ПРЕДИСЛОВИЕ
С появлением в местной русскоязычной прессе моего рассказа «Кошмары наяву» круг моих читателей значительно расширился. Ко мне стали обращаться не только мои ровесники, желающие поделиться со мной своими воспоминаниями о пережитой Катастрофе, но и представители двух последующих поколений, желающие узнать как можно больше о трагическом прошлом их предков. Всем им я благодарна за проявленное сочувствие, отзывы и комментарии. Совершенно неожиданно среди поступивших звонков был один, который «разворошил» мне душу и с которым, с разрешения героини рассказа, изменив имена, я намерена поделиться с вами, надеясь, что, прочитав его, вы не останетесь равнодушными. Меня он чуть не довел до шокового состояния.
«Жозефина?» - услышала я, подняв телефонную трубку, и, получив утвердительный ответ, голос продолжил: «Наткнувшись случайно на ваш рассказ в журнале «Русское литературное эхо», я прочла его на одном дыхании, с трудом сдерживая слезы. Я думаю, что, если бы камни умели читать, они бы тоже заплакали. Какие зверства, какие страдания! Как можно вообще такое пережить?! Примите мое чистосердечное соболезнование за пережитое, восхищение вашим мужеством и благодарность за то, что нашли в себе силы перебороть себя и описать увиденное и пережитое. Люди должны об этом знать, дабы такое больше не допустить. Нам с вами нужно встретиться: у меня к вам несколько вопросов, а для вас у меня есть продолжение вашего рассказа о происходивших в Косоуцком лесу кощунствах. Я там тоже была. Я – одна из персонажей вашего столь трогательного рассказа: я та самая крошка, которая там родилась при помощи вашей мамы».
Телефонная трубка сама выскользнула из моих рук, а я, схватившись за сердце, еле доплелась до своей аптечки, откуда взяла валерьянку: у меня потемнело в глазах.
Как я пришла в себя, не могу представить. Слышала только, что из трубки непрерывно раздавался вопрос: «Что случилось? Что с вами? Дайте мне ваши координаты. Я в Реховоте». И я дала свой адрес.
Не успела я проглотить свои пилюли, как раздался звонок в интеркоме, с трудом добравшись до дверей, открыв их, увидела ее, выходящей из лифта, и я тут же повалилась на пол.
Своим присутствием она меня спасла: я была дома одна. Расстались мы с моей новой знакомой только вечером, так как она спешила забрать свои вещи и уехать в аэропорт. Она возвращалась в Америку.
«Это я!» - услышала я, как только открыла глаза. «Какое счастье, что я была рядом, в кафе «De la Paix!», куда собиралась вас пригласить на чашку кофе» (Кафе находится на углу нашей улицы. Между нами всего лишь один дом).
Я смотрела на стоящую передо мной высокую, все еще красивую, элегантно одетую немолодую даму и не верила своим глазам. Извинившись за оказанный прием, я пригласила ее присесть в кресло рядом с диваном, на который она меня положила. Прошло несколько минут молчания, пока я, открыв, наконец, рот произнесла:
- Во-первых, спасибо большое за оказанную помощь. Во-вторых, прошу меня извинить, но мне трудно поверить, что вы – тот самый младенец, о котором я написала, и которого фашист швырнул в кусты. Это исключено. Младенец не мог остаться в живых.
- Я понимаю, насколько эта ситуация кажется невероятной, но я вас очень прошу: не спешите с выводами и, по мере возможности, постарайтесь ответить на мучающие меня вопросы. Я вижу, что вам стало легче.
- Постараюсь. Что вас интересует? - спросила я.
- Как звали мою маму? – со слезами на глазах спросила она меня.
- К сожалению, я не знаю, - ответила я, - моя мама, наверное, знала.
- И еще один вопрос: могли бы вы описать ее или рассказать что-нибудь о ней и ее семье? Для меня это очень важно. Постарайтесь вспомнить, пожалуйста. Каждое ваше слово о моей родной матери для меня просто неоценимо.
