Лев Мадорский.Гимн Израиля на Рош ха Шана

Когда приближается Рош ха Шана, вспоминаю об этом случае. Темнеет в глазах и тяжесть подбирается к груди...

Скрипача Мишу Бершадского знаю по Москве. Вместе учились в училище, а, позже, в институте им. Гнесиных. Спокойный малый. Редкого хладнокровия. Перед экзаменом по специальности или перед концертом пристроится где-нибудь в уголке, достанет карманные шахматы и решает шахматные задачи. Пока не позовут: «Миша, ты чего? Тебя ищут. Тебе играть». А он не суетится: «Да иду, иду». Аккуратно шахматы соберёт, скрипочку вынет из футляра и не торопясь на сцену… Очень спокойный. Но заводной. Любимое выражение: «Ребятки, держу пари». На что угодно. От того с каким счётом сыграют «Спартак-Локомотив» до «… спорим, Фихтенгольц (он учился у этого замечательного скрипача) не заметит, если я в каденции к концерту Эрнста зафигачу си вместе си бемоль». Однажды Миша на пари в 12 часов ночи в подъезде девятиэтажного дома в Черёмушках, где, кстати, акустика классная, сыграл концерт Чайковского. От начала до конца. При этом не только морду ему не набили, но несколько очумелых жильцов, высыпавших разобраться в чём дело на лестничную площадку, даже поаплодировали.

В Германии, спустя много лет, судьба нас свела по новой. Обоих взяли на работу музыкантами в еврейскую общину Магдебурга. Возник дуэт — скрипка и фортепиано. Точнее, скрипка и кейборд. Пианино в общине не было. Дуэт с довольно несложными обязанностями. Во-первых, играть еврейскую музыку на праздники. Собственно, на три праздника — Рош ха Шана, Хануку и Пурим. Во-вторых, музыкально представлять магдебургское, еврейское сообщество, так сказать, в официальных инстанциях. Вне общины. Это случалось тоже довольно редко. Особенно просто было мне. В первый же месяц работы я записал свою партию на дискету и теперь во время выступления достаточно было нажать кнопку и сделать вид, что играешь. Чтобы хоть как-то оправдать зарплату. Других обязанностей нам не предлагали. Так что мы, подготовив программу еврейской музыки, проводили время в чтении детективов, игре в шахматы и в трёпе-воспоминаниях о студенческих временах:

— Помнишь виолончелистку Нину Ермолаеву? — говорил Мишка, расхаживая по комнате и вечно что-то жуя. — Неужто не помнишь? Высоченная девица. Под два метра. За институт в баскет играла. Подойдёт к вьетнамцу Ван-конг. Помнишь? Его все Ванюшей звали. Нинке по пояс. Хлопнет по плечу, так что бедняга чуть с ног не валится, и громко, на весь коридор: «Как дела, Ванюша?» Вьетнамец покачается. В себя придёт. И тоненьким голоском пропищит: «Плёхо». Все от смеха валятся… А помнишь...

Так мы могли часами.

Однажды управляющий делами, г. Леман, единственный в нашей общине немецкий еврей, нервный, импозантный мужчина, относившийся к нам, совковым потомкам Авраама, несколько презрительно, но музыкантов уважавший, зашёл в комнату, где, как считалось, мы репетировали: