Побег

Зимний лес завораживал своим величественным безмолвием. Он был тих и недвижим. Сосны, изначально облаченные в платья изумрудного цвета, словно уснули, плотно закутавшись в тяжелые и длинные белоснежные шубы. Им, очевидно, этого не хватало, потому что вдобавок они нацепили пушистые варежки и водрузили на свои верхушки объемные серебристо – молочные шапки. Воздух был чистым, даже искристым, напитанным лесной свежестью. Установилась ясная и безветренная погода. Фима шел осторожно, внимательно вглядываясь вдаль. Тропинка струилась между деревьями. Под ногами поскрипывал, укрывший землю ровным тонким покрывалом свежий снег.

Странствие длилось уже второй день. Проводница отмалчивалась, а последнюю четверть часа шла сзади. Фиме сразу показалось это странным, поэтому он спросил:

- Разве вы не должны идти впереди? Ведь я не знаю дороги.

- Ничего страшного. Пока двигайся прямо по тропинке, а потом я тебя догоню.

Фима постоянно оглядывался назад, заметив, что женщина вовсе не собиралась его настигать, а совсем наоборот. Она понемногу отставала. Ситуация побуждала Фиму к размышлениям: «Это же произошло недавно. Неделю назад мама вдруг заговорила со мной о побеге». Тогда Зелда подошла к нему, и явно волнуясь, произнесла:

- Сыночек! Ты уже большой. Совсем скоро тебе будет четырнадцать лет. Пожалуйста, выслушай меня и постарайся понять.

– А что случилось мама?

- Моя знакомая еще по довоенной работе на фабрике, договорилась с одной женщиной, которая выведет тебя из города, а потом доставит к своим родственникам, живущим даже не в деревне, а на дальнем хуторе. Она это делает не просто так, а за золото. Я собрала тут семейные драгоценности.

Неожиданным обстоятельством для Фимы стало то, что покидать гетто предстояло только ему одному.

- А как же вы? Что будет с вами, когда узнают, что я сбежал?

- Об этом не волнуйся. Ты ведь Рашевского помнишь?

- Моисея Исааковича?

- Ну да. Твоего учителя по шахматам. Он сейчас в юденрате. Папа говорил с ним о тебе.

- И что он сказал?

- Юденрат покажет тебя в списках умерших по болезни.

- Как это умерших?

- А так. По – другому нельзя. Зато никто нас не будет притеснять. А ты не переживай, потому что будешь жить долго – долго. Я этого очень хочу, - выдохнула Зелда, обнимая его.

Вчерашнее прощание с семьей было для Фимы тяжелым. Иосиф еще утром, уходя на работу, подошел к спящему сыну и долго стоял рядом. Скупая мужская слеза стекала по его щеке. Когда стемнело, и Фиме надо было уже уходить, все плакали, расставаясь с ним. Зелда смогла все же вымолвить:

- Ты должен жить за всех нас. Не бойся и не отступай. Иди вперед.

В то время, как Фима подобрался к ограждению, было уже совсем темно. Тускло мерцали редкие фонари. Пришлось ждать, когда немец на сторожевой вышке отвлечется. Этот момент наступил не сразу. Фима лежал на снегу. Он вел наблюдение, словно охотник, подстерегающий добычу. Вот, наконец, постовой достал сигарету и стал прикуривать. Малолетний узник гетто бросился под проволоку, а затем, стараясь не шуметь, рванулся к ближнему строению.

Там он увидел озиравшуюся вокруг женщину. Она была среднего роста и крепкого телосложения. Плотно закутанный пуховый платок, стеганая фуфайка и короткие валенки были атрибутами ее одежды. Лицо женщины выражало хитрость и лукавство.

- Добрый вечер! Тетя вас зовут Бронислава?

- Она самая племянничек, - ответила женщина, усмехаясь.

- А ты значит Фима?

- Да.

- Ты оплату принес?

Фима протянул ей сверток с мамиными кольцами. Бронислава ощупала его. Развернула. Убедившись, что нет обмана, улыбнулась.

- Это, - сказала она, показывая на желтые нашивки, - надо убрать. Затем ловко сорвала латы с одежды Фимы.

- До начала комендантского часа есть еще время, но немного. Пошли быстро. Переночуешь у меня, а завтра утром двинемся дальше.

