(отрывок из повести «Мостовые твои») Я тогда многое не знала, не понимала, не умела жить в такой огромной и такой прекрасной Москве! Выяснилось сразу же по приезде, что в Москве говорят как-то по особенному – смешно растягивая гласные, и произнося слова как-то нараспев. Мне понадобились годы и годы, чтобы уразуметь, что этот особый вид русского языка – родом из деревень и посёлков ближайшего Подмосковья. Но тогда это распевание слов на особый манер, это чрезмерное «аканье» (дикторы на телевидении так не говорят!) – казалось мне особенным шиком! – Девушк, а девушк! И куда же мы едем, та-а-акая кра-а-асная шапк? – двое подвыпивших парней прижимают меня к стене вагона в подмосковной электричке. Ситуация критическая. Не знаю, как и почему – начинаю в ответ чесать по-польски что-то быстро-быстро... Одета я по последнему «писку моды» стараниями моей талантливой мамочки и в соответствии с зарубежными модными её же каталогами, так что парни предпочитают не связываться, и я благополучно ныряю в двери следующего вагона. Я стесняюсь своего русского с периферийным украинским акцентом, и каждый раз «выезжаю» за счёт польского, привитого мне с детства бабушкой и мамой. Но обучение московскому говорку происходит удивительно быстро, и вот уже я «акаю» вместе со всем столичным городом и чувствую себя прекрасно на широких и дружелюбных улицах огромного «мегаполиса», как бы сейчас сказали, – с его музеями, концертными залами и восхитительными выставками! – Говорят, что ты почти каждый вечер ходишь на концерты в Консерваторию, – Толик, симпатичный интеллигентный пацан из параллельной группы, ловит меня на широкой лестнице студенческой «общаги», – Возьми меня с собой! – О, здорово! Пойдём сегодня вместе! Сегодня как раз – «Реквием» Моцарта! Обрыдаешься! Толик не очень-то верит, что он «обрыдается», но, когда мы с ним сидим на галёрке в последнем ряду великолепного концертного зала Консерватории имени Чайковского и слушаем рвущий сердце и мысли «Реквием», то оба рыдаем в три ручья и цепляемся руками, чтобы выжить и не умереть от счастья и боли... – Спасибо тебе! – говорит Толик, прощаясь на лестнице «общаги», – Я ещё никогда так не слушал музыку – на разрыв! Теперь мы с Толиком часто ходим на концерты вместе. Я тогда ещё не умела влюбляться в хороших, «правильных» мальчиков. Мне больше нравились хулиганистые, яркие, харизматичные парни, чьё обаяние «цепляло» меня, как и других девчонок студенческого общежития... Андрей, интересный голубоглазый парень из Сахалина, брал гитару бережно, как будто обнимал девушку, и играл на ней мягко и тихо, но с большим профессионализмом, своими длинными, чуткими и нервными пальцами... От долгого его взгляда – глаза в глаза! – кружилась голова и хотелось любить кого-то, а любить я тогда ещё не умела... Мы срываемся всей компанией среди ночи в Лефортово, на Петровские пруды, купаться среди коряг и железного лома, который щедро устилает дно нечищеных с петровских времён прудов, пока нас оттуда не гонит милиция, и мы, с хохотом и «зашкаливающим» адреналином, не вваливаемся, мокрые и замёрзшие, назад в общагу, разумеется, не через вахтёра, а через окно на первом этаже, к которому заботливо приставлены пустые ящики из под тары в качестве ступенек. «Кожаные куртки, брошенные в угол, Тряпкой занавешенное низкое окно. Бродит за ангарами северная вьюга, В маленькой гостинице пусто и темно...» – поёт Андрей и неотрывно смотрит на меня. Он романтик и безусловно талантливый парень. Но учёба «рядом с ним не стояла»... После первой же сессии он «вылетает» и идёт в армию. В памяти остаётся мой восемнадцатилетний день рождения с огромными охапками цветов, его рисунки маслом, гитара и стихи... Хорошее было время, но я тогда ещё не умела любить. В комнате нас четверо – четыре девчонки. Девочек в общежитии мало, всего несколько комнат шестиэтажного, «убитого» временем и студентами, здания. Вероятно, поэтому, у каждой есть поклонники. Ирка, красивая девочка с «кустодиевскими» формами из Подмосковья, неразлучна со своим Колькой, комсомольским деятелем, туповатым, но напористым, который изо всех своих периферийных сил рвётся к «рычагам власти». И добивается своего. О них в общаге ходят анекдоты: – Коля, ты хлеб купил? – Купил. – А масло? – Купил. – А колбасу? – Купил. – А мясо? – Купил. – А селёдку? – Купил. – А котлеты? – Купил. – А макароны? (Пауза). – Забыл... – Марш в магазин немедленно, за макаронами! Они подходят друг другу, как «два сапога – пара»! Мы почти дружим, до поры до времени, пока меня не начинает раздражать их «беспробудная» еда и Колькина концентрированность на политической карьере... – Дай списать реферат! Если я получу ниже четвёрки по истории КПСС – в кандидаты не примут... А мне – позарез надо! Через пару лет они поженятся и у них пойдут «кустодиевские» дети... Колька пролезет таки в «высшие эшелоны власти», несмотря на очень средние способности. К концу второго года обучения мы перестанем друг друга замечать. Я тогда не умела прощать серость.
