- Что вы знаете о любви? - старик тяжело закашлялся. - Принеси, сестричка, воды. Он аккуратно принял трясущимися руками стакан. Отпил пару глотков. Осторожно поставил его на тумбочку у кровати. - Да что вы знаете о любви, молодёжь? - снова продолжил он. - Ни-че-го. В палате наступила тишина. Сестра присела рядом на свободную койку. Соседи отложили домино в сторону. Григорий Маркович, никогда не открывал рот по пустякам. Девяностолетний старик, с опухшим носом и слезящимися глазами, как правило, тихо лежал на своей койке. Молчаливо и безропотно принимал приписанные таблетки, и также молчаливо слушал обслуживающий персонал в лице лечащего врача и сестёр. Казалось, его ничего не интересует. Ни споры соседей по палате, ни их задушевные разговоры с сёстрами, ни посетители. Однако же, больные и медперсонал, прекрасно знали, на что способен этот дряхлеющий человек. Уж если он начинал говорить, то это было настоящее событие в больнице. Новость о новом повествовании старика, мгновенно разносилась по всем уголкам двухэтажного здания. И тогда... Его привезла скорая помощь. Говорят, что сняли с проезжающего поезда. Без паспорта, без багажа. Записали со слов, когда он очнулся от приступа, положили в палату и, можно сказать, приписали его, как постояльца, до самой смерти. Уж очень стар он был и дорог всем работающим здесь. Старик снова откашлялся. Ему помогли присесть на койке, любезно подперев со спины и боков подушками. Надели больничные тапочки на холодные ноги. Окутали их одеялом. Кто-то успел сообщить по палатам о новом событии. - Григорий заговорил! - Маркович открыл рот! Все, кто смог подняться со своих коек, и освободиться от своих служебных обязанностей, включая кочегара и дворника, быстро наполнили палату старика. Благо, главврач постарался не зря. Палата была просторная. В полнейшей тишине начинался рассказ нашего героя. И это было настоящее событие в маленькой больнице небольшого городка, на окраине когда-то огромной страны, имя которой исчезло из современной истории. *** - Это было летом сорок второго, - неторопливо начал старик, когда все угомонились. - Мне было тогда двадцать годков. Совсем ребёнок. Женщин ещё не тискал, как и что — можно сказать, только догадывался. Да и время было непростое. Война. Волей случая оказался я в разведвзводе. Воевать учился в тылу врага. Бывало, поднимут ночью, доведут до ближайших окоп противника, скажут пару слов для бодрости, и во главе с нашим взводным ползём по земельке навстречу к «языкам». Повезёт — приведём. Не повезёт — вернёмся несолоно хлебавши. Ну а уж если совсем плохо — то не все. Я хотя и молод был, но смекалист. Командир меня ценил. Бывало, скажу умную мысль по делу. Руку пожмёт, папиросой угостит. А я и рад стараться. Не раз товарищей выручал. Вот так и жили на войне. Однажды, где-то в конце августа, после трудной охоты на немца, мы вернулись с потерями. Из семерых осталось только трое. Взводный совсем опечалился. Даже всплакнул украдкой по погибшим товарищам. Ещё злобнее сердца наши стали. А злость, для разведчика - первейший враг. Трезвый ум — важнейшее качество для нас. И, конечно, над всем этим главенствует храбрость. Трусливый солдат ещё может воевать, если за спиной заслон стоит. Волей-неволей вперёд пойдёшь. А для разведчика храбрость нужна. Солдат без храбрости — как мужик без... В общем, вы меня поняли. Лежим мы в блиндаже после неудачной охоты. Каждый думу думает — где ошиблись, в чём виноваты? И вдруг в полночь срочный подъём. Построил нас взводный. Обошёл всех персонально. Каждому в глаза заглянул. Потом выбрал пятерых солдат, и меня, в том числе. И мы во главе с командиром направились прямо в штаб фронта. Едем на штабном автомобиле. Молчим. С чего бы это нас рядовых вместе со взводным прямо в штаб направляют? Видать, дело серьёзное. Нахохлился я. Мол, не дурак. Цену себе знаю. Смотрю — мои товарищи от меня не отстают. Умные лица сделали. Извилины в голове выстроили в шеренгу. В общем не подкопаешься. Все умные. Все мудрые и все грамотные. Словно на экзамен к профессорам едем. "Теорию