Фортепианная сага

Человеку свойственно помнить все то, что случилось с ним в первый раз - первый полет на самолете и первую серьезную ссору с лучшим другом, первую учительницу и первое признание. Я помню, как первый раз увидела море ( навряд ли одесский трамвай помнит такой вопль), и помню, как обалдела от первого увиденного мною водопада ,как просто сошла с ума, слышав впервые "The child in time". И конечно, я никогда не забуду свой первый инструмент."Becker". Строгий и элегантный, с благородными, чуть желтоватыми клавишами и прекрасным глубоким звуком. Я думаю, что и он помнит меня, терзавшую клавиатуру бесконечными этюдами и гаммами, польками, сонатинами и ригодонами. Он помнит, как я выковыривала еще мягкий воск из его массивных подсвечников, так напоминающих старинные канделябры. Это было непередаваемо круто - играть в темной комнате, освещаемой лишь скачущими пламенем двух свечей. А за окном валил снег. Или шел дождь. И нас было трое - свет, музыка и я. Я очень надеюсь, что он великодушно простил меня за варварский эксперимент, к огда я решила превратить фортепиано в клавесин и с аккуратностью и педантичностью отличницы вонзила в бархатистую поверхность каждого (каждого !!!) молоточка канцелярскую кнопку. Я помню свой восторг от нового, совершенно неземного звучания усовершенствованного инструмента, но память почему-то совершенно не сохранила реакцию на это моих родителей. Когда мне исполнилось 15 лет, нам пришлось расстаться. Это был год, когда моя мама воплотила свою страстную мечту - мы переехали в СЕКЦИЮ. Прощай старый дом с летней баней и ледяной водой из-под крана, прощай печка с трафаретом золотистых кленовых листьев на серебряном фоне, которая топилась углем. Да-да, именно углем, который надо было принести с ЗАДНЕГО двора. Прощай, желобок, через который так удобно было перебрасывать мяч, играя в волейбол и который низвергался Ниагарой во время весенних дождей и гроз. Прощай, благоухающий куст сирени, который папа посадил в честь моего рождения и который разросся так, что под ним можно было проводить долгие часы даже во время дождя. Прощай, наш двор. И по сей день я помню его, усаженного розами вдоль дорожки, и наши фруктовые деревья - вишню шпанку и черешню, сливу и яблони и персики...персики..персики... Меня не очень тянет в Японию полюбоваться цветением сакуры. Весной наш двор просто кипел от этого цветения и был усыпан воздушными лепестками - белыми и нежно-розовыми. Я помню, как проклевывались крошечные зеленые черешенки, постепенно наливаясь соком и цветом. Я помню упругость шланга в руках, который под напором воды превращался в живое и строптивое существо, дарящее живительную влагу всему миру. И я ,босая и растрепанная , была повелителем этого монстра. Я прощалась с терпким запахом сорняков, которые мы вырывали, сушили, а потом прыгали на эти пахучие горы с балханы. Я прощалась с ослепительным блеском огромных сосулек солнечным зимним утром и со старыми санками. И с огромным круглым деревянным столом, стоящим в центре БОЛЬШОЙ КОМНАТЫ, под которым я пряталась, стоило только начаться землетрясению. Я прощалась с самыми верными друзьями и с соседями, о которых можно было только мечтать. Одного я тогда не понимала.Я прощалась с детством. Но в этой новой действительности не было места для моего старого инструмента - он бы просто не встал в мою новую комнату, носящее гордое название - ДЕТСКАЯ. Туда въехал новый инструмент .Он был земляком первого, тоже немец со звучным именем Zimmerman. Это было так нызываемое КАБИНЕТНОЕ ПИАНИНО, компактное, не занимающее много места и органично вписавшееся в интерьер. И если BECKER был солидный и строгий мужчина, то это явно была женщина. Молодая, кокетливая, модная, изящная, она дразнила изысканной полировкой красивого темно-коричневого цвета. Ее ослепительно-белые клавиши даже не давали шанса помечтать, что они сделаны из слоновой кости. И у нее ( у него?) не было подсвечников. Именно этому инструменту досталось от меня больше всего, именно за ним я просиживала часами, исправляя последствия моей учебы в музыкальной школе. Через год после переезда на новую квартиру я стала студенткой теоретического отделения музучилища. Но даже на этом отделении, где фортепиано не считалось профилирующим предметом, выяснилось,что и рука - не та ,и пальцы, и корпус, и вообще...все настолько плохо и ужасно, что просто непонятно, как я здесь очутилась. "Откуда, Вы девочка? "- с какой-то брезгливостью спросила меня мой педагог по ф-но, с тонкими нервными пальцами,унизанными кольцами, в неизменной мини юбке, открывавшей сухие коленки. Лилия Александровна. Как она хлебнула со мной, и как я хлебнула с ней! Я, в принципе, подозревала,что учительница из музыкалки халтурила со мной по полной программе, но чтобы до ТАКОЙ степени! Не вдаваясь в подробности, скажу, что я просиживала за новым пианино часами. Бесконечные упражнения, этюды и снова упражнения. Но, как говорится, терпение и труд все перетрут. К окончанию первого курса училища руки были на месте, пальчики бегали, но я всегда ощущала, что пианисткой мне не быть. А потому в консерваторию я осознанно шла на музыковедение. Музлитература, гармония и полифония, сольфеджио и прочие анализы музыкальных произведений и инструментовка - это было мое. Но грянул конец 70-х . Народ засобирался. Америка. Это стало совершенно ВДРУГ мечтой множества еврейских семей. Нас накрыло тугой волной и потащило...