Почти час они с опаской добирались в густом вечернем мраке. Все это время Фима испытывал внутреннее душевное напряжение. Оно накатило волной. Разыгравшееся воображение рисовало жуткую картину. Будто вот – вот, из – за недалекого здания, выбегут два немца и схватят их.

Дом Брониславы, выстроенный из бревен, оказался добротным, а его стены были обшиты досками, окрашенными в жёлто – зелёный цвет. На окнах красовались ставни. Внутри жилище выглядело опрятным. Тепло исходило от печи, находившейся в топочной, следовавшей сразу после сеней.

- На вот. Покушай, - сказала Бронислава, поставив на широкий дубовый стол миску с двумя большими вареными картофелинами. Фима мигом их съел. Женщина сидела рядом, пристально наблюдая за ним.

- Завтра нам вставать рано. Лучше спать лечь сейчас. Ты располагайся вот здесь на «канапе», - продолжала она, указывая на скамью со спинкой. - Это тебе. Оденешь завтра, а сейчас укройся, - пробормотала Бронислава, протягивая телогрейку.

Прежде чем уснуть, Фима заметил «скрыню». Этот сундук выделялся из других предметов мебели. Большой деревянный прямоугольный ящик с плоской крышкой привлек его внимание ярким внешним видом. Он был вишневого цвета и имел художественную роспись, выраженную орнаментом из геометрических фигур, плавно перетекавшего в растительные мотивы, изображенные цветами и виноградом.

Ранним утром его разбудила Бронислава. Как раз в тот момент, когда он досматривал сон, в котором почему - то играл в шахматы с Рашевским. Причем проснулся после того, как перевел партию в благоприятный для себя эндшпиль. «Почему именно с ним, - задавался вопросом Фима. – Приснится же такое. Да и как я мог у него выиграть, если Рашевский накануне войны уверенно стал чемпионом Немигова среди взрослых, а мне с трудом удалось завоевать третье место в своем возрасте? К чему бы это?».

– Умойся. Нам пора уже выходить, - вернула его к действительности Бронислава. – Путь предстоит неблизкий. Нужно к полудню дойти до Зарачанской пущи.

Выбирались из Немигова в полутьме. Шли по пустынным улицам, печально ссутулившимся перед внезапно постигшей их бедой, врезавшейся неизгладимыми следами бомбежек. Миновали череду полуразрушенных домов, заборов и оград. До окраины города оставалось идти еще довольно долго, когда они услышали тяжелые шаги патруля, раздававшиеся издали. Оба проворно нырнули в руины ближнего здания.

Появился патруль, состоявший из трех солдат. У каждого из них на шее висел автомат. Они остановились у тех развалин, за которыми укрылись Фима и Бронислава. Здоровенный немец, с нашивкой в виде двойного шеврона V– образного вида на левом рукаве серо – зеленой шинели, включил карманный фонарик. Луч света, направленный на уцелевшую стену строения, обшаривал ее сверху донизу.

– Кажется, я видел человека, бежавшего вон туда, – громко сказал худощавый солдат высокого роста, указывая пальцем на руины.

– Тебе кажется или видел, – отозвался старший патруля.

– Не знаю герр обер – ефрейтор.

– Ты вчера пил шнапс Шрёдер?

– Яволь (Так точно).

– Ты явно перебрал и теперь мерещится всякое.

– Может быть, – ответил высокий. Они, все вместе, громко захохотали.

Фима прижался спиной к стене, затаив дыхание. «Неужели сейчас все закончится?», – сокрушенно думал он. Рядом находилась Бронислава, которая что – то беспорядочно шептала.

– Искать в потемках, да еще в таком месте, где сам черт голову сломит, пустая затея, – заявил обер – ефрейтор, махнув рукой. После этого патруль, мерно чеканя шаг, удалился.

Дождавшись мига, когда звук шагов затихнет, Фима с Брониславой выбрались из укрытия. Дальнейшая дорога, вплоть до Кальварийского кладбища, прошла без происшествий.

– Отсюда до пригородного леса уже рукой подать, – промолвила проводница, когда они достигли католического костела.

Бор встретил их очарованием сказки. Сосны, припорошенные мягким снегом, сверкали в лучах полуденного солнца. Нетронутая красота леса привлекала своей таинственностью.