невероятности" сдавать. Старик обвёл взглядом аудиторию. - Слышали о такой? - обратился он к окружающим. Тишина. - Так вот, - продолжал Григорий Маркович после очередного глотка воды. - Завели нас в штабные хоромы. Посадили за стол. Сидим. Ждём. Кого, чего — даже догадаться не можем. Впервые оказались в дивизионном штабе. Через минут двадцать дверь открывается и... Сам маршал Жуков перед нами. Мы вскочили. Вытянулись от удивления и торжественности. А сердца наши как барабаны в груди. Вот это честь! Вот это да! А он, по-простецки так, махнул рукой, мол, садитесь друзья-товарищи. В палате раздался непроизвольный шёпот, - Вот заливает... На него зашикали. Григорий Маркович сдул грудь. Прокашлялся. - Разговор был о-очень не простой, - продолжал он. - Серьёзный и ответственный. - Кратко информирую аудиторию. Из фашисткой ставки, в наши края, сам Адольф Гитлер, тьфу, послал главного своего советника по стратегии ведения боевых действий. Краткая характеристика посланника. Молод. Умён. Обладает нестандартным мышлением. В общем, семи пядей во лбу. Или, как говорят фрицы — вун-дер-кинд. В итоге выясняется сама картина. На нашем направлении готовится наступательная операция. Всё это обрисовал нам в полном объёме сам маршал Жуков. Лично! Старик надулся до покраснения. Закашлялся. Глотнул из стакана. Немножко успокоился. Весь персонал больницы и больные почти не дышали. - Итак, дорогие товарищи, мы пришли к самому главному. Можно ещё водицы сестричка, - обратился он сидящей напротив сестре. - Итак, - старик залпом выхлебнул весь стакан воды. Осторожно положил его в тумбочку и продолжил. - Итак, нам был дан приказ лично от товарища Жукова. Эту фашистскую мразь уничтожить во что бы не стало. И точка! Мы ответили: "Есть!" К вечеру нас, пятерых солдат, командира взвода и политрука, откуда он только взялся, доставили на передовую. А ещё через два часа, под покровом ночи мы благополучно пересекли линию фронта. Шли по ночам, скрываясь в лесах и болотах. По карте, напрямик до места назначения, километров пятнадцать будет. Сами понимаете, прямых дорог нет на войне. Сплошные препятствия и извилины. Да побольше, чем в наших головах. Маркович постукал костяшками пальцев по голому черепу. - До ставки гитлеровского наместника, к великой нашей радости, дошли без приключений. Залегли на окраине маленького лесочка. Лежим. Наблюдаем. Радуемся, что часовые вокруг его каменной резиденции, без собак ходят. А то бы нам несдобровать. В штабе нас предупредили, что "вундеркинд" с детства ненавидит их. Когда он появлялся на фронтах, всех бродячих собак в округе отстреливали. Служебных же увозили подальше, чтобы даже лая слышно не было. Зато, вместо четвероногих животных, двуногих втрое увеличивали. Это мы сразу приметили. Уж слишком много их слонялось по округе. Неприятно, но пережить можно. Главное, чтобы наши снайпера не подвели. А снайперов в группе было двое. Я тут ни при чём. Стрелял так себе. В десятку не попадал, но в мишень не мазал со ста метров. Видно, взводный взял меня на операцию как мыслящего человека. Говорят — клин клином выбивают. А здесь как раз такая ситуация. Лежим день, зарывшись в листву. Два. Наблюдаем обстановку. Слева от меня Гришка снайпер. Позади меня, метров в пятидесяти, политрук и командир мой. Справа Петрусь со своей неразлучной фрейлейн. Это он так свою винтовку называл. Очень ценил немецкий трофей. Оптика на высоте. Да и само оружие неординарное. В хороших руках бьёт без промаха. По сторонам нашей основной пятёрки, ещё двое бойцов для прикрытия. Маскировка максимальная. Дышать — и то небезопасно. Всё бы ничего, да за нами дорога проходила. Патруль за спинами на мотоциклетах через каждые полчаса проезжал. Нервировал психику. И ещё одно существенное препятствие было. Я оказался в лощине. Один. Снайпера за небольшими пригорками. Они меня не видят, а я их. Каждый должен был принимать решение самостоятельно. Главное — ликвидировать мозговой центр врага. На второй день, к старому зданию резиденции, подъехали гости. Судя по погонам — сплошные языки. Охрану усилили. Нам стало не по себе. В