Ее просьбы, ее переполненные слезами глаза и дрожащий голос разворошили мне душу. Кто, как не я, лишившаяся матери еще в детском возрасте, могла бы ее так понять?
Напрягая свою память, я с нежностью и восторгом описала ей ее мать: высокая, стройная блондинка, очень красивая, с большим животом, которая, уступив родителям свое место в подводе, примкнула к моей маме и точно так же, как и я, не отдалялась от нее ни на шаг. Я шла с одной стороны, цепко державшись за мамину юбку, а мама, взяв ту женщину под руку, по мере возможности, облегчала ей ходьбу под проливным дождем. С собой она ничего не несла, так как свой рюкзак передала родителям. Время от времени мама спрашивала ее, как она себя чувствует, на что она, бодрясь, отвечала: «Хорошо».
Запомнился мне отрывок их разговора, из которого я поняла, что вашего отца какой-то солдат еще в Мыркулештах расстрелял за то, что он заступился за какую-то пожилую женщину, отказавшуюся расставаться с золотым семейным кулоном, где были фотографии ее родителей. Она ни днем, ни ночью с ним не расставалась, ее тоже расстреляли. У вашей мамы та беременность была первой, которой она очень дорожила. «Хотя бы донести ее до места назначения», - говорила она, а моя мама ее успокаивала, говоря, что вот-вот весь этот кошмар закончится.
- Все остальное вы знаете из моего рассказа, - сказала я и умолкла.
- Спасибо, - еле слышно вымолвила она сквозь слезы, - я всю свою сознательную жизнь мечтала встретить кого-нибудь, кто мог бы ответить на постоянно мучающие меня вопросы. Большое вам спасибо!
Наступило долгое молчание: будто окаменевшие, каждая из нас думала о своем. Прошло немало времени, пока я, ничего не говоря, поднялась с дивана и пошла на кухню, откуда вернулась с большим подносом - двумя чашками черного кофе, тортом и бутылкой воды.
- Угощайтесь! - пригласила я ее. - Черный кофе успокаивает. Мне бы очень хотелось услышать ваш рассказ.
- Я не уйду, пока не расскажу вам все, - ответила она, вытирая слезы.
- Вы первая и, вероятно, последняя, перед которой я раскрываю свою душу. У меня в жизни не было ни родных, ни подруг, тем более, boy friends. Первое слово, которое меня научили произносить, было не «мама», а «баба», значения которого я еще не понимала, но хорошо знала, к кому оно относилось. Это была немолодая украинская женщина, в доме которой я выросла. Больше там никого не было. Когда спустя несколько лет, я спросила ее, почему у моих ровесников есть мама тоже, она мне ответила, что моя мама (ее дочь) умерла при родах. «А отец?»- продолжила я. «Он погиб на фронте», - был ее короткий ответ. «А братья и сестры?»
«У тебя их никогда не было», - ответила она коротко.
Пока не пришло время пойти в школу, мы с ней были неразлучны. Она была всей моей жизнью. Однажды, вернувшись из школы (я была в третьем или четвертом классе), застала дома двух незнакомых женщин, беседующих с моей бабой. Одну из них она представила мне, сказав:
- Познакомься, это твоя мать! Она приехала тебя забрать.
Даже не взглянув на нее, я бросилась к своей бабушке, крепко обняла и категорически воскликнула:
- Я никуда от тебя не уеду! Не отдавай меня! Я тебя люблю!
Никакие уговоры не помогли, и женщины ушли только после того, как моя бабушка пообещала мне, что до моего совершеннолетия, если только раньше с ней ничего не произойдет, я останусь у нее, так как она тоже меня любит и без меня жить не сможет. «У меня никого на свете больше нет!» - произнесла она сквозь слезы.
Женщины, уходя, оставили свои координаты, а мы с бабой, еще долго обнимаясь и целуясь, обещали друг дружке никогда не расставаться.
