Он всегда приходил к ней с букетом жёлтых роз. В первый раз, когда он принёс ей алые, она так и сказала, что любит жёлтый цвет. С тех пор он всегда покупал эти солнечные цветы. Они нежно пахли, напоминая запах розового масла, которым душилась она.
Он был из Польши, она из России. И смеясь, он говорил, что в Израиле есть поляки, русские, марокканцы, грузины… Евреи же только на кладбище.
Нет, они не были любовниками. Для неё он был большим другом, сумевшим поддержать и помочь в первые годы абсорбции. Для него она была большой последней любовью, которую Бог подарил в конце жизни. Оба жалели, что разница лет не даёт им стать более близкими, но были счастливы, что судьба свела их на этой земле.
Один раз в неделю он заезжал за ней на работу и вёз в дальний район города, подальше от любопытных глаз и злых языков, в маленькую пиццерию. Здесь для неё он заказывал большой кусок пиццы с грибами, а себе – огромную кружку бочкового пива.
Но, пожалуй, они больше разговаривали, чем наслаждались едой и питьём. Он рассказывал о своих военных и любовных победах, немного приукрашивая, как всякий воин и мужчина. Но только для того, чтобы нравиться ей всё больше и больше. Ему так хотелось услышать из её уст похвалу или ощутить её восторг.
Ему было о чём рассказать: он участвовал во Второй мировой войне, а приехав в Израиль, и здесь прошагал дорогами всех войн. Единственное, о чём он никогда не говорил, – о днях, проведённых в гетто. Это было табу. Даже в мыслях он боялся вспоминать об ужасах польского гетто. И когда она просила рассказать, что же было там, его руки тянулись к сигарете, и глаза наполнялись слезами. Он обещал рассказать позже, оттягивая на конец жизни, как будто предвидел, что эту тайну навсегда унесёт с собой в могилу.
Он сразу оценил не только её внешние данные, но и талант незаурядного человека. С юмором он обычно говорил ей, что она должна была родиться в семье миллионера, и тогда бы у неё всё получилось, но поскольку этого не произошло, ей надо умерить свою гордыню и научиться жить в новом обществе с другой ментальностью. Она сердилась за эти нравоучения и делала по-своему. И он, видя, как не может прижиться это горделивое создание, старался ей всячески помогать. Когда же у неё что-то не выходило, она страдала от этого и злилась на непонимание окружающих, их упрямство, нежелание ей помочь. И тогда он снова напоминал ей о законах жизни, которым сам давно следовал в этой стране. «Пойми, – говорил он ей, – все ищут своё место под солнцем. Ты и твои соотечественники приехали, когда всё уже разобрано. Постарайся прижиться, понять и тех, кто не хотел твоего прибытия сюда. У всех есть дети, и все хотят есть».
Он сам любил этот народ, эту страну, страшно переживал, что нет покоя в ней, нет мира. По этому поводу он любил шутить: «Мы так будем бороться за мир, что камня на камне не оставим!»
Ей нравилось быть с ним, слушать его любовные признания, восторги по поводу её красоты. Нравилось, что по первому её зову этот высокий, статный старик «прилетал» на своей старенькой «Субаре» и исполнял все её просьбы.
Иногда, когда он вёл машину, она смотрела на него сбоку и… любила. Да, да, любила всем сердцем молодой женщины. Но единственное, что могла себе позволить, провести рукой по его седым волосам. Тогда он поворачивал голову в её сторону и улыбался, нежно и грустно.
Оба чувствовали, что за их спинами шепчутся и осуждают, но только они знали, что никогда не переступали той черты, которую так хотелось переступить. И он с галантностью настоящего кавалера на щекотливые вопросы своих сверстников отвечал, что хотеть-то хочется, да вот уже не можется.
Долго не видеться они не могли, так как буквально через два дня уже тосковали друг без друга. Тогда один из них не выдерживал и сочинял байку для другого, чтобы сейчас же встретиться.
Иногда, когда его дочь была очень занята, вместе с ними в машине ехали его внуки. Тогда он говорил, что для него это самые приятные минуты: все любимые существа с ним. Он вёз их в кафе, где каждый получал по порции любимого мороженого, а она ещё маленький букетик цветов. Бывало, малыши как будто чувствовали, что им приходится делить любовь обожаемого деда с какой-то чужой тётей, и начинали капризничать. Но он быстро наводил порядок, грозя в следующий раз с собой не брать. Это было большим наказанием, и внуки примолкали. Он просил её не сердиться за их ревность, в душе мечтая, чтобы она когда-нибудь вот так же приревновала его к кому-нибудь.
К её сыну он относился как к родному внуку и с радостью благословил на военную службу, дав отличную рекомендацию юноше для служения в престижных войсках.
Он любил людей и прощал им зависть, злость, глупость. Иногда они обижали его очень сильно, и он уходил на некоторое время из их поля зрения. Тогда все удивлялись, куда он девался. Он прощал их щедро и снова старался делать добро. От этого он не становился хуже в глазах окружающих. Наоборот, его все уважали и считались с ним. А женщины – те просто старались предъявить на него свои права, если чувствовали хотя бы маленькое предпочтение с его стороны в свой адрес. Поэтому и эта молодая особа очень им мешала быть ближе к нему. И когда он заболел, они, эти милые дамы, посчитали прямо своим долгом предотвратить любые посягательства с её стороны на их кумира.
Умирал он очень тяжело. Сгорая быстро, как свеча, боясь показаться слабым, никого не хотел видеть. Одних это обижало, других удивляло. И только она, может быть, до конца поняла, что это был его страх, не унижающий его как человека. Потому что в этом была и его великая сила мужчины – в памяти людей навсегда остаться в седле.
Он всегда дарил ей жёлтые розы, но в эту последнюю встречу принёс пять пунцово-алых роз на высоких и крепких ножках. И когда она потянулась к нему, чтобы поцеловать за подарок, он попросил этого не делать, сославшись на недомогание. И поцеловав ей руку, быстро удалился, чтобы она не увидела его слёз.
…О его смерти ей не сообщили…
Comments