Александр Андреев
Новогодняя повестка
Под собственные шаги легко слагается в уме песенка: вот и году, наконец, настает уже… В общем, вот то самое и настает. И хорошо! Миша верит, что это хорошо, и, напутствуя уходящий год в нелитературных выражениях, хрустко топчет снег, засыпающий переулки Пречистенки. Хорошо, что этим белым вечером можно, наконец, не прятаться: все менты уже бухают. И хотя в туннеле грядущего свет не брезжит, настроение Мишино поднимается – просто потому, что опускается в небытие этот проклятый год. Он уже падает в космическую тьму на повороте земной орбиты, и с нового ее витка прилетает шальная мысль: а не заявиться ли теперь в гости к Маринке? Живет она с занудой-матерью и гадом-дедом за Плющихой, у Москвы-реки, и сейчас наверняка дома и, может, даже обрадуется, но… пересечь Садовое кольцо... Место открытое, и именно там в октябре замели в военкомат двух его сокурсников разом. Затолкали в машину и увезли. Одного уже нет в живых... А, ладно, ерунда: все, включая ментов, уже покромсали салат, вынули из морозилки водку, и никому сейчас Миша не интересен. Вот только… Маринкины домашние обрадуются вряд ли. Дед запросто и сдать может – тот еще сундук с флагом. Маринка и та – даром что чемпионка по санкам, а трясется, как заяц перед этим злобным крючком.
«Закопать бы его, суку, поглубже, чтоб ни одна б… не нашла!» – слышится за спиной человечья молвь. Обернувшись, Миша застывает: прямо на него, не вполне ровно, но спешно шагает, звеня полной сумкой, здоровенный дядька в полицейской форме. Разогретый беседой с самим собой и еще чем-то, страж закона охватывает зигзагами весь тротуар, но вжавшийся в сугроб уклонист от военного призыва в круг его внимания не попадает.
Не дыша, слушает Миша удаляющийся звон и впервые понимает, что новогодние пожелания не всегда светлы. Только что кому-то пожелали быть закопанным в наступающем году. Кому – бог знает, но пожелали сильно и искренне. «Закопать… Закопать?.. Закопать!..» От повторений слово все милее, все ближе к сердцу. Уж не хочет ли и Миша кого-то закопать?.. Да отчего же нет?.. Пожалуй, он бы закопал… кое-кого. Скорей да, чем нет! Какое, однако, свежее, бодрящее чувство! От злодейской мысли, сроду не посещавшей его светлую математическую голову, захватывает дух! «Закопать, закопать!» – шепчет он, пока ноги несут его к Садовому кольцу. Счастье от избегнутой опасности туманит глаза, и в дрожащей меж ресниц влаге является из новогодних огней образ закапываемого – в белой, как снег рубашке, синем пиджаке и кроваво алом галстуке. «Как бы это мне его назвать?» – раздумывает Миша. «Закопáнец? Закóпок? Закóпец?» Это он, закопец, сделал так, чтобы Миша прятался. Это ему, закопанцу, нужно, чтобы Миша непонятно зачем стрелял в кого-то, пока не застрелят его самого. В плывущей фонарной радуге закопец улыбается ему ласково, с намеком: ничего, мол, родной, все равно поймают. Оглядевшись, Миша горланит в пустом переулке: «А плевал я на тебя, закопец! А не поймаешь!» А закопец улыбается еще ласковей: поглядим, дескать, кто кого закопает. «Это конечно», – вздыхает Миша, – «кого, собственно, я могу закопать? У меня и лопаты-то нет...»
На Садовом навстречу Мише вырастает из метели горбун в красной шубе и кричит: «Эй, уклоняющийся от мобилизации!» «С чего вы взяли?» – храбро врет Миша. «Чую!» – веселится горбун и поясняет: «Ментом я был, повестки раздавал олухам вроде тебя, да советовал драпать подальше. Донесли, конечно; пришлось уйти в деды-морозы». Теперь видно, что горб – это огромный рюкзак, не иначе как с подарками. «Ну, чего хочешь на Новый год, дезертир?» – слышно из-под горба. «Лопату хочу!» – пробует острить Миша. Красная шуба, шагая мимо, отвечает почему-то серьезно: «Это вряд ли. Это сейчас в дефиците…» Голос смолкает. Миша озирается, но видит уже только метель…
Маринка молча обхватывает Мишину шею крепким объятьем бобслеистки и долго не отпускает. В коридорном сумраке застывает силуэт матери. «Кто это?» – сипит где-то старческий голос, и сливной бачок трубит тревогу… Чем же объяснить Маринке полную свою пропажу на три месяца? А нечем, кроме как чистой правдой… «У тебя же есть загранпаспорт, почему ты не улетел к твоей бабушке, в Израиль?!» – убивается Маринка. «У меня нет денег», – отвечает Миша. «Ты же мог взять у меня! Ты забыл, что я – олимпийская чемпионка?» Миша мотает головой: «Я не мог. Я прятался. Я не хотел подвести…».
