Этот ночной рейс Москва – Тель-Авив словно бритвой поделил мою жизнь надвое. Будущее казалось туманным и расплывчатым, прошлое – жестким и контрастным. В голове роились десятки вопросов. С чего придется начинать, как нас встретят друзья, удастся справиться с языком или нет, какая работа подвернется в первое время, как продолжат учебу сын и дочь, как перенесет предстоящее переселение теща? Как поведет себя всеобщий любимец зеленый говорящий попугай, Кеша? Вопросы, вопросы, вопросы… Нескончаемая череда вопросов, на которые нет ответа. Вспоминая прошлое, я листал дни как страницы ранее прочитанного романа пытаясь найти ответ всего на один вопрос: в чем причина отъезда, или что заставило меня решиться на репатриацию?
Ожидание полета было мучительно долгим. Время, словно масса густого сиропа, зависло в воздухе без движения, неотвратимо приближая нас к точке невозврата. Жена и теща напряженно молчали, прислушиваясь к каждому объявлению. Маленькие дети бегали по залу аэропорта словно по дворовой площадке. Меня раздражала их беспечность, мешающая вспоминать и думать, хотя по совести, я просто завидовал им. Спустя некоторое время прозвучало приглашение на посадку. Красавец Боинг, словно ненасытное чудовище, поглощал пассажиров. Стюардессы размещали ручную кладь в багажных отсеках. Салон самолета был заполнен, как говорится «под завязку», в основном семьями «новых репатриантов».
Самолет вырулил на взлетную полосу, сорвался с места, разогнался и… оторвался от земли. Вот то мгновение, разделяющее прошлое от будущего. Теща, до сих пор державшая на коленях клетку с попугаем, решила познакомить его с окружающей обстановкой и сняла с клетки тряпицу. Кеша повертел головой и прокричал: «Кеша хороший! Кеша хочет кушать!». Он повторил эту фразу несколько раз, чем несказанно удивил сидящих рядом пассажиров. Особенно поразил всех результат – в конце салона раскрылась занавеска и стюардессы выкатили тележку с завтраками. Голод — не тетка, все пассажиры быстро расправились с произведением израильских кулинаров. Дневные хлопоты, сборы, прощание с родными и друзьями, общая усталость сморили меня. Засыпая, я вспомнил один из обычных прошедших дней.
День выдался тяжелый, пасмурный, холодный. На работе бардак. То, что фрезеровщик Кузьмич с утра принял стакан, меня не удивило – это регулярная, ежедневная процедура, без которой работать он не может. Но вот то, что закомпанил токаря Андрюшу, непростительно. Человек только что вышел из запоя. Как теперь распределять премию за третий квартал? А начальник отдела требует учитывать поведение сотрудников. Какое к черту поведение! Кузьмич, здоровенный амбал, с красным от выпитого лицом, стоит у станка и о чем-то думает, глядя на прикрепленный магнитиком к станине чертеж. Андрюша вообще завалился на старый, рваный топчан в кладовке, и спит крепким сном. Кто притащил этот топчан с клопами? Хорошо, что мастерская располагается на первом этаже двухэтажного дореволюционного строения, а вся инженерная группа – на втором. Вход на второй этаж по широкой металлической лестнице. Лестницу, по-видимому, варил сварной в состоянии приличного подпития. Каждый, кто поднимается наверх, с опаской смотрит под ноги – как бы не навернуться.
Интересная история произошла с Андрюшей. Однажды, еще до моего появления в отделе, будучи в запойном отпуске, он попытался подняться по этой лестнице, скатился вниз и проломил голову. В больнице ему удалили осколки черепа. На этом месте образовалось отверстие, слегка затянутое кожицей. Но Андрюша решил не рисковать. Выточил из фторопласта пробку точно по размерам отверстия, вставил и закрепил ее пластырем. Это надо же додуматься – просто Кулибин!
На кой черт я согласился взвалить на себя руководство мастерской взамен уволившегося Толика. Сидел бы спокойно у кульмана. Как не отбрыкивался, а начальник отдела, Семен Исаакович настоял, посулив незначительную надбавку к зарплате.
И все-таки, что делать с премией? Скостишь – такой шум поднимут, мало не покажется:
— Мы план выполняем, пашем круглый день, а они денежки хапают!
