К ЮБИЛЕЮ СВЕТЛАНЫ АКСЕНОВОЙ. Рада Полищук (Москва)

Мы познакомились со Светой «на баррикадах» «Апреля» в 1990-м году. Меня пригласили в качестве секретаря, а Светлана была была членом Совета этой писательской организации. А потом был погром общества «Память» в ЦДЛ, во время праздничного вечера «Апреля», и суд над их главарем Осташвили, когда впервые в Советском Союзе заработала 74 статья Конституции СССР «За разжигание национальной розни». О вкладе Светланы в этот процесс можно прочесть в сборнике «Апрель против памяти». (Москва, 1993). Она вообще человек активный, неравнодушный, энергичный – и в жизни, и во взаимоотношениях с людьми, и в работе. И только по отношению к собственным стихам проявляет какую-то странную, несвойственную для нее застечивость. Заявила в одном из интервью : Я никогда не относилась к стихам как к работе. Я любитель – от слова любить». И это сказал поэт, в 30 лет ставший членом Союза писателей СССР, (что было большой редкостью в восьмидесятые годы) - автор публикаций в самых известных коллективных сборниках, альманахах, журналах Казахстана, России, Израиля, США, Украины, Беларуссии, Германии - таких, как «Простор», «Юность», «Октябрь», «НЕВА», «Грани», «Тарусские страницы», «Литературная газета», «Интерпоэзия» и многих других. Автор семи поэтических книг, одна из которых вышла в 1990 году в самом престижном в СССР издательстве - «Советский писатель».В соавторстве с композиторами Света писала песни к спектаклям и мультфильмам. Она - автор двух пьес для детей. Одна из них – «Волшебная трава» стала шлягерным мюзиклом в репертуаре «Алма-Атинского ТЮЗа.У Светланы вышло несколько книг переводов. Она переводит с казахского, польского, иврита не только стихи, но и пьесы. Например, пьесу Юлиана Тувима»Карьра Альфа Омеги» и пьесу классика ивритской литературы Бен Циона Томера «Дети тени».

Филолог по образованию, Светлана пришла в журналистику, которая давала уникальную возможность общения с людьми. Она родилась и выросла в Алма-Ате, и первая публикация (в 15 лет!) была в молодежной казахстанской газете «Ленинская Смена».Позднее в этой газете она стала зав. отделом литературы и искусства. После переезда в Москву работала в журнале «Литературное обозрение», а в Израиле – в газете «Новости недели». Ее аналитические статьи, очерки, диалоги, интервью, театральные и литературные рецензии публиковались во многих международных газетах и журналах. И во всех

выпусках российско-израильского альманаха «Диалог» ( я его редактор), где Светлана познакомила русского читателя с выдающимися израильскими писателями, художниками, музыкантами, рассказала об уникальных людских судьбах. Это – творческая биография, пунктиром. Но, как она однажды заметила, стихи – остановленные мгновения нашей стремительно ускользающей жизни. И не только стихи, признания в любви – тоже. Пусть эти строчки станут такими остановленными мгновениями.

НИЧЕГО СО МНОЙ НЕ СЛУЧИТСЯ

Ничего со мной не случится,

ничего, никогда не случится,

кроме жизни! И та промчится…

Светлана Аксёнова-Штейнгруд

«Юбилей… Юбилей …

Опять нервы, опять суета. Да еще самые дотошные и любопытные покоя не дают, ущипнуть норовят: сколько тебе лет? Сколько?

Да какая вам разница!»

Это я себе написала, к моему юбилею: февраль - 2020. Високосный! Завораживающий игрой цифр! Будто какой-то подтекст до поры скрывает, что-то неожиданное, чего до сих пор на нашем веку не было. А жизнь долгая, мы с тобой, Света, почти нога в ногу шагаем, ты на 9 месяцев младше.

Юбилей… Юбилей …

Ах, как я тебя понимаю! Тем более мы теперь знаем, что этот год нам приготовил – НЕПОДАРОК! Мы этого не заслужили. Особенно ты.

Молодая, изысканно стильная, красивая, яркая, бесстрашная, самоотверженная в любви и дружбе, готовая взвалить на себя все беды окружающего мира, о близких уж не говорю, развести все своими руками, не щадя себя, cвои нервы, свое беспокойное сердце. Нелегка твоя ноша, но ты не сдаешься и не сдашься никогда. Я это точно знаю. И все знают, только боятся признаться. Придет время.