«Ну, садись, безденежный, выпей задарма!» – сипит дед, но добра в его сипе не слышно. Ничего в жизни не пивши, кроме пива, звезда математического факультета обжигается и хмелеет с первой рюмки. А дед подливает, приговаривая: «Пей, знай, пей! Замерз, чай?.. Косишь, значит, от призыва-то?.. Молодец! Не хочешь, что ль, за Родину воевать? Ну да, зачем тебе? Пусть другие… Пей, пей… Дезертир ты, однако у нас выходишь, вот что!» Улыбка небритого деда чем-то до жути напоминает Мише улыбку бритого закопанца. За музыкой из телевизора слабенько слышны Маринкины возражения, пресекаемые одним поднятием кустистой дедовой брови. Но музыка обрывается, сменясь чуткой, будто всеслышащей морозной тишиной, и телевизор вещает душевным тенором: «Дорогие братья и сестры! В наступающем году мы станем жить еще лучше…» И тогда происходит страшное: качаясь, Миша с рюмкой в руке встает, с очевидным намерением сказать тост, перебив телевизор! Мысли его путаются, он мямлит невнятицу, как вдруг ярко вспоминается ему встреча на заснеженной Пречистенке, и язык его сам собой, залпом выговаривает услышанное: «Закопать бы его, суку, поглубже, чтоб ни одна б… не нашла!»
Кого имеет в виду Миша, вряд ли ему сейчас ясно. А дед почему-то тянется за телефоном. Миша, заливаясь смехом, тычет пальцем в телевизор, едва не опрокидывая его, и кричит: «Закопок! Закопец! Закопанец!» Дед уже вовсю сипит в трубку: «Милиция! Дежурный! В моем доме дезертир, порочащий… вот именно, дискредитирующий… можно сказать, посягающий на основы…» Телефон у деда громкий, и из него ясно долетает густой мат дежурного. Прослушав десятка два коротких гудков, дед ковыляет к дверям и напяливает валенки: «Ничего, сам схожу, сам повестку принесу, сам и вручу». Когда дверь захлопывается, Миша садится мимо стула, и, не чувствуя ушиба, пытается спать на полу. «Мишенька, беги!» – кричит Маринка. Но об этом не может быть речи: Мишу можно только унести. Мать спохватывается: «Господи, папа же же еле ходит!» Одевшись, устремляется она вдогонку деду. Маринка же ложится на пол, обнимает бойфренда и шепчет: «Мишенька, заберут тебя теперь и убьют, а мы с тобой так и не... Дура я была, чего тянула? Давай же, милый, голубчик мой, давай сделаем это!..»
Добившись задуманного, воодушевленная Маринка, в отсутствие деда, преисполняется забытой олимпийской решимости. Заново одев и кой-как поставив на ноги возлюбленного, она сообщает ему, что они немедленно летят к его бабушке в Израиль. Пачками кидает она в рюкзак нерастраченную премию и тащит Мишу к выходу. Математик спотыкается, бьется об углы, трезвеет, и пытается остановить подружку. Но это все равно, что остановить уже разогнавшийся под гору санный боб. Отчаявшись, Миша спрашивает, что она будет делать в Израиле? Ну конечно же, ясное дело, она будет там развивать санный спорт! Миша согласен, это – круто, только там нет снега. Но такие мелкие вопросы Маринка будет решать на месте, а сейчас она выталкивает Мишу из дверей. На лестничной площадке почему-то стоит лопата. К Маринкиному недоумению Миша с энтузиазмом хватает лопату и не желает с ней расстаться, уверяя, что это – подарок от Деда Мороза…
… В отделении полиции нетрезво подмаргивает люминесцентный светильник, и пахнет перегаром. Заполняя нетвердой рукой неведомые бумаги, дежурный раз пятнадцать переспрашивает – то фамилию Маринкиного деда, то фамилию уклоняющегося от мобилизации. Дежурному нелегко, он неотрывно думает о шкафчике с начатой бутылкой. Счастьем полнятся глаза его, когда дед, наконец, уволакивает ноги, поддерживаемый подоспевшей дочкой. Тащась к дому, нежно щупает дед в кармане вожделенную повестку для Миши. Но что-то смутно мучит его; он встает под фонарем, желая ознакомиться с документом пристальнее. И сквозь толстые линзы очков видит он ясно, что в повестке о явке в военкомат проставлена собственная его фамилия. Медленно оседает он в сугроб и заваливается набок, к ужасу дочери. Из-за угла показываются Маринка с рюкзаком и Миша с лопатой. «Маришенька, доченька, скорей, папе плохо, нужна помощь!» Повертев деда, как тряпку, Маринка берет Мишину лопату и протягивает ее матери: «Вот, Бог тебе в помощь, мама! А мы – в аэропорт, некогда нам». Недвусмысленно воткнув лопату в сугроб рядом с коченеющим дедом, Маринка уводит Мишу темным переулком.
Январь 2023
Comments