Ко Дню Победы "Чтобы помнили"

«Царь и плотник» на войне

Гвардии сержанту Семену Климановичу было страшновато выходить на обстреливаемую улицу, но раздумывать было некогда и, он побежал. Тотчас же пронзительно взвизгнули рядом немецкие пули. Солдат пригнулся, но продолжал бежать. Был уже совсем близко от темной арки дома, когда в пяти метрах грохнул взрыв фаустпатрона. Климановича швырнуло взрывной волной об стену. Ненадолго потерял сознание. Очнувшись, ощупал себя. Лицо и руки в крови, но кажется ничего серьезного. Неожиданно пулеметная очередь снова прижала его к асфальту. Подумал: «Надо ворваться в дом иначе я не выполню приказ командира батальона». А майор Яковлев приказал к полудню 29 апреля выйти в район Александерплац, неотступно поддерживать огнем 9-ю роту и захватить угловой дом на перекрестке двух больших улиц. Дом находился на пути наступления батальона. Из него никто не стрелял, но у командира было подозрение, что там притаились фрицы, чтобы ударить в тыл. И вот он первый из троих бойцов уже под аркой подозрительно притихшего дома. Климанович поднял глаза, взглянул наверх. Стены заволокло дымом, казалось, за ними обезлюдело. «В доме не должно быть ни одной живой души», - вытер солдат лицо от известки и гари. Распахнутые окна с цветочными горшками на них и тяжелые гардины, которые колыхались между разбитых рам, как бы говорили о том же: дом пуст. Сержант обернулся назад, заметил, как рядовые Силантьев и Марков короткими перебежками приближаются к арке. Снова над головой прожужжала шальная пуля и впилась в красные кирпичи облупленной стены. Климанович смерил взглядом расстояние от арки до разбитых парадных дверей. За ними видна была лестница. «Надо попытаться добежать, влететь на лестницу. Там безопаснее, там я лучше сориентируюсь, что да как». Сжав красной от крови рукой трофейный шмайсер, он, прижимаясь к арочной стене, рванулся к болтающимся на петлях дверям. В три прыжка очутился в парадном. Под ногами захрустели осколки разбитого стекла. В подъезде пахло едким дымом, горелым тряпьем. Подняв голову и держа автомат наготове, стал тихонько красться по лестнице. На площадке осторожно выглянул в обгоревшее окно. Рядовые Марков и Силантьев благополучно влетели под арку. Климанович решил подождать их, присел на ступеньку лестницы. Неожиданно среди воя фугасных снарядов и беспорядочной автоматной стрельбы, среди глухих отдаленных раскатов артиллерии, разрывов гранат, визга безостановочно стреляющих катюш, Климанович услышал чей-то сильный, самоуверенный голос. Голос как из поднебесья: «Ахтунг! Ахтунг! - сержант знал идиш и без труда понимал немецкий язык. - Офицеры и солдаты германской армии! Сопротивление бесполезно. Вы в кольце, вы окружены! Во избежание бессмысленного кровопролития советское командование предлагает вам прекратить огонь, сложить оружие и сдаться. Пленным гарантируется жизнь, раненым будет оказана необходимая помощь. Срок ультиматума вступает в силу с момента его провозглашения до 24 часов. Не принявшие условия безоговорочной капитуляции будут уничтожены! Солдаты и офицеры! За вами последняя возможность выбора между жизнью и смертью! Бросайте оружие и выходите из укрытий!». В следующее мгновение на весь район Александерплац опустилась оглушающая тишина. Вдруг исчезли все звуки. Стало так пронзительно тихо, что Климанович услышал, как шелестят в густой кроне листья какого-то дерева под сгоревшим окном. Откуда-то сверху дома доносился жалостливый, монотонный скрип оконной рамы, качаемой ветром. Туда - сюда, туда - сюда. По всему Берлину воцарилась вызванная войной оглохшая тишина. Она затаилась, очень хрупкая и ненадежная, как тонкий лед на полноводной реке. Потянулись томительные, непредсказуемые минуты. Абсолютное безмолвие коварно затаилось вот-вот готовое взорваться в любое мгновение.

-Товарищ гвардии сержант, - нарушил тишину голос рядового Силантьева. Широко расставив ноги, запрокинув голову, он стоял на первом этаже смотрел наверх и улыбался во все конопатое лицо. - Никак войне конец пришел. Мы с Марковым шнапс нашли. Повод есть. Спускайтесь.

