БЕССЛОВЕСНАЯ МОЛИТВА
...Шел итвадут, он же фарбренген –хасидский сходняк с водкой, с беседами о Торе, с песнопениями... Водку уже выпили, "Двар Тора" был произнесен, да так произнесен, что и после трех минут последовавшей тишины кто-то украдкой утирал скупые мужские слезы. Рав Иеѓуда, хабадский раввин нашего поселения, завел нигун – мелодию, призванную пробуждать душу и приближать человека к Творцу. Он пел, ритмично постукивая по столу в такт костяшками пальцев.
На-на-на-на-на... на-на-на-на-на... Я ожидал, что сейчас это музыкальное вступление закончится, и пойдет нормальная песня. Но песни не было - не было слов. Вместо этого отовсюду неслось: на-на-на-... на-на-на... Мелодия то струилась, то наливалась грозной волной, то обрушивалась девятым валом. Ощущение было, что Некто оттуда, с вышины, говорит мне что-то – я не могу понять что, но все равно – счастлив. Слов я так и не дождался. Затем хасиды и сочувствующие затянули другую кантату, еще более красивую и тоже без слов.
- Рав Иеѓуда, - спросил я в тот вечер, - почему ваши нигуны звучат без слов?
- Он ответил коротко и гениально: «Слова сужают».
Слова действительно сужают. Отсюда, конечно, еще далеко до тютчевского парадокса "Мысль изреченная есть ложь", но, тем не менее понятно – даже в человеческих отношениях не все может быть выражено словами, а тем более, когда дело касается диалога "Человек – Б-г"! Мне возразят: "Как это не все?! Ведь основная схема диалога между людьми и Всевышним это "пророчество (мы) – молитва (Он)"! Но что есть пророчество, как не "глаголом жги сердца людей"?! А уж о молитве и говорить нечего, так ведь?
Не совсем. Наша история знает случай, когда пророческая сила была не в словах, а... в силе. Речь идет о Шимшоне, Самсоне-богатыре. Богатырем он не был – человек как человек. Когда того желал Г-сподь, пророческая Сила потоком наполняла Шимшона, как других пророков наполняют пророческие слова.
А что там с шофаром? Прежде всего, не что, а когда. Ну да, давайте посмотрим, когда мы трубим в шофар. В Рош ѓа-Шана. И что из этого? А вот что.
Десять дней от Рош ѓа-Шана до Йом-Кипура называют "грозными" или, точнее сказать, "ужасными" днями. Это вызывает некоторую путаницу в понимании. Грозным (а не ужасным) можно считать только Рош ѓа-Шана . Грозен он потому, что мы получаем то, что заслужили. А заслужили мы - ох сколько всего! И не только и не столько за тяжкие преступления.
Окуджава писал:
На фоне Пушкина снимается семейство. Как обаятельны, для тех, кто понимает, Все наши гадости, и мелкие злодейства, На фоне Пушкина, и птичка вылетает.
Это ранний вариант стихотворения, он его читал на концерте в Нью-Йорке, еще до того, как придумал к нему музыку, и "На фоне Пушкина" стало песней. Здесь употреблено слово «гадости» - в данном контексте в переводе на иврит звучало бы как פשע - "пЕша". В более позднем варианте, уже ставшем песней, стоит слово помягче «глупости» - эквивалентное ивритскому חטא "хэт". Оба ивритских слова обычно переводят на русский язык ничего не значащим словом «грех». Окуджава, сам того не подозревая, раскрыл их смысл гораздо точнее.
Так вот, на фоне Пушкина, который сам, при всем его величии, не был чужд "мелким злодействам", наши гадости и глупости обаятельны, а на фоне Торы они отвратительны. И за них-то мы расплачиваемся в Рош ѓа-Шана . Погодите – не противоречит ли это известной истине, гласящей, что Он наказывает нас исключительно в педагогических целях. Ну и что? Наказание, как мера воспитания, все равно является наказанием, а суд есть суд, даже если его задача не наказать, а воспитать.
Этот суд вершится в Рош ѓа-Шана. Мы поем и пляшем, мы симулируем веселье, а в душе трепещем. Потому, что суд вершится нелицеприятный и без всяких скидок. И приговоры зачастую нам выносятся самые суровые.
Скорее всего, мы о них так никогда и не узнаем. А почему? А потому что впереди Йом-Кипур, который вовсе не "судный день", а день прощения. Мы постимся, мы бьем себя в грудь, произнося Видуй (исповедь), мы рыдаем, но в душе счастливы! Ведь каждому – кому в большей, кому в меньшей степени, Он "скостит" наказание. Надо только очень постараться. У нас есть эффективный способ защиты – тшува. Это слово неверно переводят, как «раскаяние». Раскаяние здесь, конечно, играет центральную роль. Раскаяние – это тот нож, которым Дориан Грей наносит удар по своему портрету, гася жестокость, сквозящую во взгляде, сметая с лица лицемерную усмешку, стирая с уст похотливую слюну. «Что вы сделали со своей душой?!» - восклицал Бэзил Холлуорд. А душа – вот она: после того, как в нее вонзается клинок раскаяния – что само по себе нестерпимо болезненно – она вновь чиста, как в тот день, когда художник творил великий портрет. Однако тшува шире, чем «раскаяние». Правильный перевод – «возвращение». Совершивший глупость ли, гадость ли, мелкое или немелкое злодейство, человек, очистившись раскаянием, должен вернуться к самому себе – тому, каким он был до того, как проштрафился.
Но недаром именно Грозные дни называют еще Десятью днями тшувы (хотя строго говоря совершить тшуву можно в любой день года, эти дни прямо, как сейчас говорят, под нее заточены). И вершина тшувы – день обжалования Приговора – это Йом Кипур.
А что Рош ѓа-Шана? А в Рош ѓа-Шана, как раз в Рош ѓа-Шана звучит такая молитва, в которой нет ни одного слова, ни одной мысли, ни одного звука, произнесенного человеком. Это – трубление в шофар.
Пение шофара – это наш бессловесный крик к Б-гу. Это даже уже не просто молитва, это мольба. Недаром во время засух, войн, когда слова иссякали и губы пересыхали, евреи устремляли взоры в небеса и трубили в шофар. И в Рош ѓа-Шана, когда молитва подходит к концу, когда все уже сказано и вся душа уже выплеснулась и остался лишь тот ее главный порыв, который словами не выразишь, в этот миг начинает звучать шофар. Час за часом накал молитвы все нарастал, и вот – пик, час за часом разгонялись, и : внимание – взлет! Слушайте шофар.