» Я же работала, сил не было говорить с ним по-русски, но он всё понимает.

Тут и Людвиг приблизился, взял малыша за ручку.

– Идём, я тебе игрушки мои покажу.

Но Волька уже увидел кошку.

– Хатуля, хатуля, – потянулся он к киске.

– Он по-русски не разговаривает? Что это за хатуля?

– Кошка. А хатуль – кот. Я же сказала, что он всё понимает, но говорить ему легче на иврите.

Пока дети охотились за ускользавшей хатулёй, Виола распаковывала большую сумку.

– Это тебе, – она протянула Ариэтте пакет, а там – роскошный халат, расшитый золотыми драконами.

– Ты сошла с ума! – разворачивая пакет, вскрикнула Ариэтта. – Где же я носить такую красоту буду? На кухне что ли?

– А это тебе, – Виолета протянула Розите какую-то упаковку. – Давай, давай, разворачивай!

В упаковке лежал летний костюм необыкновенной расцветки – какие-то жёлтые и золотистые разводы на фиолетовом фоне, а брюки к тому же отделаны понизу золотой тесьмой.

– Ух ты! – только и сказала Розита и пошла было к себе, примерять обновки.

– Подожди! Тут тебе и Ариэтке ещё кое-что есть. – Виолета выкладывала чашечки с блюдцами в красивой коробочке, потом вручила Розите самое настоящее свадебное платье – кремово-белое, с расшитыми кремовыми же узорами с проблескивающей ниткой. – Это тебе на свадьбу, ты ведь уже собралась…

– Ну, спасибо, угодила. Иду примерять. Обалдеть можно, – скрылась в спальне.

А Виолета раскладывала детские вещички.

– Так, пока хватит подарков, иди поесть, темнеет, нам же двоих

теперь укладывать нужно. Постели устроить и всё такое. Потом посидим, расскажешь, как тебе там жилось, и почему уехала, короче – обо всём.

– Чего там особо стелить, Людвиг ляжет туда, где всегда спал, его кроватку внесём ко мне в спальню, а с малым я пока в одной постели посплю. Он устал, меньше брыкаться будет.

Когда Виола поела, покормила своего Вольку, уложили детей, Розита с Ариэттой присели к столу, и потянулся рассказ.

– Ну, что вам сказать. Жить там можно, да ещё как. Еды вдоволь – ешь – не хочу! Люди как люди – разные. Иной тебя приветит, готов всё отдать, соседи с первого же дня стали приносить нам на съёмную квартиру мебель, постельное бельё, угощение. Пожалуй, наши, «русские», ну, из бывшего Союза, они довольно противные. Всё нос кверху, не подходи! Ну, ещё религиозные мне не нравятся. Дети у них вечно ходят в чулках или колготах, не знаю в чём точно, но в любую жару. Мальчишки с пейсами, болтаются эти кудрявые висюльки, падают с головок кипы. Ну, как тюбитеечка маленькая на макушке.

– Это ермолка что ли?

– Ну, вроде того. А матери не снимают с головы платков или шляп, даже дома им не разрешается ходить без головного убора. Вообще, эти верующие почти всегда очень плохо выглядят. На улицу выходят, в чём попало, на ногах тапки стоптанные, женщин или молодых девушек на каблуках никогда не видела. Детей выведут на площадку, сами на лавках сидят, лясы точат, а дети друг другу в глаза песок сыплют, лезут прямо под качели. У меня душа замирает, а им – хоть бы что! Никто внимания не обращает. Дети там делают, что хотят. Им всё можно. У меня одна знакомая женщина там, у религиозных метапелила детей, так первое, что сделала, вывела у малышей насекомых из головок.

– Что делала? Ме…

– Ну, нянчила. Так она долго объясняла матери, что это очень

плохо, если в волосах вши…

Да что я о них! Там много интересного. Этих, усиленно верующих, не так уж и много. Там женщины почти все – за рулём, а мужчины за детьми смотрят. Да ещё как! Просто чудо. Если папа уходит куда-то, ребёнок остался дома, то свешивается из окна, руки просовывает через решётку и кричит: «Аба, Аба!», ну, значит – папа, папа – и плачет, а если мать уходит, даже ухом не поведёт. Бывает, идёт папаша, один малыш за руку держится, другой на руках, третий сзади за брюки хватается, а мамаша несёт поклажу. Там папы даже самых маленьких кормят, ходят с бутылочками, с сосками…

– Подожди, обо всём этом потом. Ты почему уехала? В гости к нам или навсегда?