Климанович собрался отругать Силантьева по всей строгости своего сержантского звания, напомнить деревенскому кузнецу, с какой задачей они посланы в этот дом! Временное прекращение огня еще не конец войне! Вдруг откуда-то с верхних этажей раздались звуки рояля. Они раздавались с самой верхней площадки витиеватой лестницы старого немецкого особняка, делая нестерпимую тишину живой. «Откуда взяться роялю в осаждаемом бойцами здании? Оно стоит на перекрестке со всех сторон простреливаемое. Хотя почему бы нет! Немцы культурная нация. Разбираются в музыке. Но на нем кто-то играет! Играет сейчас! Сейчас, когда под окнами идет война. Даже если она взяла паузу – музицировать сейчас? - недоумевая, Климанович отстранился от стены, стал смотреть вверх, в проем лестницы. Не контузия ли это, не слуховые ли галлюцинации». Гвардии сержант тяжело потряс головой. Аккорды не прекратилась. Они летели откуда-то из - под крыши, сыпались сверху, как желтые листья с деревьев. Казалось, музыке стало тесно в задымленном подъезде, усеянном штукатуркой, битым кирпичом и стеклом. Она рвалась на волю, стремилась вырваться за пределы стен, почерневших от огня и дыма. Она хотела на площадь, на которой не стреляли. «Лорцинг звучит, - поразился солдат. Это Лорцинг!». Звучала музыка Лорцинга. Он хорошо знал и помнил это имя! Альберт Лорцинг немецкий композитор 19 века. Климанович когда – то сам для себя однажды определил - есть художники мирового масштаба, а есть национального. Так вот Лорцинг, по его убеждению, был композитором национального характера. Тем не менее, вот вам, пожалуйста! Опера не умещается в границах одного государства! Солдат из Белоруссии средь пуль и разрывов вдруг, наслаждается его музыкой! Климанович руками взялся за перила, опустил голову, стал слушать. Играли прелюдию к комической опере "Царь и плотник или два Петра" «Господи! – замерло сердце,- не эту ли прелюдию намеревался он исполнить в Минске на открытии первого слета победителей стахановского движения. Именно эту. Слет должен был начать работу в Республиканском Дворце Профсоюзов в воскресенье 22 июня. Но не начал.И вот волею судьбы он, пианист столичной филармонии, преподаватель сольфеджио и истории музыки одной из лучших в Минске музыкальных школ, а сейчас просто гвардии сержант, контуженный и окровавленный, слышит знакомую оперу в самом центре Берлина. Потянуло взглянуть на таинственного пианиста, наигрывающего это произведение так уверенно и бесстрашно посреди хаоса войны. Аккорды против воли тянули вверх. На одной из лестничных площадок сержант споткнулся о вытянутую ногу убитого фашиста. Это был молодой офицер в звании капитана. Белобрысая голова с простреленным виском безжизненно свисала на окровавленный серый мундир, а рядом валялся черный парабеллум. «Застрелился. Лучше бы вместо него застрелился Гитлер», - мимоходом мелькнула в голове Климановича мысль. Эта безобразная картина не остановила недавнего преподавателя музыки. Прижав к себе автомат, он, перескакивая через несколько ступеней, летел на звуки рояля. Летел в неком погибельном желании, как мотылек на огонь. Тяжелые двери, разукрашенные какими-то резными, деревянными загогулинами были приоткрыты. Раздвинул плотные портьеры и, выставив перед собой автомат, шагнул в прихожую. В нос ударил запах жженого кофе с запахом паленой резины. Ею тянуло через разбитые окна. Музыка раздавалась за белыми стеклянными дверями. Просунул голову в дверной проем, увидел просторный зал. Он сразу бросился ему в глаза: высокий и массивный подсвечник в виде германского орла с распростертыми крыльями. На них плясали четыре язычка огня, а сам подсвечник стоял на белой крышке рояля. За роялем сидела, музицировала молодая немка. В окнах без стекол колыхались на ветру гардины, плясал огонь свечей. Абсолютная тишина нарушалась музицированием. Климанович поправил автомат за спиной, звякнул медалями. Наступая сапогами на гильзы разного калибра, которые поблескивали на полу и ковре, сержант направился к ней. Та мельком бросила на его взгляд. Страха в глазах не было. Скорее посмотрела вызывающе и с любопытством. Белые, тонкие пальцы не переставали бегать по клавишами. Руки порхали, как две белых птицы. Климанович про себя отсчитал несколько тактов, подхватил тему оперы. У них получился ансамбль. Немка открыто смотрела на русского солдата. Завоеватель окровавленными пальцами играет с ней Лорцинга! Климановича отпустила боль в плече, голова перестала гудеть, прекратился звон в ушах, исчезла дрожь в ногах. Все его нутро истосковалось по этой несказанной истоме – играть, музицировать. Он испытывал величайшее блаженство. Играл и шарил глазами по стене. Огромные картины в позолоченных рамах, между ними часы, которые стояли, потому что маятник не качался. Какая-то галерея портретов из слоновой кости. Старинные гравюры. Под ними длинный застекленный книжный стеллаж. Углы заставлены напольными вазами и бронзовыми фигурками. В некоторых стеклянных створках взгляд сержанта отметил малюсенькие аккуратненькие дырочки от пуль. От них тонкой паутиной расходились трещины. Еще он увидел себя в стеклянном отражении. Гимнастерка, набухшая от крови у правого плеча. Лицо, почерневшее от пороховой гари, волосы в щебенке. Рядом молодая немка едва касается его пальцев, когда ее руки стремительно летят то влево, то вправо. Закрыл глаза и представил себя в стенах родной филармонии. Зал переполнен. Он в полумраке. Черный фрак чуть-чуть жмет под мышками, бабочка слегка сбилась. Немного жарко, потому что на него сверху светит софит. Пианист Климанович щурясь, поглядывает в зал. В четвертом ряду сидят мама и папа. В желтом луче прожектора кружатся едва видимые пылинки. Публика, затаив дыхание, слушает. Льются звуки рояля. Неожиданно немка оборвала игру на полу фразе.

