Со Славкой мы познакомились первого сентября, в первый день школьной жизни. Проучились в одном классе семь лет, пока меня не перевели в другой класс, после чего я сбежал из ненавистной школы. Но и потом мы дружили – делились впечатлениями, музыкальными записями, секретами, иногда анашой. Впрочем, период травки был совсем коротким: ни он, ни я не «вкурились».
В седьмом классе мы сидели на уроке английского за одной партой. Учительница влепила мне пощёчину. За разговоры, которых я не вёл. Я поклялся перед всеми устроить ей такое, что она будет умолять меня перейти в другую группу изучения английского, но я ей этого удовольствия не доставлю. Клятву я исполнил. Училка пыталась увещевать меня на каждом сорванном уроке, затем принялась заваливать родителей жалобами, красными чернилами в дневнике, на моё поведение. Мне пришлось рассказать им о пощёчине. Те явились в школу, прояснить обстановку. Даже в замшелые времена учительского произвола – пощёчина, это было что-то за гранью. Когда я об этом рассказал в учительской, где проходило разбирательство, мне не поверили. Хотя, думаю, всё же, поверили – во время инцидента за задней партой сидела другая учительница, из параллельного класса, и проверяла задания. Уверен, от неё не укрылось случившееся, но честь мундира... Я призвал в свидетели Славку, а тот промямлил, что ничего такого не помнит. Интересно, что меня не стали втаптывать в грязь за «клевету» на учительницу и систематическое срывание уроков. Просто, оставили один на один с этой молодой фурией, и она мне предложила «четвёрку» в табель только за то, что я буду тихо сидеть на её уроках. Позже я спросил у Славки, как он мог не сказать правды. Тот объяснил, что ему нужно учиться, и учиться хорошо, чтобы преуспеть в жизни. Как-то так. Славка строил планы на жизнь уже тогда, когда я об этом вообще не задумывался. И, главное, он их претворял. Учился отлично, не то что я, выкладывавшийся только в дисциплинах, что были по душе, совершенно махнув рукой на остальные. Не растрачивал себя на игры и развлечения. Был уравновешенным до недоумения, скрытным, но целеустремлённым. Из первых опытов в алкоголе, сексе и добывании денег, Славка явно преуспел в последнем. Фарцевал он не лихо, пустившись во все тяжкие, а в тихую, наживаясь на всём и всех, но без лишней огласки, только, чтобы хватало на скромные «понты». Как-то я узнал, что Славка перепродал нашему общему другу джинсовую жилетку, по цене вдвое превышающей уплаченную самим. Об этом мне поведал парень, «толкнувший» её Славику. Я дал Славке в морду. Тот не ответил. Но меня как-то перехватил его отец и пригрозил, что за Славку убьёт.
С алкоголем у Славки тоже «срасталось» – тут сыграла генеалогия. Помню, его отец был алхимиком. На чём он только не настаивал и из чего только не гнал! Раз на день рождения сына он выставил свои чудо-напитки и давай нас, заморышей восемнадцатилетних, потчевать. «Вот смотрите, – говорит, – Эта на особом корне настояна. А на каком, не скажу. Только Славке секрет передам, когда вырастет». В банке на дне, действительно, корешок какой-то раскорячился. И содержимое цвета в меру редкого раствора марганцовки. Но за здоровье именинника пришлось выпить. Не раз. А там градусов шестьдесят. Короче, очнулся я в горизонтальном положении. На полу. Щекой к ковру припечатанный, без сил пошевельнуть конечностями. Открываю глаза, а прямо перед лицом банка с издевательской надписью на оклеенном лейкопластырем боку: «ПЕРЕГОН ЯБЛОЧНЫЙ. ОЧЕНЬ КРЕПКИЙ». А я на не очень крепком скопытнулся.