– Скорее всего, уехала я совсем.

– Что, поссорилась с Акакиевичем?

– Почти.

– Он хочет только по своей специальности работать, а на пособие не очень-то разживёшься. А где ему взять работу по специальности, знаешь, как там говорят: «Если сошёл с самолёта без скрипки, значит – пианист!» Короче, я больше не могу. Я ведь работала, а это та ещё работа!

А вообще-то я соскучилась по нашему змеиному гнезду, по-вашему, сестрички, шипению. Да и работа у меня была – не сахар.

– Так какая же работа?

– Пока Волька был в яслях, а там держат только до часу дня, я должна была вымыть парадное в девятиэтажном доме. Два раза в неделю в одном доме, два раза – в другом. Воду таскаешь снизу, в лифте, правда, но вода в ведре быстро становится чёрной. Нужно менять, выливаешь грязную, набираешь чистую из шланга, едешь вверх, а там, наверху, совсем нечем дышать, парадное не проветривается. Все же лифтом ездят. Только уборщица по ступенькам с тряпками ползает. Половички вытрусить нужно под каждой дверью, всё протереть, в лифте зеркала, внизу – тоже зеркала, растения в больших горшках. Красиво. Но платят немного.

Да, что обо мне говорить, там наши люди с высшим образованием или метапелят или убирают в домах, в магазинах. Другого для нас нет. Эфиопы вообще чёрную работу делают. Мусор выгребают. Там же каждый день мусорники чистят, вывозят куда-то, а привозят контейнер чистым.

Зато и в мусорниках – не пусто. Бывает, выйдешь вечером, всегда имей при себе кулёк. Хлеба столько выбрасывают, что и покупать не нужно. Хлеб аккуратно в кулёчках кладут на бортик ограды, он полежит на солнышке, свежий, как из печки. Бери!

А одежды! Море! Самой лучшей, самой модной, чисто выстиранное всё стоит в пакетах возле мусорки, а наши, «русские», всё переворошат, чтобы домой не тащить то, что не нужно, разбросают. Бессовестные! Ну, взяла, что-то с ложи остальное, как было. Так нет, есть такие, что специально с лезвием ходят, пуговицы срезают. Идиотки! Конечно, грех жаловаться, у них не принято, видно, отдавать кому-либо вещи, вот и выносят. А мне что! Я и сама с мусорки одевалась, и Вольке приносила совсем новенькие вещи, с этикетками, даже на вешалочках, на таких маленьких детских… Много детских вещичек.

Точно, что страна течёт молоком и мёдом, только вот жара… Я совсем от неё извелась. Дышать нечем. Устала я, спать хочу, пойду, а завтра ещё расскажу вам… Там хамсины бывают, и шараф.

– А это что ещё?

– Это такая замечательная погода, когда пыль в воздухе висит, а жара – за тридцать! Потом, потом… Пошла спать, девки, до завтра.

– Подожди! Что делать будешь? Я ведь не работаю, а Розитка уже лыжи навострила, уходить к Лёшеньке собралась.

– Правильно сделает, не всем же быть старыми девами!

– Дура, ты дура несчастная, а с детишками без мужа лучше?

– А я с мужем! Только врозь! Ариэтта, Ариэтта, я люблю тебя за это, и за это, и за то…

– Иди, иди, толстуха!

– Не тушуйся, на первое время я денежки привезла. Недаром ползала с тряпкой!

Утром Виола, оставив малышей на старшую сестру, пошла, искать работу, да и по городу побродить. Но не тут-то было в смысле работы! Разве только в магазин – учеником продавца. Вечером Виола снова присела к столу, а Розита с Ариэттой пристроились слушать её.

– Ты говорила, что эфиопы делают чёрную работу. А откуда они там?

– Откуда? Они – одно из колен Израилевых. Есть такие люди – фалашмура – насильно приведенные к христианству евреи, так им всякие льготы предоставляются, у них свои праздники, свой язык, даже свои синагоги. Это называется Бейт Кнессет. Когда-нибудь расскажу, как они празднуют.

– Так Кнессет – это же правительство!