И все-таки расстались. Ее смерть нас разлучила, когда мне было уже шестнадцать лет. Оставшись одна, я написала тем женщинам письмо, и они опять вдвоем забрали меня к себе. Так я попала к своей «маме», которая жила одна в Бессарабии, а вторая женщина – ее младшая сестра поехала к своей семье в город Бельцы. Из уст своей «матери» я узнала второй вариант своего рождения. Оказалось, что я не украинка, а еврейка, и что моя «баба» - совершенно чужой мне человек.
Описанная вами «Варфоломеевская ночь» в Косоуцком лесу осенью 1941 года и мое рождение полностью совпадают с рассказом моей «мамы», так что повторяться я не буду. То, что расскажу вам сейчас, это дополнение и продолжение вашего рассказа, которые, вне всякого сомнения, вас заинтересуют.
- Как я понимаю, - продолжила она, - семья моей «мамы», и вы со своей семьей оказались в Мыркулештах в один и тот же день. Она пересказала, как при «чистке» одна пожилая женщина отказалась отдать «комиссии» свой золотой медальон с фотографиями ее родителей, и мой отец заступился за ту старуху, в результате чего обоих расстреляли. «Мать» осталась с шестимесячным младенцем на руках, младшей сестрой и родителями. Когда подали подводы, она уступила свое место своим немолодым родителям, а сама с ребенком и сестрой пошла пешком. В лесу, очевидно, они оказались рядом с вашей семьей, ибо она мне рассказала, как только фашист исчез, после того как выбросил меня в кусты и застрелил мою маму, она, передав своего ребенка младшей сестре, бросилась к кусту, подобрала меня и накормила своей грудью.
Утром, когда колонну опять погнали, увидев мое окровавленное и изуродованное лицо и поняв, что я нуждаюсь в неотложной медицинской помощи, она, оказавшись вблизи какого-то поселка уже на украинской стороне, передала меня своей сестре и велела ей постараться оторваться от колонны, и оставить меня возле какого-нибудь дома. Увидев женщину, стоящую на пороге своего дома, ее сестра передала меня этой женщине со словами:
- Спасите ее, пожалуйста: она родилась ночью в лесу. Я за ней вернусь, как только смогу.
- Как ее звать? – спросила женщина.
- У нее нет имени. Назовите, как хотите.
- Назову ее Олеся, - сказала женщина, - запомните!
Не догнав ту колонну, сестра «матери» дождалась следующую и примкнула к ней, в результате, сестры встретились только годы спустя, и тут же поехали забирать меня.
Перед тем, как получить паспорт, «мать» меня спросила, хочу ли я восстановить свою национальность. Ни на секунду не задумавшись, я сказала: «Да!» В результате чего Олеся стала Любовью, фамилия – такая же, как у моей «матери», и в графе «национальность» - еврейка. Благодаря этому, в 1971 году, я вместе с «матерью» репатриировалась в Израиль, где мы с ней, живя в Тель-Авиве, давали частные уроки английского языка, которому она меня научила. Что значительно облегчило нашу абсорбцию. Все было хорошо, пока смерть нас не разлучила. Оставшись одна на всем белом свете, не представляя себе, как дальше жить, а главное, зачем, я решила покончить собой. Пока «мама» была жива, и в Бессарабии, и в Израиле она занималась всеми внешними делами, в то время как я, в основном, стесняясь своего облика, очень редко выходила на улицу и то всегда с ней (Из-за моего уродства там, где мы жили, сельские дети обзывали меня «жабой» – у меня было приплюснутое лицо и переломанный нос: по всей вероятности, когда меня немец выбросил в кусты, я ударилась лицом о камни). Так прошла моя молодость вместе со всеми ее прелестями. Бальзаковский возраст остался далеко позади, а о любви и сексе я знала только по прочитанным романам. Моим единственным желанием было узнать о них, хотя бы перед смертью. С этой целью у меня зародился план.
Я слушала ее исповедь, затаив дыхание, ни разу не прервав ее и терпеливо ожидая, пока время от времени она прерывалась, чтобы «запить» (глотком воды) свою столь трагическую историю. Однако, когда ее рассказ достиг кульминационной точки и длительность паузы удвоилась, поняв, как трудно ей было продолжать, прервав молчание, я сказала:
- Не обязательно продолжать! Вы меня убедили, и я готова принять ваше предположение за действительность. Я готова признать в вас ту самую крошку, свидетельницей рождения которой я была, если вам это нужно кому-то доказать.
