Виктория Серебро. Призрак коммунизма

Помню, когда я училась на инязе Харьковского университета, преподавателем научного коммунизма у нас был доцент Погребняк по кличке «Гегемон». Это слово мы произносили с характерным украинским «г», несколько утрируя его южный говор. Гегемон был человеком сухим и неулыбчивым. Его смех нам так и не довелось услышать. А уж мы-то провоцировали его не раз, пока не поняли, что либо это какая-то врожденная ущербность, либо осложнение, вызванное слишком глубоким погружением в мир классиков марксизма-ленинизма. Для племени младого, незнакомого с советским новоязом а также для тех, кто успел с большой пользой для себя позабыть его напрочь, приведу одну цитату из учебника исторического материализма. Автор попытался вывести формулу любви, хотя многие поэты и философы сломали на этом зубы. Итак, дышите глубже: «Любовь есть облагороженное культурой и выступающее в форме нравственно-эстетического переживания половое влечение, ведущее к браку как к единственной форме взаимного обладания, облагораживающим образом воздействующей на влюбленных». В целях защиты своей неустойчивой психики от воздействия таких вот убойных формулировок, мы создали надежную систему коллективной самообороны. Чтобы вырвать инициативу из рук Гегемона, мы сами рвались в бой, вооруженные до зубов домашними заготовками. Это была гремучая смесь из трудов классиков, отчетных докладов и лекций самого Погребняка. Cеминары проходили в лучших традициях застоя с монотонным чтением докладов и их единодушным одобрением. Вопросов, как правило, не возникало. «Везло» только мне. Оторвавшись от бумажки, я могла говорить долго, но совершенно бессвязно, нагромождая слова и обрывки фраз, застрявших в памяти после многолетнего штудирования общественных дисциплин. Однажды Погребняк прервал этот неуправляемый словесный поток фразой, ставшей впоследствии крылатой: «Ближе к Марксу!» Потом как-то он настоятельно попросил меня изложить неведомую мне теорию. Я не растерялась и тут же процитировала Гёте: «Теория, мой друг, суха, а древо жизни пышно зеленеет». Это был опрометчивый поступок. Лицо Гегемона было совершенно бесстрастным. Волны молодого, жизнеутверждающего смеха разбились о холодный гранит его невозмутимого молчания. Но зло все же затаил. И вот на очередном семинаре, когда я тихо и мирно писала сочинение о творчестве Теккерея и была целиком и полностью погружена в быт английского дворянства XIX века, Гегемон вдруг попросил меня поделиться с ним своими знаниями об Интернационале. Ситуация была экстремальной, и мне оставалось рассчитывать лишь на то, что кто-то передаст мне свой конспект или откроет книгу на нужной странице. Но надо было выиграть время. Поэтому я начала свое повествование размеренно и неторопливо: - Если мы окинем ретроспективным взглядом зарождение, развитие и становление интернационализма в историческом аспекте, внимательно рассмотрим весь спектр общественно-политических течений, вникнем в запутанные и трудноразрешимые социальные антагонизмы (конспекта все нет), ни на минуту не упуская из виду ту колоссальную напряженность, которую испытывало общество в преддверии грядущих глобальных катаклизмов, то мы можем безапелляционно заявить о типичных, характерных и ярко выраженных (конспекта еще нет, а я уже выдохлась и скороговоркой закончила) сититических тенденциях... Бедный Погребняк беспокойно ёрзал на стуле. Он чувствовал, что в моих словах есть сила, но связи между ними уловить не мог, а когда дело дошло до «сититических тенденций», Он вскочил и закричал непривычно высоким голосом: - Какие-какие тенденции? - Сититические, - обреченно выдохнула я. - Это хорошо или плохо? – не унимался Гегемон. И тут у меня открылось второе дыхание. - Видите ли, - сказала я проникновенно, - я бы побояла