Лялька Островская крутила нами, как хотела.
Сама пигалица пигалицей, мелкая, худющая, и еще к тому же младше нас!
Мы втроём, Сенька, Славка и я уже четвёртый класс закончили, а она только третий. И всё туда же – в атаманши!
И почему это, спрашивается, мы дозволяли ей командовать нами, если она девчонка, да ещё и малолетка?!
Я, когда, после насыщенного событиями дня, спать ложился, задумывался об этом.
И вот, что решил! Тут две причины.
Первая – потому что Лялька была – огонь! Ничего и никого не боялась! В её маленькой головке одновременно варилось тысяча идей как заполнить наш летний день, да так, чтобы с риском и с запалом! Для неё ничего не стоило забраться в к кому-нибудь в сад и натырить яблок; или организовать нам утреннюю рыбалку на ставке, причем непонятно, где она умудрялась доставать снасти; однажды она уболтала нас проникнуть по-тихому на шумную свадьбу и набить полные карманы конфетами.. И ещё много, много чего…
А вторая причина была до банального проста. Я вдруг обнаружил, что она нравится нам всем троим!
Она, конечно, сопля ещё, но в этом своём цветастом в васильки сарафане, эти глазищи огромные черные и эта коса толстенная до пояса; всё это толкало нас опекать её и защищать, ну и у всех, понятно, горело пацанское желание, вечером посидеть с ней вдвоем на лавочке возле ее дома! И чтобы никто из ребят об этом не знал!.. А то неудобно как то…
Мне отчего то казалось, что, всё-таки, Лялька больше ко мне тяготела. Может быть потому, что я городской! Я – единственный не был местным - приезжал в этот украинский городок к бабушке на летние каникулы, поэтому для своих тутошних друзей был чем то вроде заезжей звезды!.. Эка я хватанул!..
А ещё, думаю, я нравился Лялиной бабушке. Она считала, что я положительно влияю на её внучку. Я, в отличии от Ляльки, был уравновешенным и не бедовым, много читающим, очкариком.
Вот интересная штука! Лялькину бабушку тоже звали Ляля! Ну не умора?!..
Зайдешь, бывало к ним по утру и спросишь себе так:
-Здрасьте баба Ляля, а Ляля дома?!
Каламбур просто какой то!
Да и вопрос то дурацкий!
Конечно дома! А где ей еще быть то рано утром! Она же соня! Бывало, могла и до обеда проспать!
Баба Ляля всё ворчала на нее за это и тут же меня в пример ставила. Повезло Ляльке, её родители работали геологами где то на Севере и она крутила бабушкой, как хотела.
Однажды днём мы всей компашкой сидели на лавочке возле Сенькиного дома и щёлкали семечки. У Сеньки отец работал каким то начальником в соседнем колхозе и поэтому у них всегда можно было поживится или кукурузой, или семечками, или сушёными фруктами.
Все ждали Лялькиных указаний.
Никто не сомневался, что она что-нибудь да придумает.
Я сидел от неё через Славку и так незаметненько косил на неё взглядом. Как она мастерски быстро управляется с семечками! В рот и тут же сплюнула, опять в рот и тут же сплюнула! Вот бы мне так уметь!
А ещё Лялька сосредоточенно смотрела в никуда - верный знак, что у нас сегодня будет приключение!
«Всё-таки, как здорово, что у нас есть Лялька», - думал я. – «Без неё и каникулы – не каникулы!»
Наконец, видимо приняв решение, она разжала свой кулачок, высыпала остатки семечек на землю, резко поднялась и скомандовала:
- Пошли!
Мы, без вопросов, тут же поднялись и, словно оруженосцы, окружив полукольцом свою королеву, ринулись навстречу новым авантюрам.
По дороге она остановилась возле старого дуба:
-Сенька, залезай на дерево и нарви нам желудей.
Я и Славка подсадили Сеньку.
За пять минут мы набили полные карманы.
«Что она удумала на этот раз», - гадал я… Да и не только я.
Лялька привела нас к продуктовому магазинчику, который замыкал на себе две улицы и один переулок. Слева от магазинчика росли роскошные липы. Лялька направилась липам. Мы сели на корточки под одним из деревьев и стали ждать.
