Дуновения.

Дуновения

«… Весеннею локацией засечено не зря;

Когда цветёт акация, приходит скумбрия…» -

Это строки любимого мною поэта Григория Поженяна… Григорий Михайлович тонко чувствовал Одессу, и хоть никогда одесситом не числился, но Одесса была впечатана в его душу и память, как флотская татуировка; навсегда и несмываемо. Свидетельство тому боевая юность краснофлотца Поженяна; кто видел фильм «Жажда», снятый по его сценарию на Одесской киностудии, тот понимает, о чём я …

Словосочетание «цветёт акация» вызывает, в чём я убеждён, эфемерный образ Одессы. Именно эфемерный, и никак иначе. Попытки зримо отразить Одессу заканчиваются весьма ограниченным набором открыточных видов; Оперный театр, Дюк, Потёмкинская лестница, ещё два-три изображения,.. и всё!.. А где же то, что вызывает прилив необъяснимого и щемящего волнения при произнесении слова Одесса?.. Где оно?.. Оно растворено в дымке ощущений, оно эфемерно, как запах акации в период её цветения. Понятие «красавица Одесса» будет совершеннейшим лукавством, если не иметь в виду исторический центр города. Только в порядке насмешки можно говорить о «красотах» Молдаванки, Пересыпи, или ещё о каких-либо районах города-легенды. Потому, что легенда сия, опять-таки, эфемерна, как запах всё той же акации. Так уже случилось, что белая акация стала символом Одессы, хоть это достаточно неказистое деревце с блеклыми, невзрачными соцветиями,.. но аромат цветущей акации… воистину упоителен… На акацию не обязательно смотреть, она не красавица вроде розы или хризантема, но её запах пьяняще чувственен, как мечтания юности… К чему я подкрадываюсь?.. Да, к тому, что запахи в нашей памяти играют, порой, определяющую роль…

… Уже немало лет тому, ехал я в общественном транспорте, и перед самым выходом на остановке, меня, вдруг, коснулся этот запах. В нём не было ничего примечательного, это был, скорее всего, запах недорогих цветочных духов, но он почему-то смутил моё сознание, он был связан с чем-то значительным для меня,.. но с чем?..

В течении всего дня меня мучил вопрос; что это было?.. С чем связанно моё беспокойство, с какими обстоятельствами или событием?.. При том, что по ощущениям, этот мимолётный аромат был сопряжён с чем-то волнующе приятным… Но с чем?..

Замершее, на краткий срок, время потекло дальше; повседневность в своих заботах, страстях и прегрешениях, привычно занимала сознание,.. но периодически, нет-да-нет, всплывал в сознании тот миг, тот мимолётный, будоражащий память и смущающий душу запах чего-то желанного,.. но чего!?.

И вот, как это нередко бывает,.. ночью, я проснулся как от толчка,.. потому, что вспомнил… Боже!.. Я вспомнил!..

… Ранее, послевоенное детство,.. детский садик в Кирпичном переулке, и её… Она была нашей воспитательницей, я даже вспомнил её имя – Любовь Михайловна. Имя второй воспитательницы, вспомнить не могу, помню, улыбчивую старушку, ласковую и заботливую,.. но Любовь Михайловна,.. это Любовь Михайловна,.. Она была моложе моей мамы, я это понял, от того, что мама называла её просто Любочка… Я боготворил Любовь Михайловну, ради неё я был готов на всё, даже согласился бы проглотить вторую ложку омерзительного рыбьего жира, которым нас почивали каждое детсадовское утро с кусочком солёного огурца в вдогонку. Я торопился по утрам в детский сад, предвкушая встречу с Любовью Михайловной, даже когда у меня перед глазами вращались красные круги, а на лбу лежала влажная салфетка, сбивая жар высокой температуры, я проваливался в липкий сон, потом выныривал из него, мне мерещилось лицо Любови Михайловны, и я умиротворённо засыпал опять…

… Она меня гладила по стриженной наголо головке,.. она и других гладила, но меня с особенной нежностью, я был в этом убеждён… У нас с ней была тайна,.. тайна нашей взаимной нежности, о ней, кроме нас двоих, никто не знал, и мы никого в эту тайну не посвящали…

