Варшавское гетто
Теперь здесь парки, цветники, шоссе,
дома-высотки в зареве рассветов.
Теперь здесь пьют коньяк, кофе-гляссе,
а раньше было... раньше было гетто,
собачий лай и дуло у виска,
колючее сплетение заборов
и смерть, и боль, и жгучая тоска,
надежды тонкий лучик в пене горя.
Здесь жили, умирали недопев,
и на Голгофу шли под " Танго смерти".
Мечтой последней облака задев,
летали души в страшной круговерти.
Глаза детей кричали в пустоту,
сердца кричали в измождённой плоти,
потомкам завещая красоту
и мир спасти, который жизней стоит.
И был сей мир их жизнями спасён,
чтоб жили мы, о них молясь и помня.
А шар земной террором потрясён -
опять он горя и печали полон.
Проснитесь, люди, чтоб не опоздать,
урок истории, как в детстве повторите.
Теперь ведь наш черёд его спасать...
Спасите Мир,я вас прошу, спасите!
Почему?
Над Бабьим Яром пролетают птицы.
Над Бабьим Яром облака плывут.
Год сорок первый... Лица, лица, лица...
Дорогой смерти медленно идут...
Идут евреи. Ангел смерти рядом.
Их провожая в этот скорбный путь,
он, тот, который знает ужас ада,
и он не может видеть эту жуть.
Понять не может, как случилось это -
евреи - Б-гом избранный народ
уходит в небо.Нет и нет ответа,
и он Всевышнему вопрос свой задаёт:
"Скажи, Властитель душ, сердец Властитель,
что сделали они? В чём их вина?
Ты наш Судья и грозный Обвинитель,
что значит этот горестный финал?
И Ангел тот, услышав голос Б-га,
заплакал, не скрывая горьких слёз,
и путь продолжил пыльною дорогой,
а ветр осенний тот ответ унёс.
Наталья
" И рожденья, и война, и смерть
суженых, единственных, любимых...
А любовь... она неповторима..."
Клара Рубина
Второй мирный послевоенный год. Оживает город. Опять громыхают по рельсам трамваи, созывает всех заводской гудок. "Майна," " Вира," - слышатся выкрики строителей. Прилетели грачи, под крышами ласточки вьют гнёзда. Мир тебе, весна! Мир тебе, тишина! Ты, правда, ещё изранена, но как же я люблю тебя, как истосковалось моё сердце по тебе. Я вслушиваюсь в тебя в предрассветные часы, когда первый робкий луч вырывается в небо, и поздним вечером, когда смолкает всё вокруг и остаются только я- и небо, я - и звёзды. Каждое утро я говорю:" Здравствуй, новый день! Я так счастлива."
Утро. Рассветает. Слышу во дворе знакомое до боли ворчанье. Подхожу к окну.
Конечно, это дворничиха Катерина опять ругается на дочурку свою, Наталью. И
впрямь, ей бы ещё спать, а она за матерью как приклеенная ходит следом.
Эх, Катерина! Помню её девчонкой - высокая, статная. А какая у неё косища была!
Хорошо училась, в институт собиралась, да война, будь она проклята, всё сломала. Закончила курсы санитарок - и на фронт. Слава Б-гу, вернулась живая и с ребёночком на руках. Ох, горюшко ты горькое. Да разве она одна такая. А их любимые остались лежать в земле сырой и не узнают они, каких деток
красивых нарожали их фронтовые подруги. Эх, жизнь! А Катерина изменилась очень - грубая стала, курит, пьёт, а матерится так, что мужики её боятся.
Зато Наталья, как цветок нежный - глаза голубые, волосы русые, пушистые, а сама, как стебелёк тонкий. Любит её Катерина и все в нашем доме её любят, жалеют.
Кто кусочек сахара даст, кто сухарик.
Ну, Наталья, как юла. Кружится по двору, да так красиво руками разводит, и говорит, что будет балериной. Где ж ты видела такое? Неужто Изабелла Львовна из шестнадцатой квартиры брала её с собой в театр. Сама-то любит балет до безумия и девчонке мозги запудрила. Ишь ты, как прыгает, ну и Наталья!
Кружись, дитя, радуйся жизни. Может и мать, глядя на тебя, изменится, да загорятся её глаза счастьем, и встретит ещё свою любовь.
Кружись, кружись, Наталья. Дай Б-г не знать тебе горюшка. Хочешь быть балериной, вот и хорошо. Да сбудутся, детка, твои мечты!