Когда мы собирались в Израиль, отец передал мне фотографию его родителей – Сони и Мордуха. Это была единственная память о них. Фотографию он получил от соседки, когда возвратился в освобождённый Воронеж и зашёл к той узнать о своих родителях. Она передала ему небольшой чемоданчик, где лежали вещи моего отца и эта фотография. Отец взял только фотографию и навсегда возвратился в Куйбышев, куда был эвакуирован с техникумом перед самой оккупацией Воронежа.
Почти сразу после переезда в Израиль я поехала в Яд-Вашем, где оставила данные о моих бабушке и дедушке, о других родственниках, погибших во время оккупации. А в День Катастрофы европейского еврейства мне предложили зажечь свечу на городской церемонии в память о погибших.
Через какое-то время я решилась написать несколько строк о той женщине, которая смотрит на меня с фотографии.
Соня. Я не знала тебя никогда. Твои руки не обнимали меня. Тебя не было в моей жизни. Но ты дала жизнь моему отцу, и я несу твою частичку в себе. Ты в моей жизни есть.
Тебе было тридцать восемь, когда фашисты подошли к городу, и судьба поделила всех на живых и мёртвых. Началась эвакуация детей. Ты, благословив своего единственного сына, осталась с полупарализованным мужем.
Они ворвались в дом и тут же расстреляли его у тебя на глазах. Тебе же предстояло пройти в колонне пленных горожан.
Фашисты сгоняли в колонны жителей города и гнали в сторону села Анна. Пятьдесят километров в холодную дождливую осень текла эта человеческая река навстречу смерти. Кто не мог идти, того расстреливали прямо на дороге…
Шли долго и медленно. На ночь делали привал. Фашисты боялись начинать своё страшное дело, искали место подальше от города и жилых посёлков. В селе Анна была проведена перерегистрация. Всех евреев и семьи советских офицеров закрыли в пустующей школе.
Тебе оставалось жить три дня и три ночи. Понимала ли ты, что ждёт тебя? Кляла ли судьбу? Жалела о том, что не бежала с младшей сестрой в последнюю минуту и поверила мужу, который надеялся на то, что его, больного человека, враги не тронут. В крайнем случае, как уверял он, у них есть серебряные ложечки, он их им отдаст. Он умолял Соню уходить, спастись, но она не могла оставить его одного.
К ночи всё стихло, слышны были последние шорохи укладывающихся на ночь людей. Ты пристроилась в уголке возле молодой матери с ребёнком. Он долго не мог заснуть и всё проcил, чтобы мать ему спела. Но у женщины после тяжёлых потрясений пропал голос.
– Я спою тебе, а мама пусть отдохнёт, – предлагаешь ты малышу.
Мальчик поворачивается ктебе, и ты видишь большие серые глаза, устремлённые на тебя с интересом и недоверием. Сердце сжимается от боли: где-то твой ребёнок? Кто споёт ему его любимую колыбельную?
«Спи, моя радость, усни.
Глазки скорее сомкни…»
Сероглазый малыш давно спит, а твои уставшие веки никак не смыкаются. В твоих еврейских глазах боль и страдание моего народа. В них всегда видна была печаль, даже когда тебе было хорошо.
Вас было пять дочерей в семье. Две сестры были уже замужем, когда и твоё время пришло. Отец часто повторял: «Соня, какое везение. Такой солидный человек. На него можно положиться. А какие у него золотые руки: В свои тридцать пять он уже имел небольшие сбережения. Ты нравилась ему давно, но так как ваша семья была бедной, отец Мордуха благословение сыну не давал, надеясь на богатую невестку. Богатой невестки он не дождался, умер внезапно от сердечного приступа. А через год ты стала женой Мордуха. И даже при большой разнице в возрасте любовь была взаимной.
Вы жили в маленьком домике на берегу реки Воронежки. Именно её надо было переплыть, чтобы остаться в живых.
Твоим счастьем стал появившийся на свет первенец, мой будущий отец. Ты не знала с ним беды: здоровенький, смышлёный, шустрый. Вечером перед сном он просил спеть колыбельную. Такой ты и осталась в его памяти: молодой, красивой женщиной, в холодные зимние вечера, прижавшись к печурке, бархатным голосом певшей засыпающему сыну: «Спи, моя радость, усни…»
А помнишь, как Боренька любил петь: «Крутится, вертится шар голубой…» – и при словах «Вот эта барышня, что я влюблён» указывал ручками на тебя и бежал обнимать.
В свою последнюю ночь ты ничего не могла знать о его будущем.
И о том, как, будучи уже профессором, совсем седым человеком, он прошёл твоей дорогой смерти, нашёл тот овраг, где ты была расстреляна.
Вы все, погибшие в том яру, простите тех, кто выжил в той войне, но не нашёл времени прийти и положить цветы на вашу братскую могилу.
Соня, я не знала тебя никогда, твои руки не обнимали меня.
И только маленькая фотография со мной здесь, в солнечном Израиле.
В память обо всех расстрелянных на дорогах и в том безымянном овраге, о тебе и о Мордухе я зажигаю свечу в День Катастрофы еврейского народа.
Comments