Чего ждать, никто, кроме Ляльки не знал. Скорее всего, какого то человека. А спрашивать Ляльку было опасно! А то как зыркнет и цыкнет на любопытствующего, что мало не покажется! Поэтому, лучше терпеливо подождать.
Людей в этот обеденный зной было раз-два и обчёлся. Как только кто то появлялся на горизонте, мы вопрошающе озирались на Ляльку. Но она, мельком взглянув на прохожего, тут же отворачивалась. Значит, не он… Люди заходили в магазинчик и спустя какое то время выходили. Нам ничего не оставалось, разве что лениво за ними наблюдать.
Вдруг Лялька напряглась. Мы тут же проследили за её взглядом. Из переулка, медленно, опираясь на самодельную сучковатую палку, в направлении магазина двигался, согбенный под тяжким грузом прожитых лет, старик. Обычный такой себе старик, каких немало мы видим, но не обращаем на них никакого внимания. Они, словно старые уставшие слоны, не спеша бредут по каким то своим стариковским делам и никому нет до них дела.
Наш старик был не высок, но коренаст; крупная, низко посаженная, абсолютно лысая голова; брови густые и кустистые. Кроме этих бровей разглядеть лица не получилось. Дед низко опустил голову к земле, как будто по ней прокладывал свой путь.
Несмотря на жару, старик был в коричневых не глаженных штанах, заправленных в видавшие виды кирзовые сапоги и ношенный-переношенный серый ватник. В левой руке он держал сетку-авоську.
Мы проводили его взглядами, пока он не зашел в магазин, а потом уставились на Ляльку. Она смотрела на нас так, как будто знала какую то страшную военную тайну! А мы, просто малявки и крутимся у неё под ногами, мешая ей жить!
Насладившись своей значимостью и нашим неведением, она, наконец выдала:
- Вы хоть знаете кто это такой?..
Мы пожали плечами.
-Эх вы!..
Снова обвела нас презрительным взглядом.
- Это полицай!
Мы не понимали.
А она понимала, что мы ничего не понимаем!
-Говорю вам, во время войны он был полицаем! Его зовут Степан!
Вот тут до нас и дошло!
Самый настоящий полицай!
Живой!
И ходит среди нас, как не в чём ни бывало!
Вот это да!
Мы были возбуждены до предела! Как же – самый настоящий полицай! Как в книжках про войну!
Ещё неизвестно, сколько он наших убил!
Ну теперь нужно отомстить этому фашистскому гаду!
Пусть только выйдет из магазина!
- Всем спрятаться за деревьями. Стрелять по моей команде, - в эту минуту Лялька была, как командир партизанского отряда.
Наконец старик вышел из магазинчика, с трудом преодолел три ступеньки,( наверное старикам труднее спускаться, чем подниматься), и побрёл в сторону своего переулка. Я заметил в его авоське полбуханки ржаного хлеба и пачку папирос.
Как только он миновал липы, вдруг, как набат, на всю улицу, тревожно и пронзительно прозвучал голос нашего командира:
- За всех павших героев!.. По предателю Родины!.. Бронебойными! Огонь!
Мы повыскакивали из за деревьев и на старика градом посыпались бронебойные жёлуди.
Бывший полицай на какое то мгновение было приостановился, но тут же, не оборачиваясь, поплелся дальше. Только голову свою бесстыжую ещё ниже склонил.
А Лялька старалась больше всех! Оно и понятно – командир своим бесстрашным примером вел своих бойцов в бой!
Она подскакивала к старику так близко, что можно было рукой до него достать, выстреливала зарядом желудей и тут же отступала.
При этом она ещё и кричала:
- Полицай! Полицай! Руки вверх поднимай!
И так было до тех пор, пока старик не скрылся в своём переулке.
А нам туда идти было страшно…
Да… Это был знатный бой!
Если бы у меня был орден или медаль какая-нибудь, я бы обязательно наградил Ляльку!
Но у меня никаких наград не было. Разве что… Я привез с собой из дома книжку « Тимур и его команда» и завтра я непременно подарю её Ляльке… Интересно, она вообще читает книжки?!..
… Мартовскими ночами еще было довольно прохладно. Тут ведь всё участвует: и легкий, но злой ветер, и до конца не растаявший снег, и, даже, сама темнота, и та до кучи прибавляет неприятного холода.
А до пересменки, когда будет возможность погреться в караулке, ещё добрых два часа.