- Спасибо, но в этом нет никакой необходимости. Однако, с вашего разрешения, я буду продолжать, так как чувствую необходимость, наконец, освободиться от своего «груза» и счастлива, что в вашем лице нашла такого чуткого слушателя. Если я вас не переутомила своим рассказом, я готова продолжать.
- Продолжайте, пожалуйста. Вы меня сильно заинтриговали, - попросила я.
Глубоко вздохнув, она продолжила свой душераздирающий рассказ.
Прошло немало времени, пока я окончательно решила выполнить свой план. Я решила воспользоваться самым веселым еврейским праздником – Пурим, когда все люди - от малого до великого – в масках позволяют себе всякие дурачества во время карнавала. Подобрав соответствующий моему плану костюм, парик и маску женщины-красавицы, я, предварительно выпив целый бокал шампанского, влилась в сумасбродную толпу, танцующую вдоль улицы Алленби в Тель-Авиве.
Не прошло и получаса, как передо мною предстал высокий, стройный мужчина в полумаске, но полураздетый с полностью татуированной грудью и, ничего не сказав, просто потащил меня за собой. Под звуки сопровождающего толпу духового оркестра, мы с ним танцевали до изнеможения и, оторвавшись от толпы, вскоре оказались в каком-то баре, а затем где-то в какой-то постели. Я шла за ним, ничего не спрашивая и ни в чем не отказывая, вплоть до секса (безо всяких ограничений, не считая одного: маску ни в коем случае не снимать!). Это была безумная ночь!
Расстались мы только на следующее утро в аэропорту Бен-Гурион в Лоде. Оказалось, что прилетел он из Нью-Йорка за день до праздника лишь для того, чтобы отпраздновать Пурим в Израиле, участвуя в уличном карнавале. Прощаясь, он вручил мне свою визитку со словами:
- Я - убежденный холостяк – нашел в тебе ту самую женщину, о которой всю жизнь мечтал. Я готов жениться на тебе хоть завтра. Позвони и приезжай: будешь моей королевой.
Я потеряла дар речи и впервые в жизни, не снимая маску, поцеловала его в щеку.
- Не так! – сказал он. - Сними маску: я покажу тебе, что такое «поцелуй мачо».
- Не сейчас, - сказала я, - в Нью-Йорке.
С этим он пошел на посадку, послав мне воздушный поцелуй и крикнув на весь зал:
- Я люблю тебя! Приезжай!
Опьяненная счастьем, я, шатаясь, вышла на улицу. Маску я сняла только тогда, когда самолет был уже в воздухе. Три дня спустя, имея при себе лишь небольшой саквояж, на крыльях счастья я уже летела навстречу своему многообещающему будущему.
К его особняку я подъехала на такси, представилась стоящему у ворот здоровенному мужчине, который, предварительно позвонив, широко открыл передо мной высокие железные ворота и, тут же закрыв их, пошел меня провожать. Позвонив у дверей дома, он ушел.
Те несколько минут ожидания, пока ОН спустился ко мне, показались мне вечностью. Но когда двери, наконец, открылись, то тут же и захлопнулись перед моим лицом. «Спустившись на землю», со слезами на глазах я побрела назад. Ворота были уже широко открыты и моментально закрылись, как только я оказалась на тротуаре.
Лишь тогда, очутившись на улице, я заметила, что была уже ночь, людей на улице вообще не видно было, а проезжали только огромные легковые машины. Такси не было! «А ехать-то куда»? – вдруг подумала я. Ведь не только в Америке, но и во всем мире у меня не было ни одного близкого мне человека. Обливаясь слезами, я медленно шла, неизвестно куда.
Не знаю, сколько времени прошло, пока, наконец, на противоположной стороне улицы я заметила пустую скамейку. Собрав последние силы, спустилась на проезжую часть и стала ее переходить, как вдруг…
И все!