– Правительство – просто кнессет, а бейт – это дом –Дом собраний. Короче, там этих кнессетов – море, на каждой улочке – свой, даже частные синагоги есть, прямо при доме или коттедже. Вокруг этого молельного дома – мусор, отбросы, бумажки, кульки, кучи одежды валяются, а нищие сидят на пластмассовых креслицах, ладошка вперёд или разовый стаканчик в руках с мелочью. Сидят, тарахтят монетками, мол, брось сюда. А верующие думают, что делают доброе дело – мицву – бросают. Но у тех бездельников уже ладошки просто блестят от монет, а потом, сама видела, одна тётка посылала в Россию большой денежный перевод. Нет, чтобы заставить их хотя бы мусор собрать! Но на весь этот балаган никто внимания не обращает. Бросил монетку, вот и сделал доброе дело. А кому ты бросил, почему они тут как штатные работники?! Никого не интересует…

Зато вот сегодня утром я походила по нашему городу, дети у нас совсем не такие, как там. Какие-то серые, бледные и печальные.

– Придумала. Дети, как дети.

– Нет, разве можно сравнить тех детей и этих? Там такие красивые малыши! Упругие, черноглазые, яркие, есть и рыжие с голубыми глазами, и чёрные, как смоль. Но, знаете, целый день едят. Там ни один праздник не обходится без постоянной еды. Какие-то печенюшки, бублички, хрусты. Пьют воду и напитки вёдрами. В школах дают детям воду в бутылочках, в детсадах – тоже. У детей в ранцах есть специальные карманы для этих бутылочек. Едят, едят, грызут что-то на улицах, а если выронят, никогда не поднимают, видели б вы полянки в парках после праздника. Уголь из жаровен рассыпан, валяются кульки из-под бамбы.

– Чего, чего?

– Это такие кукурузные палочки, вкусные…Что ещё? Много зелени, птицы поют, кусты какие-то цветут, на них ягоды, мне сказали, что их можно есть, а никто не срывает. Вкусные, кисловатые, крупные ягоды с небольшими косточками–пластинками. Короче, завтра что-то вспомню, опять рассказывать буду.

Розита ушла в спальню, и всё думала, думала: «Как же дальше будет? Как Виолке спать в одной комнатке с ребятишками? А ведь они растут. Уйди я, будет у них своя детская комната. Надо решаться, Лёша уже извёлся весь, поехал по распределению, а оттуда возвратился. Там ждут, а я не решусь никак. За мной остановка. Ну, что я теряю? Пока всё мирно, а ведь скоро начнётся: нет денег, платить за квартиру нечем. Пойдёт грызня, как всегда. Я же в своей библиотеке просила, чтобы взяли Виолку вместо меня. Увольняюсь фактически без предупреждения, как положено за два месяца. Вот и замена вам – моя сестра…

Да, да. Теперь и музыку не поставишь, боюсь детей разбудить… Только бы не возвращаться сюда никогда. Порвать навсегда – и всё».

Розита плохо спала, заснула часа в четыре ночи или утра. А разбудил её голубь. Он топтался на площадочке за окном и гулил, гудел, взлетал, хлопая крыльями, а потом снова садился и гудел, гудел.

– А, чтоб тебе, козёл! – Розита махнула рукой в сторону окна и рассмеялась. – С ума сойти! Голубя назвала козлом! – Она смеялась, потом на глазах появились слёзы. – «Да, у меня же просто истерика. Ладно, решила. – Розита выскользнула за дверь, втащила в свою спальню самую большую Виолкину сумку и стала складывать в неё свои пожитки. Уже к семи часам утра она была готова. Присела к столу, написала записку: «Умоляю вас, сестрички, не ищите меня. Я уезжаю. Теперь моя очередь. Когда нужно будет, я сама объявлюсь. Занимайте мою спальню. Детям нужна комната. Виола! Зайди в мою библиотеку. Я оставляю тебе заявление о моём увольнении, попроси их всё оформить, по моей доверенности получи расчёт. А ещё попроси взять тебя на моё место, я уже им говорила… всё же лучше, чем в магазине. Ариэтта! Не обижайся! Когда увидимся, не знаю. Ни звонить, ни писать пока не буду. Целуйте детей.

Розитка.

В такое время Лёша всегда дома, Розита без предупреждения позвонила в его дверь, Алёша, увидев большую сумку в её руках, сразу же всё понял. Он втянул девушку в комнату и сжал её в объятиях. «Моя, моя! Навсегда!»

– Я тебя прошу, уедем, как можно скорее, я не хочу никого видеть. Начнём с чистого листа! Я хочу, чтобы никто не вмешивался в нашу жизнь, чтобы никто не учил нас с тобой, как и что нужно делать… Ты понимаешь?

– Конечно, конечно. Я прямо сейчас, с утра оформлю увольнение, оставлю доверенность. Поедем туда, где я был на практике и на работе после окончания ВУЗа. Там меня ждут, ты знаешь! Там рай для реставратора! Розитка! Я так счастлив!