Степан Колюжный забросил на плечо карабин и достал кисет, так сказать, для сугреву.
Служба, Слава Богу, не была особенно тяжелой. Охрана жидовского гетто – вот и вся обязанность.
Вот свояк Степана в Черкассах помощником коменданта заделался, так там, рассказывал, приходилось и обыски учинять, и по лесу партизан разыскивать, и, даже, в акциях участвовать.
В каких акциях?!.. Так это же просто! На тот свет жидов отправлять! Между прочим, свояк хвастался, что после таких акций много всякого добра натаскал в хату: и одёжу разную, и обувку справную, ну и золотишко какое-никакое. Жиды то, они получше нашего жили!
Но Степан свояку не завидовал. Люди – они ж, разные. Свояк, вон, может в живого человека пулю пустить, даже если он и жид, а Степан всё-таки в Спасителя верил. А Спаситель говорил: «Не убий!».
Степа может от того и под немца пошел, что при Советах совсем Бога запретили. Церкву тоже обесчестили – под склад зерна приспособили. А Степан, всё равно крестик нательный старался носить, что мамка ему при рождении повесила.
Так что, лучше уж без этих акций, просто гетто охранять и на том спасибо.
К тому же паёк немцы хороший дают, грех напраслину говорить. Да ещё и жалованье платят.
И вообще, по всему видать, надолго сюда немец пришел. Всё делает обстоятельно и во всем порядок у них. Короче, нормальная жизнь.
Степан только-только свернул цигарку, за спичками в карман полез, вдруг слышит, за колючкой, со стороны гетто шум не шум, крадется кто то.
«Этого еще не хватало!»
Степан снял с плеча карабин:
- Кто там ещё?! А ну назад! Стрелять буду!
Но на той стороне, мало того, что не притихли, но ещё и по имени, приглушённо так, стали Степана звать:
-Стёпа… Не стреляй… Я это… Степа…
-Кто это я?!.. А ну давай повертай назад!
Вытащил из кармана бушлата фонарик.
Посветил.
За колючкой, буквально в трёх – четырёх метрах от него, стояла Ляля Баршай с маленькой дочуркой на руках.
Ляля – она же соседка бывшая. Вместе в школу бегали. Их дом как раз в аккурат напротив Стёпиной хаты находится.
Когда всех жидов взяли, фельдфебель намекнул Степану, что тот может жидовский дом Баршаевский занять со всем, что там находится, но Степан отказался, потому что, маманя сказала: “Это не по-божески”.
-Стёпа, миленький, может, ты выпустишь нас отсюда?!, - Ляля чуть не плакала. – Молоко у меня пропадает, Манечку кормить нечем.
-Ишь, что удумала! Как я тебя выпущу?!.. А меня потом самого к стенке?!
-Стёпушка, так ведь никто не узнает… Много нас здесь… Никто и не считает…
-Ляля, иди по хорошему. Говорю же, не положено.
Ляля уже давясь слезами:
-Не за себя прошу, за доченьку, Стёпа… Сжалься… У нас говорят… немец всё равно… всех расстреляет… Стёпушка… как же это… она ж ещё и не жила совсем…
Степан вскинул винтовку:
-Христом Богом прошу… Если не отойдешь, в воздух пальну…
-Так за ради Христа своего выпусти…
Степушка… Он же на небе всё видит…
Степан передёрнул затвор.
Ляля тут же рыдать прекратила. Прижимая Манечку к груди, страшно так на соседа своего бывшего посмотрела:
-Знай, Степан, не будет тебе ни жизни, ни покоя… Убьют нас, будем каждую ночь к тебе приходить, пока сам не сдохнешь!, - Ляля плюнула в его сторону и исчезла в темноте.
После этого разговора не хорошо как то стало Степану… Боязно что ли… Это что же получается, если немец жидов постреляет, ответственность перед Спасителем на нём что ли будет?!.. Он то здесь причём?!.. Он не убийца, он только охраняет!
Но предательская мыслишка не уходила:
“Была у тебя, Стёпа, возможность душу детскую спасти, а ты не воспользовался! Гореть, тебе, веки вечные в аду!”
Три дня после этого Степан сам не свой ходил. Всё пытался себя успокоить, что он, де, только приказы исполняет… что ж… человек подневольный, как говорится, не ему решать… Но настроение от этого лучше не становилось.