наш лесочек направили солдат для прочёсывания местности. Идут гады прямо на нас. Если хотя бы одного заметят — всем крышка. Вжались в листву, и не дышим. Один фриц прямо передо мной прогулялся. Хорошо, что живот у него прихватил. Не до внимания ему было. Отсиделся и дальше пошёл. Пришлось мне нарушить инструкцию. Засы;пать посреди дня кучу перед носом. Иначе к вечеру задохнулся бы наверняка. И чем их только там кормили? Старик обвёл взглядом слушателей. - Надеюсь, негрубо говорю? Если кому невмоготу — милости просим за дверь. В палате никто не шелохнулся. - Вот так, - удовлетворённо проговорил Маркович и продолжал. - На третий день полил проливной дождь. А когда к полудню стих, к зданию подъехал автомобиль. И из него... Рассказчик примолк, выжидающе оглядывая присутствующих слезящимся взглядом. - Вышла дама. Я, как её увидел, сразу напряг внимание. Даже кровь в ушах застучала. Откуда, думаю, такие женщины на нашей земле появились? Расстояние от меня до автомобиля метров сто двадцать. Зрение у меня отличное. Можно сказать, каждую чёрточку её лица вижу. Немка, но уж больно красивая. Раньше думал, все бабы у них уроды, раз врагов плодят. Не успела она шагу ступить, как дверь усадьбы распахнулась. Навстречу гостье выбежал наш долгожданный — рослый офицер при всех регалиях высшего германского вермахта. Фашист, одним словом. Я его сразу опознал. Точь-в-точь как на фотографии. Она утонула в его объятьях. Жду выстрела. Тишина. Ещё подождал полминуты... Тихо. Я негодую. Как же так? Сама цель на мушку снайпера выпрыгнула. Лежу и рассуждаю. С чего бы это? Струсили товарищи или не смогли по техническим причинам? Вдруг замечаю, фрица с биноклем в чердачном окне здания. А рядом напарник с оптическим прицелом местность просматривает. И как я их раньше не приметил? Опустил голову ниже. Затих. На пятый день слежки произошёл решающий, для всех нас, случай. Этот фашист неожиданно выбежал из здания вместе со своей фрейлейн. Представьте ситуацию. Ранее утро. Солнце только что поднялось из-за горизонта. Яркие лучи окрасили верхушки деревьев. Утренний туман стелется по земле. Сырость неимоверная. Особенно для нас. Такое ощущение, что порох в патронах превратился в жмых и уже не годится. И эти фашистские ублюдки выбежали на прогулку босиком по росе. Романтики им захотелось. Охрана сразу спряталась, словно по приказу. Деликатные твари. Парочка бежит прямо на меня и радостно смеётся. Понимаю, что снайперам их не достать. Они за пригорком. А мы, то есть я и двое влюблённых в лощине. Мгновенно принимаю здравое решение. Такой шанс упустить нельзя. Бегут они по лощине. Смеются. Он, высокий, красивый белобрысый парень в белой рубашке нараспашку... И она... Молодая женщина, в голубом платье до пят. Её волосы полыхают зарёй. Лицо белое, с розовыми щёчками. Губы пухлые, чувственные... Руками взмахивает, словно лебёдушка. Да... Старик вдруг примолк. Задумался. В палате тишина. - Понимаю, время терять нельзя. А рука дрожит. И сердце стучит неровно. Лежу и сам себя уговариваю подпустить их поближе, чтоб наверняка пулю в лоб подлецу. Подбегают. Останавливаются метрах в десяти от моего лежбища. Она срывает полевую ромашку. Нежно и бережно протягивает цветок возлюбленному. А глаза ее горят. Нет... Не глаза... Огромные костры, в которых отражается восходящее солнце, туман, лес, и ещё что-то неизвестное мне. Смотрю в них, словно заворожённый. Позабыл где я, зачем, почему... Впервые в жизни увидел такое. Сердце в молодой груди застучало по-особенному. Не по-военному. Смотрю на двух влюблённых, и не верится, что на свете война. О какой смерти можно говорить, подлости, о каких пытках в лагерях? Фрицы? Разве это они? Двое счастливых молодых людей. Парень и девушка. В их взглядах красота земного блаженства и ... гамма незнакомых чувств. Я бессильно опустил голову перед совершенством... Щека уткнулась в ручку затвора. Сознание мгновенно вернулось к действительности. Ноги бросили тело вверх. Руки вцепились в цевье оружия. Он вздрогнул и побледнел. В глазах его взорвался страх. Зрачки потухли. Любовь