- У вас кровь. Вы ранены. Снимайте гимнастерку.

Зал филармонии исчез. Исчез запах кулис, запах рампы, запах бьющих на сцену прожекторов. Все куда-то провалилось. Климанович вернулся на войну. Стал локтем неловко вытирать разводы крови на клавишах. Немка где-то в глубине апартаментов хлопала створками шкафа. Солдат, кривясь от боли, стащил гимнастерку и скосил глаза на простреленное плечо. Подумал: «Рукой шевелю, мало того - играю - значит, кость не задета». Появилась хозяйка с полотенцем через плечо, c пакетом, зажатым под мышкой. «Она беременная, - только сейчас гвардии сержант обратил внимание на округлости живота. Муж, наверное, воюет. Убивает чужих отцов с ожиданием увидеть свое чадо». В руках беременная держала тазик с водой. Полотенце промокнула в теплой воде и приложила конец к краям раны. Спросила:

- Больно?

Климанович поразился, как идиш похож на немецкий. Он всё понимал.

- Не очень. Спасибо, фрау.

- Где вы так научились играть?- немка полотенцем вытирала руку, запекшуюся кровью.

- Я работал учителем музыки,- ответил сержант, не желая вдаваться ни в какие объяснения. Но не удержался от вопроса.

-А почему вы играете Лорцинга «Царя и плотника?»

-Вам интересно знать, почему я играю историю про русского царя именно теперь, когда вы, русские, сокрушили Германию?

-Да мне интересно, - ответил сержант и отметил про себя слово «сокрушили».- Почему именно это?

-Не знаю, - пожала плечами фрау. - Может потому что вы в Берлине,…потому что русские плотники одолели немцев,…потому что Германии конец…

- Так не надо было вашему Гитлеру нападать на СССР! - по мальчишески воскликнул сержант.

Рука с полотенцем замерла. Капли глухо закапали на паркет.

-Я его ненавижу,- сухим концом полотенца промокнула сержанту лицо. Затем немка достала из пакета скрученную вату и рулон бинтов. Ловко смастерила подобие повязки, опрокинула на него небольшой флакон. Остро запахло спиртом. Наложила тампон на рану, стала аккуратно бинтовать. Пока бинтовала, сержант, морщась от боли, огляделся внимательней. В центре зала стоял такой же кривоногий, как стул стол. На нём лежало штук пять больших красных яблок. «Яблоки в апреле!- подивился про себя сержант. - Даром что - ли пол Европы захватили». Тут же на столе были разбросаны окурки сигарет. Они валялись и на полу вперемежку с отстрелянными патронами. На противоположной стене в глаза бросился портрет молодого немца. Белозубая улыбка, ямочки на щеках. Фуражка лихо надета набекрень.