Совсем рядом с садиком, в конце Кирпичного переулка, который заканчивался обрывами, поросшими бурьяном и зарослями кустов дикой маслины, за обрывами открывалось море… Склоны обрывов были испещрены множеством тропинок, по этим тропинкам нас водили на прогулки. Мы шли гуськом, под пристальным вниманием воспитательниц, потому, что по бокам тропинок в зарослях бурьяна ещё оставались неразорвавшиеся мины и снаряды… Даже два подбитых танка стояли, один против другого на обрывах, /много лет спустя они всё ещё там стояли/… Когда в бурьянах виднелось что-то подозрительное, Любовь Михайловна сгребала нас в кучу и прижимала к себе… Меня, конечно, она прижимала сильнее других, и я чувствовал, вдыхал её запах, запах цветочных духов, запах Любови Михайловны… Потом, она осторожно, по очереди, за ручку каждого, проводила нас мимо опасного места…

… Но, как-то, я пришёл в садик, а Любови Михайловны не было… Она не появилась и после обеда, и мёртвого часа… Я затосковал,.. я не находил себе места… В конце- концов, я подошёл к другой воспитательнице и осторожно спросил: - А, когда придёт Любовь Михайловна?

- Заболела, похоже, наша Любовь Михайловна, - она погладила меня по голове. – придёт, куда ей от нас спрятаться, поболеет чуток и придёт…

Я облегчённо вздохнул, и принялся ждать… Прошёл день, другой,.. третий,.. она не приходила… Я был в отчаянии,.. я почти не ел, не играл с детьми,.. всё время выглядывал в окно и за калитку садика в надежде увидеть её, но… не было Любови Михайловны… Моё тоскливое состояние, конечно, было заметно… Вторая воспитательница не могла его не видеть…

- Деточка,.. – сказала она, - ты очень скучаешь за Любовью Михайловной?.. Почему ты её так сильно любишь?..

И тут девочка, много старше меня, то есть на целый год, ехидно сказала…

- Потому, что она красивая…

Я задохнулся от возмущения и обиды,.. мне стало не хватать воздуха, захлёбываясь от рыданий, я выкрикнул..-

- Никакая она не красивая!.. Она,.. она,.. Любовь Михайловна…

Старушка воспитательница обняла меня, успокаивала, гладя по вздрагивающей спине…

- Успокойся, мой хороший… Конечно ты прав… Всё будет хорошо, вот увидишь, всё будет чудесно, и ты ещё повидаешь свою Любовь Михайловну…

… Но, Любовь Михайловна больше не пришла… Через несколько дней, в садике появилась новая воспитательница… Она была весёлая и ласковая,.. но это была не Любовь Михайловна…

Шло время,.. образ Любови Михайловны постепенно затуманивался чередой новых друзей, знакомых, всевозможных событий, и вот… спустя десятилетия, вдруг выплыл из небытия чуть ощутимый аромат далёкого детского счастья, он пробудил память, а она вернула мне Любовь Михайловну…

*****

Не сочтите за назойливость, но я вновь вспомню строчку Григория Поженяна:

«Когда цветёт акация, приходит скумбрия…»

Грустная, в целом, для меня строчка… Она напоминает мне, что живу я так давно, что помню скумбрию, да не простую скумбрию, а скумбрию черноморскую… «Шаланды полные кефали…» - это так… фигура речи, игра воображения, а вот шаланды, из которых рыбаки на причалах нашей одесской Отрады выносили вёдра трепещущей скумбрии, я видел собственными глазами. Это были 50-е, начало 60-х годов. Потом всё!.. Финита!.. Скумбрия из прибрежных вод Одесского залива исчезла. Поговаривали, что ушла она к туркам,.. не знаю, в те годы в соседнюю Турцию вход нам был заказан, как, впрочем, и в другие заграницы… Но, не в заграницах счастье, а вот завтрак состоящий из сваренной молодой картошечки, посыпанной укропом, салата из огурчиков и помидорчиков, зелёного лучка, молодого чесночка и положенной поверх картошечки качалки жареной скумбрии – вот это было счастье, а если это священно действо завершить чаем с раздавленными в чашке вишнями, и к нему бутерброд с маслом и брынзой, то это уже - восторг…

… Скумбрию, как и другую морскую рыбу, приносили на продажу прямо нам во двор, те же рыбаки с причалов Отрады, благо дом наш находился совсем недалеко, на Пролетарском /ныне Французском/ бульваре 12, именовался он «Дом специалистов», недалеко, по тому же Пролетарскому бульвару, находились «Дом железнодорожников» и «Дом консервщиков». Построен наш дом был, как я потом выяснил, в 29-ом году, и все подобные дома получили, впоследствии, названия «Сталинки»…

