Он задремал в номере гостиницы в Эйлате перед тем, как отправиться на ужин. Жена задерживалась в парикмахерской, и он, уже одетый, разметался на широченной кровати, раскинув ноги в туфлях на кресле. Сроки поездки были выбраны ими так, чтобы погода была ещё более или менее необременительной перед надвигающимся летом. И вот заселились они в этот вполне респектабельный номер сегодня, первого апреля. Он ещё пошутил, что приехали они отмечать День смеха.
Сквозь полусон в поплывших перед ним видениях ожили события тридцатилетней давности. Это было время его приезда в Израиль. Стукнуло ему тогда тридцать семь, был он ещё не женат, и вместе с родителями и младшей сестрой обосновался на съёмной квартире в центре страны.
И он почти явственно узрел, как в один из дней, когда он спешил в ульпан, перед ним возникла идущая впереди изящная девушка, сгибавшаяся под тяжестью переполненной матерчатой сумки. Настроенеие у него было приподнятое, и припомнив, что сегодня первое апреля, он догнал это хрупкое создание и, не владея ещё в достаточнгой мере ивритом, пошутил по-русски, что в сумке дырка, и что из неё всё время что-то вываливается. А она усмехнулась и по-русски же заявила, что его первоапрельская шутка не самой высокой пробы. Он сделал комплимент её сообразительности и предложил свою помощь. Она же, передав ему ношу, сообщила, что родилась здесь в семье репатриантов семидесятых годов и что сейчас временно работает в библиотеке той школы, где располагается ульпан. И, помолчав, чуть застенчиво добавила, что она всегда выделяла его из всех, стоя на лестничной площадке этажом выше тех классов, где шли занятия. Он оторопел от её признания, а она сделала вид, что этого не заметила. Когда же они пришли в библиотеку, она пододвинула к нему стул и сама села напротив него. Он не мог оторвать от неё глаз: эта совсем молоденькая девушка была необыкновенно хороша! У неё всё было в гармонии, и её совершенно не портили даже две большие родинки – одна на щеке, а другая с той же стороны на шее.
Он стал приходить к ней каждый день, и им было о чём поговорить. Когда же она как-то приболела, он всё время, что она отсутствовала, чувствовал, что ему её не хватает. Вернулась она тогда только спустя неделю, осунувшаяся и смущённо пытавшаяся подавить изводящий её кашель. Он успокоил её, сказав, что это ему не мешает и что посему ей вовсе не нужно сдерживаться. И изрёк латинское выражение - «А́мор тусси́сквэ нон цэля́нтур». Она растерянно спросила, что это значит. И он, тоже немного сконфуженно, перевёл ей: «Любовь и кашель не скроешь». Она рассмеялась и сказала, что эта его шутка про любовь изящнее, чем первоапрельский юмор по поводу дырки в сумке в день их знакомства. Он намерился было возразить, что про любовь это не шутка, но она приложила палец к губам и, когда он осёкся, попросила произнести услышанную фразу ещё раз. А после этого достаточно правильно её воспроизвела. И каждая их встреча отныне начиналась с произнесения ею этого латинского изречения.
Близко она его не подпускала и в конце концов объяснила, что её смущает очень большая разница в возрасте и что у неё есть парень. Но их так тянуло друг к другу, что однажды это всё-таки у них произошло. И после этого он её больше никогда не видел! Номера её домашнего телефона у него не было, мобильники тогда являлись редкостью, а заведующая библиотекой сообщила, что срок работы её помощницы закончился и что она просила её координаты ему не давать. И он, поразмышляв, с потерей смирился.
Потом, в силу своего научного таланта и упорства, проявленного при поисках работы, он был принят в одну из солидных промышленных компаний, где и встретил свою будущую жену. И унеслись годы, и он уже достаточно давно перешёл в разряд пенсионеров.
Он очнулся от лёгкого прикосновения жены, непонимающе воззрился на неё, и наконец сообразив, что происходит, поднялся с кровати. Зал гостиничного ресторана оказался переполненным, и им пришлось пройти на веранду. Получив там согласие мужчины и женщины, сидевших за четырёхместным столом, метрдотель усадил за него и их.
Толком соседей по столу он не разглядел: ему было неловко, да и веранда была освещена тускло. Он лишь отметил про себя, что обоим с виду лет по пятидесяти. Все четверо, не представившись друг другу и преодолевая неловкость, стали изредка обмениваться ничего не значащими фразами.
Он сидел по соседству с женщиной, но в силу присущего ему такта её не рассматривал, оказывая внимание жене. Когда же случалась за столом какая-то общая тема, он поворачивался к ней вполоборота, так что боковым зрением слегка различал её профиль. Но вот в какой-то момент вышло так, что они оказались лицом друг к другу, и он … оцепенел! Перед его глазами были они, те самые две родинки! Её лик за эти годы, конечно, претерпел изменения, но память его, словно фотошоп, смела всё лишнее, и перед ним снова была она, та самая, незабвенная. Он впивался в неё глазами, а у неё никак не получалось узнать его, и она отвечала ему недоумённым взглядом. И вдруг от смущения кашлянула. А он, поддавшись внезапному порыву, произнёс ту самую сакраментальную латинскую фразу - «А́мор тусси́сквэ нон цэля́нтур». И тень пробежала по её лицу! Но мгновенно взяв себя в руки, она поборола растерянность и достаточно твёрдо промолвила, что иногда приходится и удаётся скрывать и любовь, и кашель. Обнаружив же недоумение на лице его жены и полнейшую оторопь в глазах своего мужа, она с лукавой улыбкой воспроизвела прозвучавшее латинское изречение и сделала перевод. А затем, коротко кивнув в его сторону, иронично проронила, что, по-видимому, эта фраза была преподнесена присутствующим в качестве первоапрельского тоста. Он же с улыбкой заметил, что мудрая латынь уместна в качестве тоста всегда, в том числе и в День смеха.