Отец – Арон, а дед мой – Бенцион

Памяти всех расстрелянных моих родных

в еврейской сельскохозяйственной

колонии Романовка

Отец – Арон, а дед мой – Бенцион.

Не довелось им увидать Сион...

Столетие трудился мой народ:

Растил он хлеб. И так – из рода в род.

Учился и молился, и мечтал...

Что ждёт его – тогда ещё не знал...

Согнали всех копать огромный ров,

Палач кричал, в оскале щеря рот.

Копали всем селом себе "приют"

И понимали, что их всех убьют...

Строчил, не умолкая, пулемёт.

"Никто живым отсюда не уйдёт!" –

Так каркал ворон, и со всех концов

С собаками ловили беглецов...

Рекою кровь родных стекала в ров.

Тела летели вниз, как связки дров.

И мысль о том, что наш всесильный Бог

Их в этот миг не спас, им не помог,

Терзает моё сердце до сих пор,

Опустошая душу, словно вор...

Безжалостно разрушены дома.

От горя почернела, как вдова,

Земля, и не росла уже на ней

Трава, стирая память этих дней...

Остались только тётя и отец

Среди навек загубленных сердец.

И страшная картина – мёртвых строй –

Отныне отбирала их покой.

Но надо было вновь учиться жить:

Иглой надежды порванное сшить.

Хоть память возвращала их опять

В тот ужас, что мешал им жить и спать

До самой смерти...

Путешествуя по Вене,

по еврейскому кварталу

В небе облака патлаты,

Кто-то где-то вышел в дамки...

В голове смешались даты,

Герцоги, их дети, замки...

Слившись с праздною толпою,

Позабыв о днях грядущих,

Окунулись с головою

В шум и гам, в поток бредущих.

Только память всё мешала

Трезво оценить красоты.

Боль тисками сердце жала,

И смущали окна-соты...

Разрывая праздность в клочья,

Мы вернулись в дни былые,

Будто видели воочию

В этих окнах лица злые

У продавших чёрту души,

Их в крови по локоть руки.

И людей в вагонах душных,

Отправляемых на муки...

Этот миг истёртой грани

Между нынешним и прошлым,

Словно пулей, правдой ранил,

Нынешнее сделав пошлым.

А в витринах антикваров,

Алчно жаждущих наживы,

До сих пор стоят товары,

Чьи хозяева не живы.

И не радуйся, прохожий,

Столь прелестной статуэтке...

На Эсфирь она похожа,

На замученную Этку.

В горе, посреди величья,

Память разрывала вены...

И смотрела с безразличьем

С высоты величья Вена.