Так вот; слышались периодически, во дворе, возгласы: - «Риба!.. Свежая риба!.. Дами, свежая риба!.. Скумбрия!»… - Приносили не только скумбрию, приносили и глоссу, и камбалу, и бычков, бычки были самой дешёвой рыбой и покупали их, в основном, любители ухи и на прокорм кошек… Приносили рыбу в специальных рыбацких корзинах, которые назывались, почему-то, «баяны». Торг начинался, что называется, сходу… Хозяйки прямо с балконов, либо высунувшись из окон оживлённо интересовались ценой, просили приподнять рыбу для лучшего обзора, пробовали сбить цену… Затем сами хозяйки, или их детишки спускались вниз к торгующим с мисками, или кастрюльками /целлофановых пакетов в помине не было/ и в обмен на деньги получали рыбу…

Но, не только рыбаки посещали наши дворы. Раздавались, порой, выкрики: - «Стари вещи покупайм..!» Окончание слова «покупаем»… проглатывалось, но, тем не менее, было ясно, - прибыл старьёвщик, дабы купить изношенные до дыр, вещи… Точильщики ножей, ножниц и ножей для мясорубок, неся через плечо точильный станок с ножным приводом, так же были нередкими гостями наших дворов, как и лудильщики с призывным кличем: - «Паяй-починяй-кастрюли-вёдра-примус-самовар!..»

А порой в наш двор осторожно, как бы крадучись, приходил очень пожилой, и очень худой человек. Через плечо у него висела старая, потемневшая от времени шарманка, с облупившейся, в прошлом яркой, краской… В одной руке он нёс шест, служивший подставкой для шарманки, а другой держал за руку девочку лет шести… Человек был скромно, но опрятно одет, а вот на девочке было красивое платьице с оборками, модные сандалики, но, главное, на ней была, чудо-какая нарядная шляпка с голубой ленточкой…

Мужчина останавливался всегда на одном и том же месте, снимал с плеча шарманку, ставил её на шест-опору, и начинал крутить ручку… Раздавалась нежная, несколько заунывная мелодия… Девочка стояла рядом, положив подле своих сандалий пустую расписную коробочку из-под леденцов «Монпансье»… Когда раздавалась мелодия, девочка начинала петь. Пела она звонко, но монотонно и тоскливо, похоже, не осознавая смысл того, что пела… Мелодия оканчивалась, но мужчина продолжал неподвижно стоять, глядя в одну точку, вернее на балкон и окна одной и той же квартиры,.. а девочка собирала мелочь, брошенную сердобольными жильцами, и складывала её в коробочку из-под «Монпансье»… Затем мужчина вновь крутил ручку шарманки, девочка вновь начинала петь тот же тоскливый мотив, но вроде как с другими словами…

Я попросил маму дать мне деньги, что бы одарить музыкантов. Она поспешно, почему-то пряча глаза, дала мне мелочь, и тут же ушла в соседнюю комнату и, как мне показалось, всхлипнула… Я не стал бросать деньги с балкона, а сбежал вниз, и сам положил их в коробочку из-под «Монпансье». Девочка глянула на меня, улыбнулась и, взявшись за подол платьица, сделала книксен и тем же звонким голосом сказала: - «Благодарю вас, мальчик»… Я смутился, отбежал в сторону, спрятался за дерево, и стал наблюдать…

Мужчина ещё постоял немного, гладя в одну точку, потом снял с шеста шарманку, взял девочку за руку, и они неторопливо пошли…

Этот шарманщик с девочкой вносили в жизнь нашего двора какую-то непонятную мне тревогу… Соседки шептались у своих подъездов и лица у них становились скорбными…

Я смотрел вслед уходящего мужчины с шарманкой, и девочки в нарядной шляпке,.. они уходили окутанные какой-то смутной и тревожной тайной…

********

Как бы не уверяли нас материалисты, но мистика в людских судьбах присутствует… Я, во всяком случае, в это верю.… И, не потому, что без мистики было бы попросту скучно, а ещё потому, что творчество, во всех его ипостасях, так или иначе связано с присутствием в нём мистических проявлений. Вспомним хотя бы факт появления «Периодической системы химических элементов», приснившейся Дмитрию Ивановичу Менделееву… А рождение гениальной поэзии?.. Гениальной музыки?.. Это ли не мистика?.. Талант всегда мистичен, в этом и есть перст божий …

Я так же уверен в духовной взаимосвязи человека и всего, с ним связанного, будь то предметы, которых касаются его руки, глаза, мысли,.. более того я убеждён в одухотворённости окружающих человека предметов, как результат их взаимопроникновения. Я убеждён, что стены жилища, его обстановка хранят духовную информацию о людях, с которыми им пришлось соприкасаться…

Думаю не один я обратил внимание, на то, как непросто находиться в залах художественных музеев, как быстро накапливается усталость при внимательном рассмотрении полотен… Полагаю, это сконцентрированная энергетика творцов-живописцев, их личностный накал наваливаются на нас, смущают душу, утомляют тело…

