Уходит поколение, испытавшее, и не забывшее ужасы уничтожения, видевшие смерть во всё ужасном исполненье. Истерзанных собаками, сожжёнными живьём, скелетами иссохшими, рыдания и стоны живых, закопанных людей.
Уходят дети спасённые, дожившие до седых волос, но не простившие той своре диких палачей, их отцов и матерей. Ночные стуки в дверь, сплошную темень холодных ночей, сирот, просящих крошку хлеба в том страшном месте под названьем гетто. Уходят, передав за ними следующим поколеньям частичку нервных потрясений, отзвук сердечной боли и возрождённой надежды еврейской души. Народ, тысячелетьями гонимый, оплакал жертв погромов, огней средневековья, двадцатого чумного века, рассеянный по миру, сохранивший свою сущность, не предав веру, из пепла возрождённый, многого достоин. Шесть миллионов потеряв, осиротев, собравшись мужества и силы в прекрасный сад он превратил песок пустыни, леса, моря, вся прелесть мира. Как молода еврейская страна, по возрасту подросток, в ней мощь и мудрость, армия своя, надежда и защита.
Я помню этот чёрный день, одиннадцать мне лет и у меня билет в страну чудес, приехал в город цирк. А в доме вдруг переполох, тарелка чёрная на стенке белой о чём-то говорит, и мамино лицо белее полотна застыло вдруг на миг. Ошеломлённый папа, моя рука в его руке дрожит, не всё я поняла, что такое есть война и чем она грозит, ведь у меня билет, сегодня цирк. И Лёня, братик мой, он скоро будет ученик, а младший, Сёмчик, три месяца назад рождён, в кроватке вдруг притих, а в воздухе витает страх, как дальше будем жить? Собралась вся наша семья, в одном мы доме все живём и бабушка и дед и тётя, мамина сестра с девчонками пришла, когда все вместе легче пережить. Настала ночь, бушует летняя гроза, гром гремит и молнии блистают, вдруг самолётов гул и страшный взрыв, где спрятаться, ведь старый очень дом.
Меньше двух месяцев минуло, пришли враги немцы и румыны, мы притаились, будто и не жили, на улицу не выходили, там смерть ждала каждого из нас Приказы магендавиды всем нашить, по вечерам на улицу не выходить, за нарушенье смерть грозит, а на улице Ставиской забор из камня соорудили, воротами железными дорогу перегородили. Оставлен дом, нас загоняют в гетто, где нет еды, работы нет. Нам определена мучительная смерть, нас убивают, по нам нагаек свист, нас заедают вши, и над детьми в сиротском доме опыты проводят. Три года мук неимоверных. потерь родных, жизнь без надежды, но вдруг зажёгся огонёк, к нам приближается свобода, вот-вот, если нас всех не убьют, солдаты Красной Армии придут. Таким запомнился тот страшный день, двадцать второго июня одна тысяча девятьсот сорок первого года, сейчас мне девяносто лет, все эти годы боль и страх со мною рядом ходят.
Шесть миллионов, рвы и яры, камеры смерти, гетто, лагеря, холодная, кровью еврейской пропитана земля. Бесноватый фюрер с людьми в зверином обличье еврейский решали вопрос, забыв аксиому простую- кто гибель евреям желает, тот её и получает. Кто даст ответ, за что лишили жизни невинных жертв, полтора миллиона прекрасных детей, безвинных, рождённых для улучшения мира. Мир потерял громадный потенциал, будущих учёных и поэтов, художников и пианистов, юмористов и специалистов. Сердце охвачено болью, душа исходит слезами, за что убивали, фарфлюхте юден нас называли. В камерах смерти газом травили, в гетто и лагерях голодом морили, детей от матерей насильно забирали, на их глазах им головы разбивали. Огромные потери, не возродить ушедших, их боль-- наша вечная память, их слёзы -- наша вечная боль, из года в год в йом гашоа звучит сирена, в ней слышен горький плач и тихий стон. Не по рассказам вспоминаю я то лихолетье, мне было двенадцать лет, когда я в гетто угнана была, не так давно отметила девяностолетье, и до сих пор сердце жжёт непроходящая боль.
Дети войны, да исполнятся ваши мечты, пусть забудутся ваши печали и сердца, чтоб подольше стучали. И тихими ночами спокоен сон ваш был и окрик ахтунг вас не разбудил, чтобы во сне в внезапном крике вашем вам сохранить покой. Вам не предать забвенью царящий в гетто голод, сковывавший душу холод, трясущий сердце страх. Просящий хлеба мальчик, оставшись сиротой на улице безлюдной искал спасенье, кто бы его пригрел и пожалел. Дети войны седыми стали вы, но эта боль от вас не отделима, в минуту счастья вспоминается война, пурга несчастий, хладные тела. Тысячелетия гоняли нас по свету, двадцатый чумный век, горсть недочеловек решили извести на нет народ еврейский. Горели печи, дымились трубы, сжигали нацию, молчали люди, за что не знали их сжигали, рождённых еврейскими матерями. Душа болит и среди тишины вдруг раздаётся крик, рыдает мать, руки её не разнять, не вырвать и не отобрать того, кто называет её мать. Шесть миллионов, шутка ли сказать, сожжённых, расстрелянных, казнённых, а сколько детей не рождённых, рабочих, портных и учёных. Вопреки ветрам и непогодам, злым козням и врагам земля евреям возвращена, цветущая прекрасная страна.