Слободка

Мое детство проходило в разнополярных мирах. «Новый мир» – это родительский дом, в котором воля родителей разрывала меня между школой обычной, школой музыкальной и секцией фигурного катания. Ничего изощрённее в деле превращения нормального мальчишки в аморфное, рефлексирующее создание, нельзя было придумать. Если есть нормальные мужики среди умеющих играть на скрипке фигуристов, заранее прошу у них прощения.

Обстоятельством, сохранявшим во мне мое мальчишеское естество, было посещение «старого мира» – дома моих бабушки и дедушки, расположенного в рабоче–хулиганском районе с незатейливым названием Слободка. Там была другая атмосфера и другая эпоха. Слободка располагалась в балке. Туда не доходили шумы индустриального города. Здесь можно было увидеть фонарный столб из просмоленного дерева, воздвигнутый во времена электрификации. Канализационные люки и кирпичи слободских домов были испещрены надписями с «ятями». Старики носили френчи, брюки заправленные в сапоги и фуражки а-ля Сталин. Местные мальчишки поголовно были сорванцами с уголовными ухватками, и наказания к которым прибегали родители для усмирения этих сорвиголов были мне непривычными и на мой изнеженный вкус слишком радикальными. Моим самым суровым наказанием было играть опостылевшие гаммы. В Слободке же звонкая материнская оплеуха считалась последним предупреждением не в меру расшалившемуся чаду. Далее следовала церемониальная экзекуция – порка лозой. Действо происходило, обязательно, на крыльце. Порку полагалось видеть как можно большему числу соседских мальчишек. Реквизит к спектаклю главное действующее лицо готовило само. Причём, ветки на лозу тщательно проверялись матерью перед употреблением. Высшим мальчишеским шиком было подняться после наказания, повернуться к притихшим соратникам и изобразить улыбку на лице, залитом непросохшими ещё слезами, а то и подмигнуть.

Эти пацаны приняли меня в свою вольницу и как могли ковали из меня мужчину. В семилетнем возрасте меня ввергли в шок, ознакомив с подробностями деторождения. Вернее, знакомили с подробностями одного только процесса – зачатия, притом в понятиях далеко не научных. Данная лекция была обставлена как таинство, по антуражу похожее на таинство приёма в ложу вольных каменщиков. Ближайший друг и сосед Санька отвел меня в закуток, в котором уже присутствовало трое-четверо приятелей. Те спросили, можно ли доверить мне тайну и получив положительный ответ, безжалостно растоптали мою «невинность» подробностями о том, что сейчас называется «секс». Жалкие клеветники хотели меня уверить, что подобный процесс предшествовал и моему появлению на свет, но это им не прошло. Таким безобразием мог заниматься кто угодно, но не мои родители. Помню, даже вывел в голове теорию по которой выходило, что чем выше стоит человек в иерархии дорогих мне людей, тем целомудренней его отношения с особой противоположного пола. Всем остальным, не охваченным моей шкалой ценностей, я милостиво предоставил свободу заниматься чем угодно.

Следующим шагом в моем возмужании были попытки курения. Начинал я курить по требованию и под присмотром того же Саньки. Первой сигаретой, которой я затянулся, была кубинская «Рейс» – ужасно крепкий табак, обернутый сладковатой тростниковой бумагой. Естественно, без фильтра. Впервые в жизни я почувствовал, что у меня есть легкие. Причём, сразу понял, что я их теряю. Они сгорают в испепеляющем жаре, втянутом мной с этой, первой в моей жизни затяжкой.

Затем наступил этап противоправных действий. Имущественные преступления мы благородно отринули, а сразу перешли к покушению на жизнь. Вернее, на красоту. Вооружившись рогатками и самострелами пуляющими «шпунтиками» – загнутыми в крючoк кусочками проволоки – мы залегали в придорожных кустах, окаймлявших границу Слободки, и выжидали. Когда мимо проходила стайка девушек, одетых по моде того времени в мини-юбки, звучала санькина команда: «Огонь», и мы, мелкие садисты, посылали залп, целясь в незащищенные тканью бедра. Иногда содержание воплей подстреленных прелестн