- Тетя мама!
Кубарем, визжа от восторга, выкатывается мне навстречу крохотный кудрявый комочек. Ещё прыжок – и мои колени намертво стиснуты в её трёхлетних объятиях. И смотрит лукаво. И так вот, снизу вверх, начинает обязательный ежевечерний допрос:
- А мама дома?
- Дома, зайчик.
- А баба дома?
- И она, конечно. Куда она денется?
- И тетя дома!
Ну вот, причислили к лику блаженной семейки. Я определенно тетя – двадцать с лишком лет разницы, как-никак, но уж никоим образом не мама. Ласковое кареглазое чудо принадлежит соседке по общей квартире. Она торговка с центрального рынка и выпивку ценит превыше всех земных радостей. Нет, Света – не радость. Света – довесок. А зовут мамашу так же, как меня, и это ребенок усвоил.
Ребятеныш настойчиво карабкается вверх по моим ногам (не захочешь – присядешь) и, устраиваясь поуютнее, как в гнездышке, пыхтя и посапывая, деловито так сообщает:
- Лиза плиходила сегодня!
- Бабушка Лиза?
Взгляд очень удивленный.
- А Лиза – бабуска?
- Конечно, малыш. Бабушка Лиза.
- А чья бабуска?
- Ничья. Просто бабушка.
Карие вишенки полны недоверия.
- Так не бывает, чтобы плосто!
- Бывает, Светик. Все бывает.
Бабушка Лиза – это одинокая девяностолетняя старуха, живущая этажом выше. Это сейчас она старушка Лиза, а давным-давно, в доисторические времена, была довольно известной балериной. Даже и сейчас, если назвать ее фамилию, то многие припомнят ее бесподобные театральные работы. Может, потом и назову, если вспомню. Вся жизнь в искусстве – вот мне бы так… Так вот, сейчас эта легендарная старушка живет над нами, этажом выше. Забегает то и дело к Светиной бабушке – побеседовать. Сидит на кухне, и, вливаясь старческим подрагивающим голоском в звон и грохот кастрюль со сковородками, рассуждает о ценах на картошку, о погоде, о мыльных операх и обещаниях правительства. Опять булку черствую купила, а трубу в ванной прорвало, их ведь не дождешься, кто их там чинит, эти трубы. Да, мой маленький, принесла тебе гостинчика, вот он…
О славном прошлом она уже не говорит. Светина бабушка – вежливая, кивает да поддакивает, но видно же, что своих забот у нее невпроворот, что ей до высокого искусства. Вот и перестала рассказывать…
Память у бабки Лизы никудышная: вечно она забывает самое главное, из-за чего, собственно, и пришла. А потому вспоминает добросовестно и долго. И смотрит на Свету.
Квартира у старушки большая. Очень большая. В ней гулко отдаются шаги и стук чашки о кухонный стол. Это оглушительный стук, сотрясающий хрупкую бабкину жизнь. Поздно вечером, когда перестают громыхать троллейбусы под окнами и соседи запираются в своих квартирах до утра, в однокомнатке становится очень тихо. Так тихо, что слышно потрескивание лампочки под потолком и шорох собственного дыхания. В это время все неодушевленное – шкаф, стулья, посуда – начинает отбрасывать длинные темные тени. Они дрожат, колеблются и молча дразнят бабку узкими шершавыми языками. Бабка их очень боится, потому что внутри теней, серое и бездонное, сидит одиночество. Можно, конечно, выключить лампочку. Но тогда зловредные тени сольются, и одиночество вылезет из всех своих тайных укрытий, и разрастется во всю комнату, во весь дом, во весь мир, и нависнет над бабкиной кроватью. Никому не нужна старая пугливая Лиза – просто старушка, ничья бабушка, у которой нет внуков. Есть у нее только тени. Призраки той жизни, которой не было. И прячется она от них под одеялом.
Мне скоро тридцать. Я не мама и, похоже, даже не тетя, потому что для меня карьера – самое главное. Я уже начинаю бояться теней.
2005
Comments