Ладно, полотна гениев с их гигантской энергетикой, а простые ладанки, или крестики, или амулеты, одетые на шею сыновьям, либо возлюбленным, как помогало прикосновение к ним, ощущение их в критические минуты, когда решалось «быть, или не быть?.. Скучные атеисты скажут; - суеверие все это и мракобесие. Не надо с ними спорить, не надо их переубеждать… Им тоже нелегко верить в своё неверие…

…Вот держу я,.. вернее, едва прикасаюсь к почтовой открытке,.. она очень старенькая и ветхая, она помечена 13-ым апреля 1943-го года. Стоит напомнить; совсем недавно завершилось Сталинградское сражение, война в самом разгаре, страшной беде с неслыханными людскими страданиями и жертвами не видно конца, ещё не вполне ясно; кто кого… Не ясно!?. Но, вот открытка… Она прислана из Красноярска Ольгой Николаевной Благовидовой, профессором Одесской консерватории, в город Регар Таджикской ССР своей студентке Аде Садомской, то есть, моей маме…

Следует сказать, что моя мама в предвоенные годы, поступила в Одесскую консерваторию, на вокальный факультет в класс профессора Благовидовой. Мама была уже замужем за моим отцом Виктором Григорьевичем Садомским… Но,.. началась война, занятия в консерватории прекратились, мама, уже беременная мной, вместе с бабушкой были эвакуированы в Краснодар, где я и родился. Но, через несколько месяцев началось немецкое наступление на Кавказ, вражеские войска подошли к Краснодару, и мама с бабушкой и мной-младенцем, фактически пешком, с вереницами таких же беженцев, ушли через кавказские перевалы… Этот многонедельный переход, сопряжённый с бомбёжками, обстрелами, вынужденным купанием меня-младенца в горных речушках с ледяной водой, и многими-многими «приключениями», достоин отдельного повествования… Но, в конце концов, мы добрались до Таджикистана, до города Регар, куда мой отец был отозван с фронта, что бы наладить работу маслозавода… Вот туда-то, в Регар, на маслозавод, где мы жили, и пришла открытка из Красноярска от Ольги Николаевны Благовидовой, где она в эвакуации работала в театре им. Пушкина…

…Вот лежит передо мной эта открытка, ветхая, потёртая, с выцветшими чернилами… Она украшена бодрой картинкой; летящие краснозвёздные самолёты, несущиеся краснозвёздные танки, мужественное лицо работницы,.. в общем как ныне модно говорить – «картина маслом». Но, не эта «патриотичная пастораль» будоражит сознание и царапает душу, и даже не суровый штамп военной цензуры,.. а почерк,.. почерк Ольги Николаевны Благовидовой – изящное, красивое правописание уверенного в себе человека. Никакой суетливости, рождённой страхом, никаких плывущих вкривь-и-вкось букв и строк, свидетельствующих о душевном смятении, или неуверенности… Ничего подобного… Сдержанный, деловой интерес профессора к своей студентке,- «…пение пока совсем оставили? Жалко, у вас большие данные…» чисто женское сопереживание пережитым невзгодам… О себе сдержанно и по деловому: - «Я живу, как все – надеждами на светлое будущее, а пока работаю, причём в театре нет моего репертуара…», отсутствие её оперного репертуара главная печать Ольги Николаевны Благовидовой в грозном 43-м… В письме-открытке ни малейшего сомнения, что жизнь вернётся в положенное русло, а это возможно только в одном случае, в случае победы…

Эта спокойная уверенность – предтеча того, что через несколько лет Ольга Николаевна Благовидова сотворит уникальную вокальную школу Одесской консерватории, её выпускники обретут всесоюзную и европейскую известность, и будут блистать в лучших оперных трупах; Елизавета Чавдар, Бэла Руденко, Александр Ворошило, Николай Огренич, список можно продолжить… Это предтеча того, что директором Одесской консерватории станет «наш Костенька», как называли студенты любимого директора, консерватории - Константина Данкевича, выдающегося украинского композитора, чья фамилия стоит в мамином дипломе об окончании консерватории, когда она уже работала солисткой радиокомитета. Последние несколько лет имя Данкевича носит Одесское музыкальное училище, в котором моя мама 40 лет преподавала вокал…

Я дорожу этой, чудом сохранённой открыткой из очень, уже, далёкого прошлого… Этому обжигающе-далёкому созвучны строки поэта-фронтовика Давида Самойлова:

… Как это было! Как совпало –

Война, беда, мечта и юность!

И это всё в меня запало

И лишь потом во мне очнулось…

*****