…Фима обернулся в очередной раз назад и остановился, глубоко потрясенный. Брониславы не было. Проводница незаметно исчезла. «Так вот зачем эта женщина привела меня сюда, - возмущенно рассуждал Фима. - Бросила одного. Что же теперь делать? Куда идти?». Сейчас лес уже не изумлял его своим видом. Предстоящая неизвестность пугала. Внутри у Фимы расползался страх. В полной прострации мальчик побрел вперед, дрожа от холода, пробравшегося под одежду.

Вскоре тропинка вывела его к просеке, где произошло непредвиденное. В один миг Фима встрепенулся, и словно наткнувшись на барьер, стал как вкопанный. Прямо перед собой он увидел волка, стоявшего на расстоянии двадцати шагов и пристально смотревшего на него. Фима был потрясен и не спускал со зверя глаз. «Может это не волк, а большая собака», - вертелось в голове у Фимы, когда он разглядывал неожиданно появившееся животное. Лесной хищник был крупным и пропорционально сложенным, обросшим густым буровато – серым мехом. Имел широкую и вытянутую морду, короткую шею, длинные и сильные конечности. Мальчик и волк продолжали рассматривать друг друга. Они не двигались. Фима не мог пошевелить даже пальцем, скованный ужасом.

Вдруг послышался звонкий и отчетливый топот лошадиных копыт, который становился все ближе. Волк глухо и угрожающе зарычал, обнажая мощные клыки. Затем взвился в воздух огромным прыжком и бросился прочь, быстро скрывшись из вида. Фима в состоянии шока оставался на месте. В ту же самую минуту на просеку выехало несколько всадников. Заметив Фиму, они приблизились к нему. Головными уборами у конников были укороченные папахи с поперечной красной полосой. Фима до войны видел такие шапки – кубанки. «Значит это наши, советские», - обрадованно подумал он и не ошибся. Ему повстречались разведчики из партизанского отряда Скороходова. Один из всадников, крепко сбитый с пышными усами вразлет, облаченный в ватник цвета хаки со знаками различия сержанта РККА, спросил его удивленно:

- Ты кто?

- Я Фима Фишман, - ответил дрогнувшим голосом мальчишка. - Сбежал из Немиговского гетто. Был сначала вместе с проводницей. Она говорила, что отведет меня к своим родственникам, но обманула и бросила одного в лесу. Теперь не знаю куда идти.

- Давай - ка ты пока с нами поедешь, - произнес усатый и усадил его позади себя, на круп лошади.- Хватайся за меня.

Они неслись через лес резвой, размашистой рысью. Мимо проплывали заснеженные ели. С непривычки Фиме было очень неудобно, но он, вдохновленный благополучным исходом тяжело складывавшейся для него ситуации, основательно вцепился в партизана.

Прибыли на поляну посреди леса, где располагался хутор. Это был отдельно стоящий крестьянский двор с хозяйственными постройками. Он находился в трех километрах от ближайшей деревни. У входа в добротный дом из отборных сосновых бревен стоял худощавый невысокий парень в кожухе с винтовкой, висевшей на плече. Всадники спешились. Сержант Кравченя, а именно он вез Фиму, повел его внутрь строения.

- Подожди здесь, - произнес он в сенях. Через несколько минут дверь топочной отворилась и Кравченя позвал его.

Фима вошел в помещение, где на лавке у массивного деревянного стола сидел в красноармейской форме с одной шпалой на петлицах командир отряда Скороходов. Ему было на вид лет тридцать, выше среднего роста, плечистый, подтянутый, с проницательным взглядом.

- Здравствуй! Твою историю я уже знаю, - заговорил он с ним. - Хочешь остаться у нас?

- Да. Очень.

- В таком случае у меня есть одно условие.

- Какое?

- Скажи мне мальчик. Ты дорогу назад не забыл?

- Назад? - у Фимы сразу дрогнуло сердце и глаза заволокло слезами. – Я помню, - с трудом проронил он. Фиме совсем не хотелось возвращаться и опять преодолевать этот наполненный опасностями путь.

- Раз так, то тогда поможешь нашему отряду. Отдохни до послезавтра. Потом пойдешь. Передашь записку с инструкциями нужному человеку в немиговском гетто. Только запомни. Если тебя остановят немцы или полицаи, то ты обязан эту записку проглотить. Никто не должен знать ее содержания.

Фима, всхлипывая, стоял в сенях. Кравченя слегка хлопнул его по плечу и сказал ободряюще:

- Трымайся (держись) хлопец. Живы будем, не помрем.