ТАЛАНТЛИВАЯ! Это – отдельно, прописными, с красной строки и графически безупречной буквицы. Так было во все времена: алма-атинская юность – московская зрелость – израильская житейская мудрость. У таланта нет возраста.

Я твой давний читатель, можно сказать – я твой фанат: стихи! эссе! даже литературоведческие очерки! (звучит скучно, а читается, как хорошая проза, радует и тешит душу).

Я люблю твое Слово.

Люблю твои стихи.

Пересказывать стихи – глупо, писать критические заметки – скучно. Да и не мое это дело.

Читать стихи – совсем другое. Можно глазами, можно вслух, открывая книгу на любой странице, наугад, не заглядывая в содержание, в авторское или чье-то уважаемое предисловие, напутствие, отзыв. Забыться в звуках, смыслах, настроениях, заблудиться, но идти вперед без оглядки – так входят в меня твои стихи, будто нашептанные на ухо, только для меня звучащие, а иногда вдруг покажется – мною написанные. Не чужие – навсегда.

А все же вслух твои стихи никогда читать не стану. Лучше тебя не смогу.

Люблю твой голос, звонкий, взволнованный, взлетающий ввысь, в поднебесье, куда рвется душа в восторге и печали, или резко падающий вниз, застывая комом в горле – и слышен беззвучный плач, и текут безотчетные слезы.

А как иначе читать стихи?

Как иначе читать настоящие стихи?

Чтоб ни один звук, ни один всхлип не пропал, чтобы, разрывая сердце, звучала тишина. Потому что все имеет смысл.

Это отдельный жанр – НЕ декламация, НЕ пение.

Твои стихи – Слово, положенное на музыку Голоса и Души. Авторское чтение – как знак наивысшего доверия, будто держишь на раскрытой ладони свое пульсирующее сердце.

И – так держать!

Впереди еще долгий путь, и ты пройдешь его, не растеряв ничего из главных даров. Сложи все в заветную шкатулку и храни Ад Меа вэ-Эсрим – до 120!

Все будет хорошо! Болеть будешь только стихами, болезнь давняя, запущенная, неизлечимая. Так что – не отвлекайся!

Юбилей… Юбилей … Их еще много впереди!

Да, кстати: Сколько тебе лет? Сколько?

Светлана Аксенова-Штейнгруд

***

Это жизнь проходит! А время стоит неподвижно,

окуная меня, возвращая в Эдем невозвратный.

Это старые ставни скрипят в моих снах предзакатных!

Это воет собака, срывая истлевшие цепи,

и неясные тени тоска полуночная лепит.

Ненасытный хамсин теребит бездыханное лето

и потеет – в экстазе своих наслаждений привычных.

Это солнечный диск – к равнодушному небу привинчен.

Оживают века, и предчувствия девочки книжной

проступают, чернеют, как в комнате – плесени пятна

от израильских ливневых зим, не похожих на зимы.

Это сердце щемит, это бродит любовь пилигримом.

Это гаснет маяк, и срывается с якоря пристань.

Это в горле комок, нерастраченной нежности приступ.

Так врывается ветер в задушенный стенами дом,

так смываются слезы Вселенским слепым сквозняком,

так не знают – зачем, забывают, о ком и о чем,

и звенит трын-трава, и становится все – нипочем!

***

Я плыву по колено в пыли –

шоколадной, шелковой, теплой,

все печали куда-то ушли,

и душа в летних ласках утопла.

И жужжат надо мною шмели,

прилипают занудные мухи,

на завалинке, возле земли,

деревенские млеют старухи.

И белеют платочки на них,

словно бабочки перед полетом,

так медлителен полдень и тих,

что, ей-ей, отлетать неохота.

Но проедет, ворча, грузовик –

деревянной прирученной птицей,

пыль подымется к небу, и вмиг

растворятся старушечьи лица.

А когда упадет пелена,

я увижу, что мы разминулись

с этим днем. И стою я одна

среди шумных и каменных улиц…

* * *

Величавы фасады сырых и чумазых домов,

целлофановый мусор вдоль царственных улиц кочует.

Медный Всадник опять к наводненью и смуте готов.

