КОНКУРС

НЕ ВСЁ ПОТЕРЯНО

Липкин опаздывал. Лёшка уже включил аппаратуру, настроил, но играть не начинал. Вагана не было и можно было минут десять пофилонить, хотя то, что

новый администратор Елена Николаевна сдаст с потрохами, даже не обсуждалось.

- Опять пробка?

- Ехидно спросил Лёшка.

Липкин не ответил. Ему, в который раз, было неловко.

Шли, в основном, на него. Поэтому, эти вечные

опоздания прощал и Лёшка, и Марик, который пел

прежде.

Липкин, настраивая видавшую виды скрипку, на которой играл ещё его дед, посмотрел в зал. За сдвинутыми столиками в конце

зала сидела компания. По цветам, стоявшим в вазе в центре стола, было ясно, что у кого-то день рождения. Из-за ближнего стола уже слал воздушные

поцелуи симпатичный коллектив салона красоты, куда раз в месяц Липкин ходил наводить марафет. Ходил только к Ирке.

Во-первых, она отлично стригла, а во-вторых…

«Во-вторых» рано или поздно должно было случиться. И Липкин, и Ирка прекрасно понимали это, но оттягивали момент. Так бывает. И, конечно же, как всегда, за предпоследним столом, у окна, расположился Иваныч, о котором было известно…

Впрочем, то, что было известно об Иваныче, никто не говорил вслух. Наколки на руках, «Мерседес», с шофёром, охранником по совместительству, - всё это многое объясняло. Тому, кто понимает, конечно.

Иваныч всегда приезжал один. Ему немедленно подавали запотевшую бутылку «Абсолюта», которую, на радость обслуживающему персоналу, он никогда не допивал, и три тарелочки: с красной икрой, душистым Бородинским хлебом и сливочным маслом. Всё это великолепие, естественно, сопровождала пара «Нарзана». Обычно Иваныч ужинал не более двух часов, затем подходил к Липкину, незаметно вкладывал в боковой карман его жилетки стодолларовую купюру и выходил из кафе.

Липкин заиграл «Опавшие листья», с длинным проигрышем, чтобы можно было успеть поздороваться с залом. Потом Лёшка спел «Добрый вечер, господа».

Затем «Одиноким пастухом» продолжил Липкин. Вначале надо именно так. Никаких быстрых танцев.

Их пусть заказывают. Когда созреют.

Созрели к середине второго отделения.

Конечно, начали со «Дня рождения». Потом ещё, ещё.

Заказали «Старого портного». Лёшка пел с удовольствием: у него был красивый

баритон, с хрипотцой, под Шуфутинского, а Липкин

обыгрывал у столов.

А потом открылась дверь, и вошли они: четверо с бритыми черепами, в шнурованных высоких ботинках

и чёрных пиджаках, на которых не хватало только, пожалуй, свастик.

Они сели за свободный столик и нарочито отстранёнными холодными глазами стали смотреть на веселящихся танцующих людей. Официант подошёл к их столу и, приняв заказ, удалился на кухню.

Минут через 20 он принес шашлык, водку, салат.

Нормально. Всё как у всех.

Предчувствие беды возникло у Липкина сразу, в тот самый момент, когда они появились в дверях.

В родном южном городе о скинхедах слышали, но

видеть не приходилось. Разве что пресса постоянно

муссировала слухи о наци, об их факельцугах, каких-то тренировочных лагерях. Но всё это было как бы на иной планете, а может быть, об этом просто не хотелось думать.

Ресторан гулял уже по полной программе. Лёшка пел, Ирка смотрела на Липкина влюблёнными глазами, а Липкин со скрипкой

ходил между столиков и, как умел, делал вещи. Приняв очередной заказ, он подошёл к эстраде и передал Лёшке деньги, но объяснить, что нужно исполнить и для кого не успел.

Один из бритых, видимо, главный, встал, подошёл к эстраде и начал говорить.

Слова он произносил утрированно чётко. Видимо так, как говаривал какой-нибудь штурмбанфюрер из документального фильма перед пленными красноармейцами или в Варшавском гетто.

- Вы можете работать, но пока мы здесь отдыхаем,

чтоб я не слышал песен этих Розенбаумов и Высоцких

с Шуфутинскими. Ясно?

Говоря это, он смотрел в глаза именно Липкину.

Ресторан притих. Смолк даже гомон за столом с цветами, где сидели несколько мужчин.

Лёшка зарядил что-то из Круга.

Кровь прилила Липкину к голове. Он не был бойцом,

хотя два раза дрался из-за девчонок. Но это было давно.

Многие его друзья в прошлом занимались боксом, борьбой или карате – теми видами спорта, которыми обязан заниматься каждый уважающий себя пацан.

Липкин завидовал им, но его, согласно семейной традиции отдали в музыкалку, чтоб он стал…

Это другая история.

И понял Липкин, душой понял, понял каждой клеточкой своего тела, что если будет так, как пожелал бритый, по-фашистски, то жизни той, которая была прежде, уже не будет.

Липкин поднял скрипку и начал играть «Хава Нагила».

Лёшка умолк. Остальные трое подошли к главному, и теперь уже восемь глаз требовательно и нагло смотрели на Липкина.

- Липа! Ну зачем тебе это? Чего ты быкуешь? – Шептал за спиной Лёшка.

А Липкин играл, хотя немного подрагивали руки.

Но они-то, бритые, этого не могли знать. Значит, всё было правильно.

На последних тактах «Хава Нагилы» к бритым подошёл Иваныч и что-то тихо сказал, едва шевеля узкими губами.

Трое бритых, как по команде, повернулись и вышли из заведения. Главный оплатил счёт и убрался вслед за дружками. Цепкий взгляд водителя «Мерседеса» сопровождал бритых до тех пор, пока они не повернули за угол.

- Не всё потеряно, - подумал Липкин.

Потом Иваныч пригласил его за свой столик. Липкин спрятал скрипку в фигурный чёрный футляр и присоединился к Иванычу, хотя прежде никогда не подсаживался к гостям – в кафе это не приветствовалось.

Через час Иваныч уехал, а Липкин напился, как никогда в жизни. Ирка отвезла его домой. Лёшка на следующий день не вышел на работу.