Эдуарда Вержбицкого я знаю давно. Еще с тех пор, когда на его щеках красовался юношеский румянец, а светлые волосы вихрились, словно у заезжего певца. Говорил, делая упор на ударения, чтобы подчеркнуть свою значимость. Он пришел на презентацию моей книги, которая проводилась в пресс-зале областной газеты "Могилевские ведомости». В юности мы не были друзьями - больше коллегами, однокурсниками, но между нами не проходила нить неприязни. Этого было уже достаточно, чтобы через годы смотреть друг другу в глаза. Он знал, что я еврей и, если по-пьянке другие коллеги меня могли обозвать, то Эдуард до такой низости никогда не опускался. После университета и высшей партийной школы он стал корреспондентом областной газеты, потом - собкором республиканской. И вот мы встретились через тридцать лет... - Евреи уехали, а белорусы, оставшись одни, что-то потеряли, стали беднее. Только сейчас начинаем это осознавать. Мы никогда не жили с другими народами, не знали их. Откуда шел духовный свет в наши деревни? Из еврейских местечек, - такими словами Эдуард начал свое выступление. - Хотите, я расскажу о том, как мы раньше жили вместе, помогая друг другу? …Зал затаил дыхание. Придав рассказу Эдуарда некоторую художественную окраску и изменив имена, я предлагаю вам этот очерк. Рыжая кошечка
Нина была собой хороша: пухленькая, фигуристая. На лице улыбка, всегда с настроением. Другие бабы недовольны своими мужиками: один выпивает, второй на сторону посматривает, третий мало зарабатывает. - Нинка, неужели у тебя все хорошо? Всем довольна? Ты, как белая ворона, среди нас! - ворчат на нее сослуживицы из техотдела. - Довольна! Живу, обхожусь без докторов. Что нужно еще? - смеется в ответ. Но вдруг опечалилась, пошла к главному: - Мне нужен отпуск на недельку за свой счет. Домой надо, в Беларусь… Вначале с Урала добиралась до Москвы, потом была пересадка на Минск, дальше на Могилев. И вот она - станция Климовичи. Не изменилась, даже посвежела, вся в цветах. - Тетя Нина, - бросается к ней молодой мужчина. - Петька? - не узнает в нем в пятилетнего карапуза, каким видела в последний раз. - Крестная помирает, попросила тебя вызвать. Вот я и вызвал. Говорит, что должна тебе какую-то тайну рассказать. - Крестная, крестная, - всю дорогу думала о ней Нина, - она же мне заменила маму, которая рано умерла. Помогала всем, чем могла с самого детства. Мачеха, которую привез отец, невзлюбила падчерицу. А крестная, светлая душа, делилась с ней последним. - Ты, моя красавица! - любовалась ею, когда девушка примеряла обновку. И вот теперь все: последняя родная душа оставляет ее на земле. Замуж как-то не вышла: кто ее хотел, того она не хотела, а кто Нине приглянулся, перехватывали более практичные подруги. Митрофановна - так звали крестную, была совсем плоха. - Дачушка, моя! - стала вытирать старушечьи слезы, увидев Нину. - Будет грех, если уйду на тот свет и не поведаю тебе твою тайну. - Какую тайну? - Есть у тебя еще одна крестная… Еще? - Во всех одна, а у меня две?
- Может, и не две, а даже больше, - Митрофановна помолчала, пошамкала своими шершавыми губами. - Раньше я не хотела тебе об этом рассказывать. А теперь пришло время. Слушай. … Дождь застал беременную женщину по дороге из села Канаховка в город Климовичи, что в Беларуси. Гром гремел на всю округу, молнии били одна за другой совсем рядом, а дождь хлестал, как из ведра. Увидев крылечко, беременная женщина с трудом поднялась под его крышу. Хотела выждать и срочно спешить в родильное отделение. Местная фельдшерица ей сказала, что она на сносях, но куда-то уехала. Вот и пришлось Тамаре самой добираться в город. Успела пройти дорогу от Канаховки до Свиреля, а от Свиреля до Михалина. Говорили, что в нем живут евреи, но никого из них не знала. Когда приходилось проходить через Михалин, видела людей с черными волосами и странным произношением. Боли внизу живота усиливались. - Неужели роды? Как же это я? Не сдержалась от крика - дикого, нечеловеческого. На крылечко выскочил седой Давид. - Ой - вей! Роза, Роза, - здесь женщина, женщина, я не могу понять, что с ней? - Что с ней? Быстро беги, ставь таз с водой на керогаз и поднимай всех евреев Михалина, - увидев Тамару, сразу все поняла Роза. И Давид побежал: стучал ногами в дверь, а потом дальше бежал. - Ой, ой, ой… - Что случилось? Пожар? - Хуже! Женщина у меня рожает, помогите, - скороговоркой говорит Давид. - Ты забыл, что твоей Розе уже 60 лет, - ничего не понимает Зяма, а сам торопит свою Симу. Когда Давид обежал Михалин и вернулся домой, Тамару уже перенесли в дом и возле нее крутились женщины. - Все отойдите! Все, - скомандовала Роза, - не мешайте. Рожали всем Михалином: мужчины давали советы, женщины ойкали, вздыхали… В город в такой дождь не добраться, телефонов не было ни у кого: был только на проходной спиртзавода. Сбегали туда, но там он не работал. - Любила кататься, люби и