ГОРЬКИЙ

Умер Блок, расстрелян Гумилёв,

И не ищет бури буревестник,

Он благополучен и здоров,

И давно забыл былые песни.

Он не только песен не поёт,

Он совсем почти и не летает,

Свой талант на деньги и почёт

Разменял и не переживает.

Он до невозможности слезлив,

Горд, обидчив и сентиментален,

Сед, сутул, коряв и некрасив,

Лучший друг его товарищ Сталин.

1

Он когда-то бурю призывал,

Чтоб пришла, очистила Россию,

Что же он так страшно прозевал,

Как же спутал Ирода с Мессией?

Над страной сгущался чёрный мрак,

Холод проникал в дома и души,

Отвратительный холодный страх

Накрывал одну шестую суши.

Первой жертвой пал интеллигент –

Врач, учитель, служащий, учёный,

Воцарился Совнарком-конвент

В смычке с Емельяном Пугачёвым.

Реквизиции, расстрелы без суда

За ухоженные, в кольцах, руки…

Многих ты сумел спасти тогда,

Уберечь, укрыть, взять на поруки.

Голос твой от ярости хрипел,

Обличая большевистский хаос,

Ты отважен был, велик и смел,

И куда всё это подевалось?

Под косу всё больше твой народ

Попадал: священники, крестьяне…

Ты вступал с большевиками в торг,

Далеко не равный и отчаянный.

Из чекистских камер извлекал

Ты людей по одному, поштучно.

А потом ты, может быть, устал,

Испугался или стало скучно.

Опустилась мощная рука,

Что катила вечный камень в гору.

Не могу тебе я свысока

Никакого высказать укора.

Здесь сомненья нету – ты велик,

Но, другое не дает покоя,

В зубы глупый тычится язык,

Затрудняясь объяснить другое.

Жалкие сиротские дома,

Где хозяевами вещи пахнут,

Жребий чей – сума или тюрьма,

А частенько стенка или плаха.

«Грабь награбленное!» – кинул клич

Тот, кого аттестовать не надо,

Он ещё пока не «наш Ильич»,

Но, уже стоит с тобою рядом.

Ценности – картины и фарфор,

Бронзы, драгоценности, эмали,

Люди, как пустой, негодный сор,

За горбушку хлеба отдавали.

Ты поставил дело на поток:

Протокол, комиссия, оценки…

Первые – подводим мы итог –

Та комиссия снимала пенки.

Может быть, тут грех и небольшой,

Только всё же он какой-то гадкий:

Стоит раз поторговать душой,

Как усвоишь подлую повадку.

Чем-то ты вождям не угодил –

Независим, дерзок, своенравен,

Фимиама власти не курил,

Не держал на преданность экзамен.

Ленин тебя лично из страны

Попросил – немного подлечиться, –

Этой власти критики нужны

Лишь в тюрьме, в гробу и за границей.

Ты уехал – шанс тебе Господь

Дал, чтоб ты остался человеком,

Чтобы дух твой выше был, чем плоть,

Чтобы ты возвысился над веком.

2.

Но, опять на сердце маета:

Денег нет и средства твои тают…

Эмигрантов гордых нищета

И отталкивает, и пугает.

Жить привык ты очень широко,

Скверное к тому же воспитанье

Ограничить не дает легко

Тело ни в комфорте, ни в питанье.

Снова стать таким, как все кругом,

Бедный быт, тревоги и заботы,

Вновь безденежье, безвестность, дом

И литературная работа.

Ты от этого всего отвык,

Вниз спускаться горько и обидно!

Всё прочувствовал и всё постиг, ­­­­

Это всё из писем твоих видно.

Потускнел и твой авторитет,

Нет невежд слепого поклоненья,

Может быть, отчасти здесь секрет

Твоего в Россию возвращенья.

И ещё одно – твой дерзкий дух

Эмиграция не переносит,

Ну, и как итог – одно из двух:

Сам бросай - иначе тебя бросят.

Правда, климат здесь совсем иной:

Солнце ослепительно сияет

И роскошной, сказочной листвой

Ветерок пленительный играет.

Ах, Сорренто, тишь и благодать,

Нет здесь мужиков, Кремля и снега,

"Самгина" здесь хорошо писать,

А вокруг тебя покой и нега.

И метался дух твой раздвоён,

Мучимый извечною загадкой:

Если ты не молод и силён,

Как же жить – свободно или сладко.

Есть две правды – думал ты тогда, –

Далеко неравные, однако:

Иа, что меньше – для людей беда,

А что больше – человеку благо.

Дескать, должен вымереть народ -

Глупые и жадные крестьяне,

Мне такой бухгалтерский учет

Не понять, наверно, и по пьяни.

Жалко - правда, но нельзя жалеть,

Это вот другая, больше правда,

Тем крестьянам должно умереть,

Да и не родиться было б славно.

И тогда всем станет жить легко,

Воцарятся красота и разум,

В общем, здесь копал ты глубоко,

Снова, видно, Ильичу обязан.

3

Ты вернулся – и такой почёт

На тебя тогда обрушил Сталин,

Что подаркам был потерян счёт,

Даже все домашние устали.

Гром оркестров и поток речей,

Города, вокзалы и заводы…

Мог ли думать мальчик-книгочей,

Стать гуру огромного народа?

Звания, поместья и дворцы,

Посиделки тесные с вождями, -

Рьяные с неравенством борцы

Обернулись бонзами-князьями.

И лежала за окном страна,

Доносила, жала и рожала,

И скандировала имена,

И неистово рукоплескала.

Но, была еще другая жизнь,

Незаметнее, серей и тише,

Но, такая, что хоть в гроб ложись,

Хотя первой бесконечно выше.

Шла она низами – в деревнях,

В коммунальной городской квартире,

И в монастырях, и в лагерях -

Потаённо шла в советском мире.

На простых покоилась вещах,

Перечень недолог и нетруден:

Чести, верности, любви, мечтах,

На сочувствии, приязни к людям.

А другая наверху текла,

Где дворцы, чины, машины, пайки,

Где охоты, женские тела,

И застольно-дружеские байки.

Как две правды были жизни две.

На мой взгляд, была светлей и чище

Та, что шла низами по земле,

Ты иную выбрал жизнь, дружище.

Твой не мог характер устоять,

Слабовата в нём была закалка,

Ведь терять, а не приобретать

В этом мире бесконечно жалко.

Да и Бога в этом мире нет,

Не во что спиною упереться,

Но, оставить в этой жизни след

Хочется, тут никуда не деться.

Ну, а кто хозяин тиражей,

Кто распорядится, чтобы Горький,

Книжками своими, стеллажей

Мог набить бесчисленные полки?

Бьётся, бьётся, бьётся с духом плоть,

Ложные доктрины создавая,

Так что рассуди тебя Господь,

Я же знаю только то, что знаю.