трансформировалась в смерть. Глаза девушки недоумённо вспыхнули неожиданным возмущением и погасли. Передо мной стояли два живых трупа. Маленький кусочек свинца в стволе моего оружия, решал судьбу земной любви. Она вдруг шагнула вперёд и заслонила собой любимого. Бледная, как лунь, стояла женщина между двумя мирами. Жизнью и смертью. Он отодвинул её в сторону и стал рядом. Не смог я... Не смог убить любовь... Они ушли. Медленно. Взявшись за руки. Ожидая выстрел в спину. *** Я лежал на сырой листве, осознав вдруг весь ужас происходящего. Через мгновение мы просто исчезнем. Нас расстреляют словно собак. И в этом буду виноват только я. От моей сентиментальности, никчёмной на этой жестокой войне, погибну я и мои товарищи. А возможно, ещё тысячи и тех, кто окажется в мясорубке предстоящего вражеского наступления. Странно. Но я не чувствовал раскаяния. Лишь приговор действительности. И всё. Ко мне подполз командир. Он прижался к моему уху сухими губами и зло прошептал, - Ты что гад не стрелял? Я же видел, - прошипел он. И добавил. - Сволочь. Если выйдем — не жить тебе больше. Мы быстро бежали по перелеску, утопая в белёсом тумане, ожидая немедленной погони. Её почему-то не было. У меня отобрали весь боеприпас, оставив одну винтовку. За мной неотрывно следовал политрук, тяжело дыша в спину. Старик замолчал. Гнетущая тишина снова наступила в больничной палате. - Вы думаете на этом всё закончилось? Он обвёл слушателей взглядом. Горько улыбнулся. - О нет. Всё ещё только начиналось. *** Примерно, в пяти километрах от линии фронта, мы наткнулись на заслон. Политрук вернул мне патроны. Отчаянно отстреливаясь, мы вынуждены были отступить вглубь вражеской территории к болотам, где и провели сутки по шею в болотной жиже. А на следующий день, оценив шансы пересечь фронтовую полосу, решили пробиваться ночью с боем. - Значит так, рядовой, - брезгливо скомандовал мне политрук. - Идёшь первым, как враг народа. Кровью будешь смывать свой грех. А я тебе помогу, если повезёт пройти невредимым. Мне не надо было повторять дважды. Всё равно не выжить. На этой ли стороне, или на той. Жалко уходить в двадцать лет. Но на то она и жизнь. Кому полная, а кому кусочек от пирога времени. Одна лишь благодарность осталась в сердце. Не прошёл мимо удивительного чувства. Увидел любовь вживую. Не на картинке, не в кино, не по рассказам. Увидел в глазах человеческих. Она как мать родная — чистая, светлая и верная... Я лежал в воронке. Скоро стемнеет. Тихий говор фрицев в ближайшем окопе. Учащённое дыхание товарищей и едва ощутимая боль в сердце. Наверное, это жажда любви, которую никогда мне не узнать... А жаль. - Вперёд, - скомандовал взводный. Мы рванулись напролом. Ожесточённо работая штыками, стреляя, разрывая живую плоть врага зубами и ногтями. Воя и рыча, словно бешеные звери... За родину! За Сталина! Сильный удар по голове опрокинул меня навзничь. Сознание медленно уплыло в звёздную даль и растворилось в колокольном звоне. Огромный колокол висел прямо над моей головой. Гулко звеня на всю вселенную, он неожиданно рухнул вниз прямо на меня... *** Я почувствовал боль. Взгляд выхватил из окружающего пространства грязные борта грузовика и часового у моих ног. Связанные руки и ноги затекли. В голове не прекращался шум и треск, словно в ней стрекотал сверчок. Судя по верхушкам деревьев, меня везли. Мотор заглох. Часовой бодро соскочил вниз. Распахнул борт грузовика и вытащил моё тело, сбросив его на пыльную площадку у знакомых дверей. Я огляделся. Ага. Волею судьбы, оказался дважды на одном месте. Дверь распахнулась. На пороге стоял мой старый знакомый в полном обмундировании фашистского офицера. Его погоны говорили о многом. Высший чин гитлеровской ставки, гордо смотрел на меня — грязного, избитого, связанного. Он повелительно приказал что-то рядом стоящему офицеру. Меня поставили на ноги, развязали и бесцеремонно втолкнули вглубь здания. Я еле устоял на непослушных ногах, проклиная создавшуюся ситуацию. Такое не придумаешь. А вот в жизни случилось. Врагу не пожелаешь. Меня посадили на табурет и жёстко