Эпилог

Сёстры больше не видели Розиту. Только спустя десять лет после её исчезновения, Ариэтта обнаружила на кладбище огромный букет роз – это был день рождения их матери. Ариэтта проплакала весь день. «Почему она нас не хочет видеть? Почему? Кто же, кроме неё, мог принести цветы на кладбище в этот день?! Подожди, Розитка, я тебя именно там и подкараулю…».

Виолета окончательно порвала со своим бывшим мужем, хотя иногда ей хотелось возвратиться в Израиль. Пусть война, пусть жара, но нет хамства, от которого за два года уже отвыкла, нет тёмных парадных, нет страха за детей… Только как оставить одинокую сестру, которая любит твоих малышей, как родных!?

Мальчики росли, а с ними и заботы. Прокормить, одеть–обуть, выучить… Уроки музыки, потом компьютеры, гитары, девочки.

Иногда Виолете казалось, что два года, прожитые в Израиле, – какай-то яркий, солнечный, золотой сон. Она забыла о тяжёлой работе, обо всём плохом. Вспоминала в определённые дни сезона, что вот сейчас там строят шалаши, которые по вечерам светятся изнутри, видно, что там висят гирлянды, похожие на ёлочные, портреты цадиков – мудрецов и святых. А иногда Виола говорила: «А там сейчас на Пурим – настоящий маскарад. Каких только костюмов не увидишь на детях. Целые колонны ярких, нарядных ребятишек – тут и царицы Эстер, и злые персонажи древней еврейской истории, и какие-то розовые гипюровые пачки на смуглых эфиопских девчушках. А ещё есть дни, когда весь город разжигает костры на пустырях, до поздней ночи горят огни, веселятся дети, дым стелется над городами. Традиция… Или праздник Шавуот, когда все обливают друг друга водой. Смешной «День пижамы», когда школьники младших классов и дети в детском саду – все приходят в пижамах и тапочках».

Виола уже не вспоминала о бывшем муже, который упрямо искал и не находил работы по специальности… В её памяти шумит море, звенят птицы, опадает кора с эвкалиптов… Это было наяву или во сне?

Ариэтта стала настоящей бабушкой, носила очки с толстыми линзами, зубы никак не могла вставить. Дорого. А в поликлинике – очередь на четыре года вперёд расписана. Так она и осталась одинокой, всегда при Виолкиных детях, при кастрюлях, при капризах.

О Розите часто думала, никак не могла понять, зачем она исчезла, почему даже не позвонит никогда… «, наверное, у неё уже свои дети есть, ведь Алёшка исчез вместе с ней! Ох, дурочка, дурочка. Как я хочу её видеть! Хоть на денёк приехала бы, хоть на минуточку…»

2019г.

СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ

Бабка была старой, жила с взрослым, скорее престарелым, больным сыном и невесткой, выделили ей небольшую спаленку в четырехкомнатной квартире. Честно говоря, она давно всем надоела, слава Богу, дожила до 98 лет. А тут молодые подбросили старикам внука, значит, правнука старушки. Невестке доставалось здорово, приходилось ухаживать за больным мужем, иногда носить ему передачи, если попадал в больницу, ну, разумеется, принеси, приготовь, постирай. А тут старуха зажилась. И надо же! Крутится на кухне, как раз тогда, когда обедать садятся, а от неё запах…

Но, что делать? Ещё за ней ухаживать! Сил нет, тоже не молоденькая. И мужу под восемьдесят. Диабет, и с почками осложнения…

Комнатка бабкина солнечная, а это для Израиля минус. Летом душно, да ещё и негде повернуться. А там цветы в каждом уголке, на подоконнике, выходящем на улицу, на столике у окна, на этажерке. Когда идёт дождь, окно забрызгивается землёй из цветочного ящика, и от этого в комнате темно, серо.

А на мебели в старухиной спальне кругом дурацкие салфеточки развешены. Она их сама когда-то вязала крючком. Нитяные кружева, завитушки! Местами ржавые от пролитой и засохшей воды, кое-где разорванные. А выбросить не позволяет.

Над кроватью – портрет её родителей. Их живыми, кажется, никто и не видел, погибли в одном из еврейских погромов в Европе. Строгие такие. Старики, не старики. Она сидит на одном стуле, на голове еврейская накидка. Он – на другом стуле, не придвинулся к жене, смотрит в объектив напряжённо. А, может быть,

просто в то время выдержка была такой, что ждать приходилось долго, чтобы снимок получился. Кто знает, сколько им лет, родителям старушки, трудно определить. Может быть, предчувствие будущих несчастий сделало их такими непроницаемо-строгими с печальными недоверчивыми глазами.