Под словом «они» подразумевается руководство отдела, то есть все «Исааковичи». Нет уж – дудки. Снижать премию не буду – пусть вверху разбираются.
Неожиданно позвонил отец и попросил срочно съездить в Храпуново на дачу, вытащить из колодца насос и убрать подальше, чтобы не украли. Отказать я не мог, и с такими грустными мыслями (кому хочется тащиться за город на ночь глядя), пошел на станцию «Серп и Молот», сел в электричку, знаменитую благодаря поэме Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки». Нашел свободное место, и стал наблюдать бесплатный концерт, привычный для подмосковных электричек.
«Эх, ты, сукин сын камаринский мужик
Навалил в штаны, по улице бежит
Он бежит, бежит попердывает,
Свои штаники поддергивает…»
Так подпевал себе и отплясывал мужичок в проходе вагона между деревянными сиденьями. Он был маленького роста, но крепкого телосложения. Кожа на лице то ли загорелая, то ли грязная – по всему было видно, что с мылом он дружбу не водит. Глаза прищурены, взгляд острый, с эдакой, хитренькой смешинкой. Одет в военный китель старого образца. Одна из металлических пуговиц оторвана, а на ее место пришита черная, пластмассовая. Рукава кителя настолько засалены и затерты, что казалось в них можно смотреться как в зеркало. Ватные штаны, из-под которых выглядывали рваные кеды с налипшими комками глины, и, наконец, шапка-ушанка лагерного образца, довершали замечательный портрет этого человечка.
Танцевал он, переваливаясь с ноги на ногу, тщательно стараясь угодить стуку колес электрички. Пропев хриплым, прокуренным голосом, очередной куплет, он левой рукой снимал шапку, а правую поднимал вверх, тыча указательным пальцем прямо в потолок вагона, наверняка думая, что тычет он в небо, тем самым призывая всех богов на защиту Отечества. При этом, он становился в художественно-скульптурную позу и восклицал громко, на весь вагон:
— Главное понятие народа, а не вооружение капитала!
Может быть этой странной фразой он хотел предупредить всех пассажиров вагона, или бери выше, всех граждан России, о надвигающейся опасности капитализма, и только ему предназначено сообщить всем эту ужасную весть!
Женщина, сидящая рядом со мной, наклонилась и прошептала на ухо:
— Зовут его Петрович. Говорят, в молодости он преподавал в Академии!
Закончив пляску и призвав всех к бдительности, мужичок сбросил свой вещмешок со скамейки на пол. Пытаясь удобно усесться, нарочно толкнул в бок сидящего рядом мужчину в очках с портфелем, черты лица которого принадлежали полноценному хозяину пятого пункта.
— Ну что расселся, Израильич? Оккупировали всю скамейку! — Петрович произнес эту фразу с эдакой хитренькой улыбочкой и с элегантной паузой между «Изра» и «ильич». При этом, в глазах его сверкнули озорные искорки.
Мужчина попытался подвинуться и объяснить, что он не Израильич, но у окна сидела крупногабаритная женщина с кошелкой в руках, полной, судя по запаху, колбасных продуктов, отоваренных в Москве. Вот она то и занимала добрую половину скамейки.
— Ты Петровича не трожь – он здесь хозяин! Божий человек! Дай Бог здоровья! — Сказала она и отвернулась к окну, не сдвинувшись ни на сантиметр.
Мужчина встал и направился то ли на выход, то ли в другой вагон.
Петрович ехидно захихикал, и тут же уснул. Электричка медленно тронулась. Это была уже пятая остановка – станция «Реутово». Женский голос объявил в репродуктор:
— Осторожно! Поезд отправляется. Следующая станция «Никольское».
Оставалось еще одиннадцать остановок до «Храпуново». Последний раз я взглянул в запотевшее окно, и увидел идущего по перрону неуверенной походкой мужчину, очень похожего на сидевшего напротив, но уже без портфеля. Платформа быстро удалялась. Может быть все это мне показалось?
Воспоминания прервались из-за небольшой тряски и прозвучавшего объявления: «Приготовиться к посадке. Пристегнуть ремни. Просим оставаться на своих местах». Окончательно проснувшись, я понял — этот сон расставил все по своим местам и расставил все точки над «I».