потащило...потащило...Папа готовился. Усердно. Дом наполнялся фотоаппаратами и деревянными ложками, какими-то свистульками и матрешками. Самоварчики из гжели и брошечки из нее же, цветастые шерстяные платки и (почему-то!) пачки цветных карандашей фабрики имени Сакко и Ванцетти. Было приобретено даже фоторужье! Все эти столь разнотемные товары должны были обеспечить нам безбедное существование в Италии. Можно было вывозить и спиртное , но в каких-то очень мизерных количествах на одну конкретную душу. Видимо, советский народ, задушенный дефицитом, живо представлял себе идиллическую картинку итальянской семьи - сидит такой папа Лучио с бутылкой советской водки и по ходу осваивает мануальные настройки советского же фотоаппарата, рядом - прекрасная Мария, на плечах которой - яркий и - заметьте! - шерстянной платок, кокетливо завязанный и скрепленный на плечике гжелевой брошкой. Где-то под столом резвится многочисленная мелкотня, занимающая свой досуг перестуком деревяных ложек, перемежающимся переодически нежным звуком расписных русских свистулек. Пара-тройка детей постарше не занимаются подобными глупостями - они, упоенно высунув языки, рисуют замечательными цветными карандашами русского производства. И все это на фоне самоваров и матрешек, аккуратно расставленных на какой-то полке. Папа прослыл большим экспертом в этом деле, к нему приходили за советами и инструкциями. И вот ,среди этого фотоаппаратно-ложечного безумия, приходит совершенно не благостная весть - мой инструмент вывозить из страны нельзя. Какие мотивы были у авторов этой дерективы - сказать сложно. Возможно, они не хотели, чтобы заграница узнала, что советские дети учатся на импортных инструментах, и не сделала из этого глубоко идущие выводы о плачевном состоянии нашей промышленности, выпускающей музыкальные инструменты. Так или иначе, Zimmerman пришлось продать. Его место занял шикарный инструмент Riga. Именно так, латиницей, было написано его название, так как это было фортепиано, которое шло на экспорт. Нужно ли говорить, что в магазине оно не стояло и, чтобы его приобрести, нужны были крепкие связи. Кому достался Zimmerman мы не помним - ни я , ни мама. Остается надеяться, что он попал в надежные руки. Какова же судьба РИГИ? Это пианино было продано в 1990 году одному греку и уехало с ним на его историческую родину. Как вы справедливо догадались, ни в какую Америку оно не попало, точно так же, как не попали туда и мы ,получив отказ в 1979 году. Почему? Причин тогда никто не объяснял. Итак ,1990 год. Это уже не волна. Это цунами. Едут все. Говорят на эту тему все. Вариантов остаться уже просто нет. К тому же у меня РИГА, которую можно безболезненно вывозить.НО!!! Не тут-то было...Нам предписано и разрешено вывоз 500 кг (!!!) на семью. А это как раз вес одного фортепиано с упаковкой. К тому же, ходили упорные слухи , что инструменты прибывают в Израиль разбитые в пух и прах. Дрова, а не инструменты, которые только и годны, чтобы получить за них компенсацию по страховке. Мы не рискнули. Я помню, как довольный и симпатичный грек увозил мою РИГУ. Я плакала. Было чувство, что ты теряешь что-то живое, часть себя. И слезы эти были, видимо, предчувствием, что за фортепиано я сяду не скоро. За время жизни в Израиле мы сменили 3 квартиры. И, когда 15 лет назад переехали в последнюю, вопрос покупки пианино вновь встал на повестку дня. Споры были дикие. И ссоры тоже. Я проиграла. В пинат охэль - нашем обеденном уголке - с удобством разместился большой овальный стол со стульями. И бар. И музыкальный центр. В такой большой квартире вновь не нашлось места для инструмента. И вот сейчас я созрела. Окончательно и бесповоротно. Я хочу пианино! Даже так - хочу!!!!!! Не меньше меня его хочет младший сын, занимающийся музыкой. И эти два ХОЧУ произвели революцию в нашем сознании. Долой стол со стульями! Да здравствует музыка! Сыну скоро 25, и на эту круглую дату я и решила приподнести такой вожделенный подарок. Сюрпризы мы не любим, а потому я свое решение озвучила. Ребенок, обдумав с минуту мои слова, аккуратно и вкрадчиво спросил: "И что, когда я уйду жить отдельно, я его смогу забрать? " Я объяснила, что фортепиано - это не гитара, и даже не электрогитара, его не таскают с одного съемного жилья на другое. На что услышала ответ совершенно в духе моего сыночка: "Я понял, ты хочешь МНЕ на день рождения купить СЕБЕ пианино." Вот так . Не больше и не меньше.