Девятый вал

Поэма

1937 ГОД

Как много есть картин о море,

Что Айвазовский рисовал,

Но глубже всех людское горе

В той, что назвал «Девятый вал».

Найдут они свою кончину,

Ничто несчастных не спасёт,

И в безвозвратную пучину

Их Вал девятый унесёт.

Террор забудется нескоро, —

Кого коснулось, ты спроси,

Но сколько этих волн террора

Уже случилось на Руси

Война не в счёт: без разговора

С врагом в войну ты воевал, —

Но сколько раз ты без разбора

Своих же братьев убивал?

По всей России прокатился

В тридцать седьмом Девятый вал.

А жизнью кто уж поплатился,

Никто отчёта не давал.

И без суда людей судили,

А приговор был очень скор, —

Десятки тысяч получили

В тот год смертельный приговор.

А если ты был арестован,

Легко ты пулю мог схватить —

Никто ведь не был застрахован,

Не мог шаг в сторону ступить.

Шумит всё, бьёт о берег море,

Девятый вал приходит — что–ж —

Бывает штиль, и шквaл, и горе —

Стихию ты ведь не уймёшь.

Уверен, мы — не сумасброды,

Но каждый день и каждый час

Не всё зависит от природы,

Зависит кое–что от нас!

ПАУКИ

Сидели в банке пауки — на самом деле, —

Taк мило и красиво так они сидели.

Когда ж немного погодя, мы поглядели,

То оказалось: почти все друг друга съели.

Один остался там паук — с виду нормальный,

Но раз сумел съесть остальных, — был гениальный.

Мы захотели, чтоб он был наш предводитель,

И дали имя мы ему: «Вождь и Учитель!»

ТЁТЯ ЗОЯ

За что отняли власти мужа

И сделали тебя вдовой?

Он, говорят, стране не нужен.

Но он — не их, ведь он был — твой!

Остались дети без отца,

Пришлось одной растить.

«Врагов народа» им клеймо

Поставили — не смыть.

Ты не согнулась от всего,

От горя не упала.

Больного сына одного

В блокаду потеряла.

Второй же сын — ему хвала,

С ним дни прошли твои —

Сильнее всех ведь ты была,

Ты — гордость всей семьи!

РАССТРЕЛ ДУШИ

В тюрьму не бросили меня

И даже не сослали,

Но не успел родиться я —

Как душу расстреляли.

Теперь уж я в кредит живу,

Мой каждый шаг предписан,

А мой смертельный приговор

Давно уже подписан.

Проходит мимо жизнь моя.

Хоть их и не зову,

Картины эти вижу я

Как-будто наяву:

Куда меня ни заведёт

Мой бренный путь земной —

Расстрельная команда ждёт,

Стоит передо мной.

ДЯДЯ ГРИША

Его арестовали в тридцать седьмом году

И десять лет провёл он в ГУЛАГ–овском аду.

Под плотною охраной солдат и их собак

На севере Урала лежал тот Печорлаг.

Когда освободили, невольно посчитал,

За десять лет отнятых чего он потерял.

Жены его и сына давно уж нет в живых,

Квартиру отобрали — так жил он у родных.

И не как все ведь был он: молчал, не говорил,

Всегда перед обедом он залпом водку пил.

Системой был раздавлен и сломан, что с того!

Ломали ведь не только такого одного.

Но сразу как пришёл он, меня он подозвал,

Учительницы первой он имя мне назвал.

И вот что оказалось, что странно лишь на вид,

Учительницы сын там ведь всё ещё сидит.

Потом домой пошёл к ней, сказать что сын здоров,

Хотел он передать ей хоть пару тёплых слов.

Он протянул недолго: он утром как–то встал,

Завязывал свой галстук и вдруг на пол упал...

ТЁТЯ МАНЯ

Время уж другое наступило,

Победил в России новый строй.

Кончила Бестужевские курсы

С Ленина женою и с сестрой.

Посвятила жизнь свою науке,

Всем дарила знание своё.

Деятель заслуженный науки

И профессор — звания её.

Творческий же путь её был долог —

Скольких ведь людей она спасла —

Видный терапевт и кардиолог,

Доктором прекраснейшим была.

Вынесла блокаду по–сопдатски,

За её неоценимый труд

Уважал её весь Ленинградский

Первый Медицинский институт.

Но, когда усилились гоненья —

Средь антисемитов мы росли, —

Самое большое оскорбленье

Ей, её уволив, нанесли.

Жизнь её детьми не наградила —

Нехватало от детей тепла, —

Так она племянников любила,

Будто–бы им матерью была.

Пусть она давным–давно не с нами,

Но ведь не забуду я вовек.

К ней любовь не выразить словами,

Просто, — с большой буквы Человек!

КОСМОПОЛИТЫ

По радио твердят: «Враги народа

Хотят — о ужас! — Сталина убить

И патриотов долг — быть против сброда,

Врагов народа всех разоблачить».

«ЗанЯли квартиры и дачи,

И должности лучшие — их.

Народ наш давно от них плачет, —

Поставим людей мы своих».

И грязью они уж облиты:

«Народ наш, хотя и не злой,

Безродных всех космополитов

Повыметет грязной метлой».

А моя тётя — видный кардиолог, —

Уволили её, а ты молчи.

Коллеги ведь её — разбор не долог —

Те лучшие кремлёвские врачи.

Но умер Сталин — ведь бессмертных нету, —

Страна, конечно, в трауре была.

А моя тётя нам уж по секрету

Шампанского бутылку принесла!

ДЯДЯ ГЕРМАН

Младшим он ребёнком был, все добрЫ с ним были.

Тихим мальчиком он рос — все его любили.

Вырос, выучился и инженером стал он.

Специальность приобрёл по цветным металлам.

В Гипроникеле он был главным инженером,

Для работников других сделался примером.

Вдруг его «перевели»: станция НадвОицы.

Должность сохранили, чтоб «мог не беспокоиться».

Он воспрИнял это зА чистую монету,

А приехал: ничего и в помине нету.

И работать негде тут — в никуда послали, —

Постепенно понял он, что его сослали.

Дикие пустынные в кАмнях берега,

Плещет всё Выгозеро, всё шумит тайга.

На карельском валуне целый день сидел

И на вОду в тишине без конца глядел.

Две недели — не беда, — месяц мИнул, три.

Тихо плещется вода у него внутри.

А когда уж год прошёл — свора победила, —

Стало так нехорошо, боль его убила

Брат приехал и сестра, и его назад

С опухолью в голове взяли в Ленинград.

Если встретится удав, кролик цепенеет,

Почему–то от него убегать не смеет.

РЕПРЕССИИ

Невинно мужа тёти расстреляли,

Сказали, дескать, он был сионист.

А дядю же они арестовали,

В Гулаге лес затем рубил юрист.

Другой мой дядя — главный инженер,

И в Приполярье жить его услали,

А тётя — врач — и папа — инженер, —

Те «только–лишь» работу потеряли.

Репрессии, хотя и не вернулись,

О них воспоминания мои.

Смотрите, как репрессии коснулись

Одной лишь непосредственной семьи!

© Copyright: Михаил Хвиливицкий,

2020 Свидетельство о публикации №120022901368