Очнулась я в какой-то комнате, где помимо моей кровати и какого-то мужчины, сидящего в кресле, ничего и никого не было. В комнате царила мертвая тишина, когда вдруг раздался голос: «Слава богу!»
Оказалось, что до того момента я долгое время находилась в состоянии комы и что сидящий рядом мужчина – известный профессор-хирург - косметолог, занимающийся операциями лица. Клиника, в которой я оказалась, принадлежала ему, и он - тот самый «шофер», который сбил меня, когда я переходила улицу.
Предупредив дежурного, что это особый случай, которым он будет заниматься сам, безо всякой посторонней помощи, и что ко мне без его на то разрешения никого пускать нельзя, он от моей постели не отходил.
Решив, что мое уродство – результат аварии, виновником которой, вне всякого сомнения, был он, мой ангел-спаситель поклялся сделать все возможное и даже невозможное, чтобы у меня было красивое лицо. Вся трудность заключалась в том, что у меня не было при себе никаких документов (мой саквояж он то ли не заметил, то ли не захотел взять с собой). Придя в себя, я утверждала, что потеряла память и что абсолютно ничего не помню, даже собственное имя! Этот вопрос он легко решил, назвав меня Lucky (счастливая), но над лицом пришлось немало поработать. Я терпеливо перенесла несколько операций, пока он не сделал из меня красавицу-женщину, в которую влюбился и на которой вскоре женился (Он был вдовцом, и у него в то время было двое детей-подростков, которых я всей душой полюбила, чего они не оценить не могли). Теперь у нас с мужем четверо внуков и внучек, и мы живем одной большой счастливой семьей. Недавно мы с мужем отпраздновали 30-летний юбилей нашей сказочной семейной жизни.
Время от времени я одна безо всякого сопровождения «выскакиваю»: то на Украину, к могиле своей «бабушки», то в Израиль – к могиле своей «матери», которая меня спасла, а оттуда – в Иерусалим, к Стене Плача, где я молюсь за душу своей родной матери и вашей матери, благодаря которым я появилась на свет и столь счастлива сейчас. Теперь я буду молиться за вас тоже, так как благодаря вам я хотя бы кое-что узнала о своей матери. Я бесконечно благодарна вам за то, что вы нашли в себе силы описать те страшные кошмары. Вы хорошая писательница и прекрасный слушатель. Не удивительно, что я смогла, наконец, освободиться от тяжелого груза, который всю свою сознательную жизнь носила. Открыв свою душу перед вами, мне стало легче дышать. Я ухожу от вас со спокойной совестью, зная, что вы меня не подведете: мой рассказ можно обнародовать, но не мое имя – я очень дорожу своим семейным счастьем и репутацией моей семьи. С этого момента, помимо них, вы для меня стали самым близким человеком.
Прервав ее, я сказала:
- Вы ничего не рассказали о своем сводном брате, которому в Косоуцком лесу тогда было шесть месяцев. Где он?
- Я видела его всего дважды, не считая похорон «матери». Он с детства мечтал стать моряком. В двенадцать лет поступил в Ленинградское Нахимовское училище, по окончании которого, его приняли в Высшее военное морское училище. Он всю жизнь проработал на флоте, разъезжая по всему миру. «Мать» редко получала письма от него, но ежемесячно он присылал американские доллары и открытки, она их берегла, как зеницу ока. На похороны он прилетел в военной форме (капитан второго ранга) и не уехал, пока не заказал ей очень дорогой памятник из черного мрамора с надписью: «От любящего сына». Я для него была и осталась – никто!
Прощайте, дорогая, и да благословит вас Всевышний.
Когда вернулась Лена (моя компаньонка), увидев на журнальном столике мой позолоченный сервиз, она спросила:
- Кто это у вас был?
Не вдаваясь в подробности, я коротко ответила:
- Гость с того света!
А про себя подумала: и моя гостья и вся ее жизнь – доказательство того, что ЧЕЛОВЕК рождается для СЧАСТЬЯ, и никому не дано право его убивать…