“Ану как и впрямь на том свете спросят с меня за Манечкину душу?”, - от этого совсем страшно стало. Перекрестился..
На следующий день стоял в карауле у гетто, Лялю высматривал.
Как увидел, кивнул ей, мол, подойди.
Она всё поняла.
Озираясь, чтоб не так заметно, мимо него не спеша проходит.
Степа ей негромко:
-Завтра в ночь стоять буду… Приходи часам к трём. – Затем во весь голос:
-Давай, давай, проходи!.. Неча здесь околачиваться!
В условленную ночь Степан в карауле стоял, маялся… Время неумолимо к трём ночи приближалось. Скоро должна была Ляля появиться. А он всё никак решиться не мог… С одной стороны страшно перед немцами, ( ану, как прознают!), с другой – перед Спасителем. Еще как назло, Луна сегодня так ярко светит!.. Улица вся, как на ладони!
А вот и Ляля с Манечкой на руках! Еще и чемодан тащит!.. Он, можно сказать, еще решение не принял, а она, гляди ка, уже с чемоданом!..
Подошла к проволоке, запыхавшаяся вся. Волосы из под платка выбиваются. Смотрит на Стёпу заискивающе. А как ещё на него смотреть – он сейчас вершитель судеб, её и Манечки!
-Ты… Это… В городке не задерживайся, - Степан заметно волновался, снимая замок с ворот гетто. – Если что, скажешь – сама убёгла.
- Стёпа,- Лиля тоже слезу пустила. – Спасибо тебе. Век за тебя молиться буду.
-Да иди уже!
На том и расстались…
… До суда ещё оставалось время.
Когда в сорок четвёртом местечко освобождали, никому из немецких холуев сбежать не удалось. Все, как миленькие, винтовочки свои побросали, повязочки нарукавные, на которых, чёрным по белому написано « politsai», поснимали и ручки к небу задрали, в общем, сдаются! Еле-еле солдаты от них народ оттащили, а так ведь и угробить могли прямо там.
Но это же не по-нашенски! Не по-советски!
Судить нужно!.. Как суд решит, так и будет!
Ляля, как про суд узнала, сразу в комендатуру поспешила. Нужно же всё разъяснить, чтобы всё по-справедливому.
Её к следователю препроводили. Серьезный такой дядька. Майор.
Ляля ему, как на духу историю про своё спасение благодаря находящемуся под следствием, бывшему полицаю Степану Колюжному. Мол, вот вам – геройский поступок. Будьте любезны – используйте по назначению.
Майор, который дядька серьёзный, спокойно выслушал Лялины показания, встал со стула и начал взад-вперед прохаживаться по кабинету, видимо, такая ходьба думать помогает.
Ляле показалось странным, что следователь не записал её показания, не задал никаких вопросов и вообще интереса не проявил.
Наконец, он остановил свой кабинетный бег, с помощью которого, оказывается приходят в голову дурацкие решения:
- Значит так, товарищ Баршай. Я ничего не слышал, что вы тут рассказывали. Это ясно?!
Ляля от такой наглости аж со стула привстала:
- Да как же это, товарищ майор?.. Степан Колюжный спас от неминуемой смерти двух советских граждан! Меня и мою дочь!.. Все обитатели гетто погибли, кроме нас!
-Молчать!, - серьёзный дядька, который майор, так резко крикнул, что Ляля даже испугалась.
Тут до неё дошло, что он – не серьёзный дядька, а страшный человек! Он не хочет принимать очевидного! Может он – самодур?!..
А майор продолжал:
- Ожидается показательный суд над нацистскими приспешниками. Люди ждут справедливого возмездия. А тут вы со своей историей… И мы еще не знаем, насколько реальна ваша история… Вы хотите, чтоб мы начали проверку?!.. А вы не боитесь, что мы обнаружим, что вы нам лжёте, чтоб по каким то причинам выгородить Колюжного?!.. И тогда, милочка, вы поедете с ним на север, а вашу дочь мы сдадим в детский дом, где её воспитают настоящим советским человеком, но вы этого уже не увидите!
Ляля с каменным лицом и каменным сердцем ничего не говоря, вышла из кабинета страшного человека – майора…
Суд приговорил двух немецких холуев к казни через повешение, а остальные получили от пятнадцати до двадцати пяти лет лагерей. Народ аплодировал стоя!
Степан Колюжный схлопотал двадцатку.