придвинули к дубовому столу. Я смотрел на его полированную крышку. В ней отражался мой силуэт. "Позор" - мелькнуло в шумящей голове: "Уж лучше бы убили". Скрипнула за спиной дверь. Мой главный враг сел напротив. Его глаза пристально уставились на меня. Холодные и бесчувственные. Лёгкая ирония в уголках рта, надменная осанка и ещё нечто неявственное... Жалость, что ли? Вошёл солдат. Он поставил передо мной миску. В ней лежал румяный картофель. Его аромат достиг моих ноздрей. Рот мгновенно переполнила слюна. Я с трудом проглотил её и отвернул голову. - Покушай, - вдруг произнёс офицер на русском языке с едва заметным акцентом. И добавил. - Перед смертью. Я отказался. Какая разница, голодным ли лягу в землю или сытым. Мертвецу всё равно. - Пошли, - приказал он и вытащил из кобуры парабеллум. Мы вышли наружу. Мне сунули в руку ржавую лопату. Ствол пистолета уткнулся в лопатку. - Вперёд, - была дана команда. Он привёл меня на то самое место, где две пары глаз слились в любовном экстазе. Мятая ромашка, сорванная его любимой, безжизненно лежала на траве. - Копай, - приказал он. Я поднял голову. Над нами, в голубой несказанной синеве, плыли белоснежные облака. Тихий ветерок шевелил мои волосы. Вдали считала года кукушка. Не мои... Мои она уже откуковала. Мне вдруг очень захотелось жить. В глазах появилась предательская влажность. Я вогнал лезвие лопаты в увядшую ромашку. Цветок раскололся надвое. Я копал. Не торопясь. Растягивая мгновения. Наслаждаясь каждым мигом уходящей жизни. Вот извивается расчленённый червь. Жалко его. Божья коровка вползла на стебель зеленной травы и распрямив красные крылышки, взлетела в прозрачную высь. А как пахнет свежий ломоть перевёрнутой земли! Лучше домашних пирогов! А ветерок! Сколько неописуемых чувств он несёт в своих дуновениях. Я копал. С каждым выброшенным наружу комом земли, в моё сердце вливалась любовь. Любовь к небу, траве, ветру. К шелесту листвы и далёкому пению лесной птицы. К Богу... Я вдруг осознал, что любовь — это не только чувство к женщине. Это сама вселенная. Огромная вселенная. Видимая и невидимая. Сотворённая Великим Творцом. Любовью наполнено всё вокруг. Ею мы дышим, слушаем, чувствуем, видим, живём... Я копал восторженно ликуя. Наполненным незабываемым чувством любви и радости... Копал себе могилу. Мой будущий убийца сидел невдалеке на смятой траве. Молча смотрел на меня и судя по его глазам о чём-то напряжённо думал. Иногда он поднимал взгляд к облакам, пристально всматриваясь в их очертания, словно ожидая что-то... Моя могила была готова. Я вылез наружу. Отбросил лопату в сторону, и присел на мягкий бугорок ароматной земли передохнуть в последний раз... Офицер встал на ноги. Подобрал лопату. Передёрнул затвор пистолета. - Беги, - сказал. Я растерялся. Он поднял оружие и выстрелил... в воздух. *** Через три дня я благополучно пересёк фронтовую полосу и оказался в своей войсковой части. Остановился у скрипучих дверей блиндажа, ясно осознавая всю абсурдность создавшейся ситуации. Выбора у меня не было. Уйти чудом от неминуемой гибели на той стороне, и снова оказаться на краю смерти по своей воле на этой... Я нерешительно толкнул блиндажную дверь. Вокруг стола, сервированного скудной фронтовой снедью, и неизменным спиртовым пайком сидели мои сослуживцы. Они бросились ко мне с криками радости. В круг вошёл командир взвода. Нежно, по-отечески, прильнул ко мне... Мне налили кружку холодной обжигающей жидкости. - За победу, - тихо промолвил командир. И добави. - За любовь. Я узнал, что в том ночном бою погиб политрук... А ещё через сутки из штаба им сообщили, что несмотря на провал секретной операции, посланник гитлеровской ставки срочно покинул своё логово по неизвестным причинам и отбыл в Германию. - Струсил гад, - поговаривали бойцы. Наступление врага на нашем участке фронта было сорвано. *** Старый фронтовик обвёл глазами слушателей. - Что вы знаете о любви? - переспросил он. - Ни-че-го. Он лёг на постель. Отвернулся к стенке и замолк. Палата опустела. - Что вы знаете о любви? - прошептал старик в гудящей тишине. - Что?