Иллюстрация автора
МАТЬ ТВОЮ!
– Ненавижу, всех евреев ненавижу! – Люська, рябая от веснушек, с сиськами-фасолями зло торчащими из-под поблекшей майки, смотрит на меня покрасневшими от слёз глазами.
Отец Люськи погиб в сорок третьем под Сталинградом, оставив ей и её матери – миловидной русской женщине – небольшую военную пенсию и звучную еврейскую фамилию.
Шёл 1951 год, нам было по десять.
– Зачем же ты дружишь со мной?
Вопрос повис в воздухе.
Мы расстались не сразу, – просто перестали дружить, а потом и замечать друг дружку. Наши пути разошлись и она, и всё, что было связано с ней осталось там, в той жизни. Но однажды…
Было обыкновенное июньское утро. Горячее израильское солнце ещё не добралось сквозь развесистые кроны деревьев на зелёную детскую площадку.
Мой голубоглазый трехлетний внук оседлал пёстрые пластиковые качели, а я отдыхала, уютно устроившись рядышком, на деревянной скамье с книгой.
На соседнюю скамью грузно опустилась пожилая дама. Её внуки, громко и воинственно прокричав моему малышу: «лэх ми кан, гой масриах!»1, в четыре руки принялись стаскивать его с качели.
Не успела я вмешаться, как мой внук ударил одного из обидчиков по носу и у того потекла кровь.
– Савта!2 – заревел «раненный» истошным голосом, призывая на помощь свою бабушку.
Мы бросились к детям.
Из распахнутого настежь окна четырехэтажного серого дома высунулась молодая растрёпанная женщина.
– Има, ма кара?3 – гортанно пропела она на всю улицу.
– Ненавижу, всех гоев4 ненавижу! – четко адресовала мне «има»5 и компания гордых старожилов покинула детскую площадку.
– Люська, мать твою! – взволнованно выдохнула я, но их уже поглотило тёмное равнодушное парадное.
Люська не услышала моих слов. Она не узнала меня.
1. Убирайся отсюда, чужак вонючий! (ивр.)
2. Бабушка! (ивр.)
3. Мама, что случилось? (ивр.)
4. Чужаков (ивр.)
5. Мама (ивр.)