Ляля плакала в зале суда, благодаря своего еврейского Бога, за то что оградил Стёпу от повешения. Окружающие, глядя на Лялю, думали, что она плачет от радости за справедливое возмездие. И это было так понятно – ведь практически все жиды местечка, кроме самой Ляли, погибли от рук нацистов и их приспешников.
… Через пару дней того славного боя, когда мы с помощью бронебойных желудей с позором прогнали с нашей земли предателя Родины, в городке прошел слух, что бывший полицай умер.
Одни говорили – туда ему и дорога, вторые, что отмучился, болезный, ведь не просто с таким позором среди людей жить.
Лялька Островская была уверена и нас пыталась в этом убедить, что именно после нашей решительной атаки он скончался от «ранений». Душевных. Мол, от стыда и умер.
Если ей верить, то гордость распирает. А когда один сам с собой остаёшься, то немного сердце щемит – как то не очень радует, что ты к чьей то смерти причастен.
На следующее утро Лялька сидела за столом и елозила ложкой по тарелке с противной кашей.
Баба Ляля с утра себя вела как то странно. Она не угрожала, что расскажет родителям про то, что Ляля вообще ничего есть не желает; и вообще она была сегодня молчалива и грустна.
Затем она очень странно оделась - одела чёрное платье, повязала на голову черную косынку.
Лялька даже, грешным делом, подумала, не тронулась ли бабушка умом!
Когда баба Ляля уже собиралась уходить, Лялька всё-таки осмелилась спросить:
- Ба, ты куда?
Никакой реакции! Как будто Ляльки сегодня не существует! С ума сойти!
Как только за бабой Лялей захлопнулась дверь, Ляля победоносно крикнула:
-Ура!
Не нужно ни кашу есть, ни зубы чистить, ни умываться!
Сразу гулять!..
А что если проследить за бабушкой?!..
Интересно же, куда она пошла!..
Лялька тут же выбежала на улицу.
Бабушка не успела далеко уйти и Лялька пристроилась за ней, прижимаясь к заборам и кустам.
Так дошли до погоста.
Лялька еще никогда не бывала на кладбищах.
Нет! Ей не было страшно, но лучше всё-таки, если бы ребята были рядом!..
А бабушка тем временем подошла к свежей могилке, на которой ни креста, ни венков. Только палка с прибитой на ней дощечкой, на которой чёрной краской написано, кто здесь похоронен.
«Интересно узнать, к кому это бабушка пришла!»
Но подойти, всё-таки, не удобно… Что бабушка скажет…
Тут Лялька обратила внимания, что у бабушки трясутся плечи!
Она плачет?!..
Моя бабулечка плачет?!..
Быстрей к ней! Успокоить её! Она же самая лучшая на всё белом свете!
Подбежала! Обняла за плечи:
-Не плачь, моя миленькая!.. Не плачь, я с тобой…
Взгляд упал на дощечку.
А на ней слова: «Степан Колюжный».
«Степан… Степан… Кто это?!.. Стоп!.. Полицай вчера умер!.. Не может быть! Бабушка!..»
Закричала в голос:
-Бабушка! Он же предатель!.. Ты что, оплакиваешь предателя?!..
Бабушка стояла, опустив голову на грудь и плакала… Плакала беззвучно, только плечи ее тряслись.
Лялька тоже заревела.
И сквозь слезы:
- Это же не честно!.. Он наших убивал!.. Он – предатель Родины…
Потом к бабушке:
- Ты что, тоже предательница?!.. Это неправильно, я же пионерка!..
…Через пару недель приехали родители.
Маня сразу обнаружила, что бабушка и внучка не общаются. Словно чужие.
Она обратилась к маме. Та не захотела объясняться.
Тогда Маня увела Ляльку в её комнату и закрыла за собой дверь.
Они долго там находились. Слышно было, как Лялька плакала, а Маня её успокаивала и всё что то говорила… говорила…
На следующее утро, после завтрака, Лялька нарвала цветов в полисаднике. Выбирала те, что поярче и покрупнее, собрала в букет и назад в дом.
Через несколько минут баба Ляля, мама Маня и Лялька с косынками на головах, отправились на погост. Лялька несла цветы.
Эту историю мне рассказала Лялька, когда мы уже были женаты. Я ещё в детстве понял, что нравлюсь ей!