И чугунный Ильич, словно бомж, у вокзала ночует.

В Черной речке чернеет и стынет немая вода,

и курчавое облако профиль нездешний рисует,

и становится музыкой сфер ледяная беда,

и на легких пуантах, как Павлова Анна, танцует.

Здесь хозяина ищет пропащий, простуженный Нос,

оседают дворцы, не справляясь с культурной нагрузкой,

и, устав от наветов, проклятый еврейский вопрос

отзывается в сердце поэзией, истово русской.

«Петербург! Я еще не хочу умирать!»- задыхается Осип.

«На Васильевский остров приду умирать» – заклинает Иосиф.

Это слезы дождят, и миндалины пухнут, и осень

обреченно и царственно платье помятое сбросит.

Это вновь престарелые статуи Летнего сада

в деревянные нужники спрятаны от снегопада.

И Ахматова Анна – Фонтанного дома мимо

пролетая, шепнет: «Разлучение наше мнимо».

***

Мело, мело по всей земле,

Во все пределы…

Борис Пастернак

…Песчаная метель

мела во все пределы,

над морем не свеча,

а солнышко горело.

Отверженный пророк -

с печалью лошадиной

дышал, как Божий сын,

не снегом, а хамсином.

Расставив по местам

события и страны,

он песни сочинял

на странном и гортанном,

он плакал над красой

отчизны иудейской,

но был гоним, как в той –

растерзанно-расейской.

Который день и век

все тонет в фарисействе,

изъеден человек

известкою известий,

потоком скользких склок

и сплетен суетливых,

и так же одинок

в березах и оливах.

От красного Кремля –

к пескам земли Завета,

где плавится тоска

Стены Святого Света,

где древние грехи

возвышенны, как притчи,

а взрывы и стихи –

внезапны и привычны…

* * *

Какое случайное счастье –

слепое, как солнечный дождь.

Скажу удивленное: «Здрасьте!»

И ты в мою осень войдешь.

И памяти пойманный ворон

раскрутит воронку времен,

и мы, как стыдливые воры,

укравшие собственный сон,

на место своих преступлений

прекрасных – вернемся тайком,

там пахнут полынью колени,

а губы – парным молоком.

Там день от кочевья качелей

и синего воздуха пьян,

там ветер дремучих ущелий

гудит, как могучий орган.

Там церковь, мечеть, синагога

не знают вражды - на века,

а вера в единого Бога,

как летняя ласка, легка,

там красные маки желаний,

гаданий ромашковый стыд,

и мама, такая живая,

в кошме разнотравья стоит…

Какое внезапное горе –

вернуться в осеннюю мглу,

где сонный, простуженный город

посажен на теле иглу,

пришпилен к колонам и шпилям,

дворцам и граниту Невы,

и знать, что и в штормы и в штили

я с этим величьем на «Вы».

И с пальмами новой Отчизны,

где тысячелетних разлук

повсюду торчат укоризны,

и радость резка, как испуг.

И только беспечное слово

туда возвращает меня,

где жизнь счастливой подковой

прибита к копыту коня.

***

Распадаются связи, слова и семейства,

укрепляются фобии и фарисейства,

воздух пахнет бензином и ржавой резиной,

и шахиды, услышав призыв муэдзина,

отправляются в райские кущи пардеса,

где в награду, как тысячу лет до прогресса,

скромно-страстные гурии сладкого страха

отдаются под зорким присмотром Аллаха.

А хасиды – в одеждах поношенной шляхты

в синагоги спешат, как шахтёры на вахты,

добывая из глыбы души вдохновенной

золотые молитвы Владыке Вселенной,

Всемогущему Блогеру Вечного Света.

Как давно от него мы не слышим ответа!

Видно, Мастер смертельно устал от работы,

и теперь, как в запои, уходит в субботы...

И увы, от Машиаха нету подмоги.

Может, ослик его околел по дороге?

***

За околицей – судьбы околесица.

Все кромешней карусель куролесится.

А когда моя душа заневестится,

И на маленькой земле не уместится,

А свиданья с Женихом – испугается,

Снисхождения попросит, покается:

Я проститься не успела с родимыми,

Подари мне, Боже, тело, роди меня!

Отпусти меня, позволь мне помучиться.

Может, в этот раз получше получится…