О, бездарный бухгалтер, не умеющий сложить две разновеликие суммы в одну искомую! На что тебе, несчастный, занимать место, в которое ты не вписываешься – шел бы ты, бухгалтер, промышлять нечастыми переводами! Именем дебета, кредита и сальдо, будь они трижды уравновешены!
Думаю, что-то похожее пробегает в голове нашей старейшей сотрудницы – Алины. Израильтянам отчества не полагаются, поэтому она была и остается Алиной, несмотря на гигантский стаж в бухгалтерии и вообще по жизни. У нее есть сын, который выбрал неправильную стезю. Он филолог. Я тоже филолог, но не могу себе позволить непредсказуемости филологического существования. Мне нужна основа, почва, надежность. Двум моим детям она нужна еще больше. Поэтому меня принесла нелегкая на бухгалтерские курсы, а после них – сюда, в некоммерческую организацию, ведающую круговоротом денег в израильском харедимном обществе.
У Алины на лице девятибалльный шторм. Она тычет своим сухоньким пальцем в экран, монитор пошатывается, но пока стоит.
- И это после того, как я ради вас расчленила Фельцмана! – восклицает она трагически. Негодование бушует в ней, и пепел загубленной надежды стучит в ее сердце.
- Он дает на два филиала! Два!
Я смотрю на мерцающий экселевский файл и соглашаюсь, что – да, два. Но я неисправимый филолог, я не могу вместить в свой ум таких понятий, когда пишется одно, а подразумевается другое. А если на меня кричать или шипеть, то я вообще ничего не могу вместить в свой ум.
Разговаривать с Алиной – это как катить под откос бочку с динамитом. Сначала все спокойно, а потом – ба-бах! Алина мечтает о заслуженном отдыхе – так она говорит несколько раз в день, но отдых недостижим, как мираж в пустыне, поскольку ей некому передать финансовые заботы. Не мне же, в самом деле.
- Учитесь уже! – говорит она замученно. – Когда я отсюда свалю – никто не поможет!
Мне жаль беднягу Фельцмана, которого бухгалтерский гений Алины разнес по двум частям приходного файла. Жаль своей головы, никак не приспособленной к финансам, и своей способности к иностранным языкам. Я сама порой чувствую себя, как Фельцман: часть меня – здесь, за столом с калькулятором, а еще часть – не пойми где, то ли в прошлом, то ли в неясном будущем.
К нам захаживают старушки – озадаченно смотрят на меня, незнакомую, на всякий случай, уточняют:
- А вы – бухгалтер?
- Исполняющая обязанности бухгалтера! – рекомендуюсь я с некоторой издевкой, но тут же добавляю: - Ну, конечно, вы же в бухгалтерии. Вы хотите нам денег дать, или вам справку за прошлый год? Или вы по другим каким вопросам?
Одну из бабулек зовут госпожа Ревиталь, она подруга Алины – так считает наш начальник. А Алина считает саму себя Ревиталиной жилеткой, валерьянкой и громоотводом. На звонки в офис отвечаю обычно я; услышав знакомый ломкий голос, я возвещаю Алине с нескрываемым злорадством:
- Госпожа Ревиталь!
Алина сразу как-то никнет и превращается из бочки с динамитом в обычную потрепанную жизнью немолодую тетку. Она отмечается в электронном таймере и идет в кафе – слушать истории госпожи Ревиталь. Госпожа, как и Алина, любит кошек, но они не всегда хороши как собеседники. Я тоже люблю кошек, но это меня не оправдывает перед лицом раскиданного по файлу Фельцмана. И не видать мне амнистии за подписью Алины, старейшего бухгалтера.
Да, если уж мы о динамите… Я думаю, что бухгалтер с некоторым опытом работы вполне сможет потом стать сапером. За несколько лет работы бухгалтер изловчается выруливать из ситуаций, в которых при любых его действиях светит нагоняй.
Вернувшаяся Алина смотрит на таймер с досадой:
- Ну вот, напреступляла преступление… Два часа. Но вы-то хоть разобрались с файлом, или снова во все тыкать? Когда я отсюда свалю, как вы жить-то будете?
- Вы не свалите отсюда никогда, - констатирую я с усталой покорностью, - вы вечны, как сама финансовая система. По крайней мере, я свалю раньше вас.
Интересно, что Алина на это не обижается, а выглядит даже удовлетворенной. Подозреваю, что она как раз боится как огня этого заветного заслуженного отдыха.
До чего бы довели наши взаимные подколы и выпады – поди гадай, если бы не грянул он – карантин, великий, ужасный и спасительный. Когда Алина не должна наблюдать меня перед собой каждый день, она становится как-то мягче и приятнее. Даже звонит на предмет пообщаться, а не просто тыкнуть носом в очередное безобразие.
- Ну, здравствуйте,… чуть не сказала – корм кошачий! – тянет она в трубку.
- Прямо даже так?! – изумляюсь я.
- Ну да… У меня ваше имя в телефонной книжке прямо над магазином кошачьего корма…
Алинин сын прав тысячу раз, хоть и разбил вдребезги материнские ожидания. Корректирует тексты в издательстве, получает минимальный оклад, радуется жизни, понятия не имеет о дебете и кредите. Как и я, кстати. Быть нищим, счастливым и талантливым филологом, наверное, проще, чем стабильно устроенным никудышным бухгалтером. Но это уж, конечно, дело выбора. Между прочим, дети у того филолога тоже есть. Двое.