Про секс не знаю, свечки не держал. Сам я женился рано – раньше всех друзей встретил свою Джульетту. Холостяцких хороводов не водил, не моё, но помню славкин рассказ:
Жил он в то время с бабушкой. Слепой старушкой по имени Олимпиада. А так как она родилась в девятисотом году, и в дни московской Олимпиады ей было восемьдесят лет, то Славка так над ней и потешался: «Моя бабушка Олимпиада-восемьдесят». Родители съехали на дачу, предоставив Славке побольше свободы и пространства в доме. Как-то привёл Славка к себе девушку-сокурсницу. Всё как положено. Прелюдии в зале на диване, вот-вот продолжат в спальне. Тут, из своей комнаты ковыляет Олимпиада и спрашивает: «Славик, кто это с тобой?» «Друг», – ответил Славка. «Фу, как у твоего друга ноги воняют», – проворчала вредная старуха. Вы теперь понимаете, почему в Советском Союзе не было секса?
Славка выучился на инженера, отслужил «пиджаком» (так назывались некадровые офицеры, служащие два года после института с военной кафедрой). Вернулся в свою проектную шаражку. Я эмигрировал. Связь оборвалась.
Первый раз я появился в родных пенатах через девять лет. Встретил Славку. Не женат, до сих пор инженером в шаражке и грузчиком в гастрономе. На окорочках. Пьёт, но меру знает. Способности к коммерции никуда не развились. Не тот масштаб. Осталось увлечение музыкой. Спросив, что бы я хотел иметь из записей поры нашей юности и получив ответ, метнулся на музыкальный базар и притащил мне компакт редкого альбома «Genesis». Жил с мамой – бабушка и отец преставились. С семьёй не сложилось. Девушку с которой встречался родители увезли в Германию. Она обещала вызвать и его, но сначала возникли трудности, а затем у неё отпала надобность в Славике.
Прошло ещё шесть лет. Не пьёт. Уже. Знакомит с девушкой. Вскоре после нашей встречи женятся. Рождается сын. Через год разводятся.
И недавно. Встречу назначает в кафе возле дома. Славка уже хмельной и совершенно опустившийся; рубашка на нём та, что я помню с прошлой встречи, только полинявшая и невпопад штопанная. Мать в параличе. Сестра захаживает пару раз в день, поменять памперс, остальное на Славке. Конечно, в дом не зовёт. Предлагаю помощь – отказывается.
– Но что-то я могу для тебя сделать?
– Можешь. Поставь мне графинчик и не давай никому подсесть.
А подсесть собирается Олежа: бывший одноклассник-двоечник, а теперь, по представлениям Славки, местный «авторитет», смотрящий на районе, держащий штаб в этом кафе. Всё несерьёзно: задрипанное кафе, «авторитет», окружённый вдрызг пьяными адептами, преподносящими ему какие-то шмотки: «Возьми, Олежа, это тебе будет как раз». Барыга? Прошу Олега оставить меня со Славкой одних. Заказываю на стол водки с закуской. Славка пьёт и изливается о музыке, о фильмах. Беседа перемежается какими-то викторинными вопросами - видно, что Славка пытается меня впечатлить: «У Антониони эпизод с гитарой Джеффа Бека помнишь? Нет? Так слушай...» Иногда предаёмся воспоминаниям. И про жилетку он вспомнил. Про то, как его ударил. А я ему рассказал, что его отец тогда за него вступился. «Отвянь, Нудик. Видишь, Мишка заскучал?» Олежа, наблюдая со стороны, озаботился моим душевным состоянием. «Это тут я «Славка-нудик», а на музыкальном базаре – уважаемый Вячеслав Евгеньевич», – поясняет не без гордости Славка. Собираюсь уходить. На крыльце поворачиваюсь к Славке, протянуть руку на прощание, и вдруг тот вопрошает: «Мишка, а в пузо можно?» Боже, а вдруг это последнее желание? «Ну, попробуй». Славка сжимает трясущуюся руку в кулак и тычет мне в живот. А в глазах страх:
– Что, не ответишь?
– Нет, Славик.
– Ну, ты мужик!
Сорок лет прошло. Круг замкнулся.
Comments