И бабка с трудным характером, вечно чем-то недовольна. Правнук чувствует отношение к прабабушке матери и тоже не упускает момента. Старается будто бы ненароком зацепить старушку, посмеяться над ней, «приколоться», как это теперь называется. Был маленьким, швырял в неё живой кошкой. Кошка мяукала и пулей слетала с бабкиной кровати, а старушка, поджав губы, шла в какой-нибудь угол и сидела молча целый день. Между тем, когда ей приносили пенсию, она просила социального работника купить правнуку шоколадку. Это был ритуал. Мальчик, получая шоколадку, смеялся и краснел. О своих проделках он никому не рассказывал. Стыдился.

– Она никого не любит, не разговаривает не только со мной, но и с тобой – своим сыном, – говорила невестка.

– Что ты хочешь, она же не слышит.

– И не видит? Ты так думаешь? А попробуй, дай ей двадцать шекелей и скажи, что это пятьдесят!

А сыну хоть и жалко мать, но как разорваться между женой, пацаном-внуком и старухой-матерью с непростым характером!

Ранним утром бабка выходит из комнаты с жёлтой банкой, идёт в туалет, выливать ночную порцию мочи, потом возвращается в ванную с пластиковой бутылкой, набирает воды и плетётся, шаркая стоптанными тапками, в свою спальню, поливать «калачики», как она называет пеларгонию. Вода часто проливается мимо, так как бабка плохо видит. Убирать в своей комнатке она не позволяет никому. Пыли там собралось по углам много, она сбивается в клубки, под потолком висят плёточки паутины. Там, где стоят горшки с цветами – лужицы засохшей воды образовали корки.

Правнуку исполнилось 16 лет, мечта о собственной комнате постоянно отодвигается, так как бабка чувствует себя хорошо, невестка частенько говорит, что она всех переживёт. Наверное, собирается установить рекорд и дожить, как тут говорят, «ад мэа вэ эсрим» – до ста двадцати.

Так и маялись. Наконец, предложили социальные работники забрать престарелую родственницу в так называемый «тёплый дом». И как не согласиться!

– Заплачу, сколько надо, – заявила невестка. – Когда-нибудь же надо отчистить квартиру от накопившейся грязи, а если ей там не понравится, заберём обратно. Только сомневаюсь я в том, что она может кому-нибудь понравиться. А вообще там медицинский уход, хорошее питание. Правда, она у нас и так не болеет, а питается, как воробей. Надо отдавать.

Сын согласился тем более легко, что «тёплый дом» был недалеко от их «холодного дома». Поселили бабку в одной комнате с другой женщиной. Через два дня поняли, что соседи не поладят, поселили с другой, на этот раз лежачей старухой. И это нашей героине не подошло. Наконец, дирекция приняла решение в виде исключения оставить эту жиличку-долгожительницу одну в комнатушке, тем более что сын не отказался доплатить.

В «тёплом доме» старушка прожила четыре года, за это время её тяжело больной сын умер, но никто не сказал матери, что её сына уже нет в живых. Быть может, она решила, что сын её забыл, бросил…

Когда и самой долгожительнице пришло время отходить в мир иной, то некому было особенно горевать. В квартире её невестки и правнука не нашлось места для её осиротевших вещей. Невестка сказала, что ей ничего не нужно, можно отдать вещи кому-нибудь из жильцов «тёплого дома». Там так и поступили, но, в основном, вещи увязали в старую простыню и вынесли к мусорному контейнеру.

Там же несколько дней валялась рамка с фотографией – тем самым семейным портретом родителей героини нашего рассказа. Потом багет сломался, остался картон, на который было наклеено фото, обтянутое сверху мутной плёнкой вместо стекла.

Старики, нет, скорее люди среднего возраста, изображённые на старой фотографии, смотрели строго, осуждающе. Капал мелкий дождь. Прошёл мимо религиозный человек в кипе, он наклонился над портретом, поднял его, повернул вверх головами, прислонил к стволу дерева, вздохнул и прошёл мимо. Потом он шёл обратно, снова увидел портрет, который опять свалило ветром, и он лежал вниз снимком. Молодой человек достал из кармана пакет, уложил туда фото и унёс с собой.

Где теперь окажется семейный портрет?