-Это мой муж Курт,- перехватила немка взгляд сержанта. Его убили в Польше. За это я Гитлера ненавижу, - повторила она. У Климановича в памяти всплыл страшный земляной ров за белорусским селом Калинковичи. Отступая, фашисты второпях небрежно присыпали его землей. Из-под нее торчали руки и ноги расстрелянных крестьян. Рядом скулила, визжала местная дворняга. Сказали: «Хозяйку с девочкой чует. Третьи сутки не уходит». Климанович с ожесточением стал натягивать гимнастерку. Немка поддерживала его перевязанную руку. «Гитлера ненавидишь, а солдат впустила в дом стрелять в меня», - носком сапога сержант катал на полу гильзы. Во рту было сухо. Голова кружилась то ли от голода, или нахлынувшего гнева, то ли контузии.Немка отвернулась, снова села к роялю. И снова заиграла. Заиграла о голландском городе Саардаме, где работал простым плотником и изучал корабельное дело на судоверфи русский царь. Опять подмывало подсесть к немке. Но в этот раз он переборол себя. Мысль об оставленных солдатах больше не позволяла задерживаться, подгоняла его. Немка же, как будто дразнила Климановича. Играла, взглядом приглашая снова присоединиться. Будто соблазняла. Гвардии сержант, как ни велико было желание, оставался непреклонен. Допил кофе и резко поднялся из-за стола. Хозяйка дома прекратила играть, осторожно опустила крышку рояля. Увидев, как солдат рассовывает по карманам булочки, взяла со стола яблоки, бутылку вина сложила в пакет из-под бинта и протянула сержанту. За окном неожиданно раздался звук лязгающих по камням мостовой гусениц танка. Стреляя, синим дымом, танк замер под окнами дома. Затем сержант узнал голоса Силантьева и Маркова. Они орали во все горло:

«Гремя броней, сверкая блеском стали,

пойдут машины в яростный поход….».

Климанович высунулся в окно. Глядя на красные рожи солдат подумал: «Они не голодные. Они пьяные!». Марков сложил ладони рупором:

-Товарищ гвардии сержант! Как было? Повалили бабу? Задрали подол немецкой сучке на пианине?

Климанович не нашелся, что ответить. «Откуда они про немку знают?». Сделал страшное лицо, погрозил кулаком. В окнах многих домов уже хлопали на ветру белые флаги. Из подвалов вылезали фашисты с поднятыми руками. Гражданское население – старухи, старики, дети с мисками и котелками огромной толпой толкались у передвижной кухни. От нее тянуло чем-то вкусным. Климанович поправил на плече автомат. С пакетом яблок и бутылкой вина, направился к дверям. В дверях обернулся:

-Вы не боитесь оставаться здесь? Ночью налетит авиация.

Немка беззвучно плакала, размазывая, как ребенок по щекам слезы. Худенькие плечи вздрагивали.

- Прощайте, - понял он ее шепот по движениям губ. Сердце солдата наполнилось жалостью. Захотелось хоть чем-то ободрить ее. Но он закрыл за собой дверь и без всякого сожаления загремел сапогами вниз. На улице Силантьев и Марков с брони танка подали ему руки, помогли взобраться наверх, и «34-ка» скрежеща по брусчатке железом, лихо развернулась и рванула через площадь. Гвардии сержант распрямился и смотрел в черный, обгоревший абрис окна под черепичной крышей. В нем, молитвенно сложив на груди руки, стояла молодая фрау. Плакала ли она или шептала что-то Климанович не рассмотрел.

* * *

Этот дом на площади Александерплас приснился 87 – летнему Семену Климановичу на следующий день после того, когда врачи вырвали его из лап смерти. У него случился третий инфаркт. Фрау с желтыми волосами, красные яблоки на столе, гильзы, рассыпанные на паркетном полу, рыжее от веснушек лицо солдата Силантьева пригрезились 18 ноября, ночью в палате реанимации. Он открыл глаза. За окном гудел ветер. Дождь гулко, неровно барабанил по карнизу республиканской больницы для ветеранов Отечественной войны. Молодую немку он больше никогда не видел. Разве что только во сне.