саночки возить, - шутит длинноносый Янкель. На него зашикали женщины: - Кататься! Вы, мужики, разве спрашиваете, любим мы кататься или нет? Только давай! Кыш отсюда, - рассвирепела полногрудая Злата. … Дождь бил в окна, по крыше, роженица кричала, даже выла от боли, но родить никак не могла. - Раввина, раввина надо, - поднял руки вверх Залман. - Какого раввина? У нас же советская власть, синагоги закрыты, Зелик молится дома по священным книгам. Он у нас за раввина, - подал голос Малах. - Какой Зелик? Он же в городе живет, как добраться до него за три километра из нашего Михалина? - Молимся евреи! Молимся! Пусть Бог поможет роженице в эту ночь, - находит кто-то решение. - Какой Бог? Она же не еврейка - гойка… - Еврейка? Не еврейка? Какая сейчас разница? Сколько уже лет эта женщина ходит через наш Михалин. За эти годы еще какой еврейкой стала, - говорит мудрый Эли. Роза, склонившись над обессилевшей Тамарой просит ее посильнее натужиться: - Давай, милая, давай! А евреи, повернувшись в сторону Иерусалима, начинают молиться, как их раньше учили в хедере. Непонятные для округи слова уносятся в грозовое небо, усеянное яркими молниями. Так яростно Михалин давно не молился. После войны здесь евреев осталось мало. А те, кто остались, забыли слова молитвы. А сейчас вспомнили! Все слова вспомнили. И раскачиваясь, нараспев просят Бога: -Ба-рух Ата Адо- най, Ба- рух Ата Адо-най… Просят и просят за крестьянку из соседнего белорусского села… Ад-о-н-а-й-й-! - несутся гортанные голоса в небо. - Люди! Люди! У нас родилась девочка! - выскакивает на крыльцо радостная Роза. Гром мечет молнии, дождь тарабанит, а евреи, обняв друг друга за плечи, танцуют и поют: « Ве- ли-кий Бог Изра- илев, Ве- ли-кий Бог Изра-илев…». - Мишигинерим (Сумасшедшие)! Вы так даже не радовались, когда родилась моя внучка? А сейчас устроили такой тарарам из-за какой-то гойки, - разводит руками, подошедший на шум Соломон. - Михалинцы, посмотрите на него. Это же цудрейтер! Самый настоящий цудрейтер! (ненормальный)! Э-э, как родители ошиблись, назвав тебя Соломоном. Твое имя - шлимазел! (недотепа). Мы сегодня спасли две живые души. Пони-маешь? Разве души имеют национальность? - напала на несчастного демагога Ханка, гроза Михалина. А роженица только бессильно улыбалась и благодарила женщин, которые, завернув девочку в чистые простыни, положили рядом с ней. - Этой девочкой была я? - наконец задала вопрос Нина. - Да! Это была ты! - Но почему мне об этом никто раньше не рассказывал? - Мы не знали, как отнесутся в деревне к тому, что роды у белоруски принимали евреи. Боялись, что злые люди начнут тебя обзывать. Митрофановна помедлила, втянула иссохшим ртом воздух и добавила: - Что уже теперь говорить? Сходи лучше на еврейское кладбище. Все еврейки Михалина, похороненные там, можно сказать, твои крестные матери. Но Роза, которая принимала роды, сделала больше всех, чтобы спасти тебя и твою маму Тамару. Ее могила возле старого клена. Утром следующего дня Нина была уже на еврейском кладбище. Ходила от могилы к могиле. Находясь впервые здесь, вдруг почувствовала какую-то душевную связь с этим местом. Когда подошла к старому облупленному обелиску возле клена, защипало в глазах. С фотографии ей улыбалась красивая женщина. - Так вот ты какая, Роза, моя еврейская крестная? - присела возле памятника. Все вокруг заросло травой, кустарником. Собрала листья с постамента, убрала траву, вытерла памятник. В этот день в Канаховку Нина вернулась к вечеру. Митрофановна заметно обрадовалась, словно, сняла с себя тяжелый крест, когда узнала, что Нина нашла могилу Розы. - Крестная, ты теперь поправишься. Я это точно знаю! - обняла ее за сухонькие плечи. Митрофановна счастливо улыбалась, даже ноги опустила на пол, а потом добралась до двери, а от нее - на кухню. Это какая же гостья издалека приехала. Привечать надо ее по-людски! Стала постепенно крутиться в доме, на огороде, а соседи только удивляются. - Митрофановна, ты уже передумала помирать? - Не время еще, - хитро улыбается старушка, - еврейский Бог мне помог. Нина продлила свой отпуск. Нашла мастеровых людей, попросила их привести в порядок памятник на могиле еврейской крестной. Вокруг него положили плитки, поставили новую ограду. Впервые в жизни деньги ни на что не жалела, платила, сколько просили. Вот и пришло время собираться в обратный путь. По дороге на вокзал завернула на кладбище. Из раскрытой калитки навстречу к ней бросилась рыженькая кошечка. - Чудеса! - развел руками, живущий рядом Кузьма, - она тут совсем недавно появилась. В руки ни к кому не идет, а увидела тебя - словно всю жизнь знает! В далекий Урал Нина приехала не одна: вместе с огненно-рыжей прелестницей. - В нее точно перевоплотилась моя крестная Роза. На фотографии у нее такие же огненно-рыжие волосы, - не сомневается Нина. Эдуард закончил свой рассказ, а в зале все еще долго сидели молча…
Comments