Борис Штейн (1933 - 2017)

Биография:

Борис Самуилович Штейн родился в 1933 году в Ленинграде. Закончил 222-ю среднюю школу Куйбышевского р-на в 1951 году и поступил в Высшее военно-морское инженерное училище связи им. А. С. Попова (ВВМУС). После окончания училища служил на кораблях и на базе Балтийского флота в г. Палдиски, где начал печатать свои стихи и лирическую прозу сначала во флотской газете «На вахте», а затем в эстонских периодических изданиях. Издал первый сборник стихов «Лебедь-остров» в Таллинне в 1966 году.

После увольнения с военной службы в 1973 году работал радистом на строительстве БАМа, лесорубом, докером-механизатором в Таллинском морском порту, дрессировщиком слонов, завлитом в театре. Будучи литконсультантом русской секции Союза Писателей Эстонии, переводил стихи эстонских поэтов на русский язык. Тогда же познакомился с Сергеем Довлатовым, работавшим в Таллине в качестве журналиста. С 1961 года по 1989 год был членом КПСС. Член Союза писателей СССР с 1972 года.

Награждён медалями СССР, знаком «За дальний поход».

Персонаж сборника новелл Сергея Довлатова «Компромисс» (новелла «Компромисс пятый»). Кроме того, службе Штейна на Балтийском флоте посвящен рассказ Михаила Веллера «Океан» из сборника «Легенды Невского проспекта».

Жил в Израиле, в городе Ашкелон.

Библиография

«Лебедь-остров: стихи» — 1966.

«Сквозняки: стихи» — 1969.

«Подорожник: стихи, баллады, переводы» — 1975.

«Начало личной жизни» — 1977.

«Там, где ходили изюбры. Сто дней на БАМе» — 1978.

«Донный лед: повесть» — 1981.

«Отплытие» — 1981.

«Вечерний ветер: стихи» — 1983.

«Солнце на перекладине» — Т 1990.

«Порт: повести» — 1991.

«Уходит век: Записки жителя». — 2005.

«Военно-эротический роман и другие истории». — 2007.

«Маленький мудрец» — 2011.

«Интернатская баллада. Стихи и рассказы». — 2012.

Подробное знакомство со стихами и прозой Бориса - на сайтах интернета

Содержание поста:

Биография, библиография

Стихи

Проза - "Русскоязычные"

Интернатская Баллада

На западе еще не отгремело. Метель белила интернатский дом. А мне до крайней точки надоело, Что голодно и что зовут жидом.

Бывает безысходность и у детства. Несчастья обступают, как конвой. Незнаемое мною иудейство В меня плеснуло скорбью вековой.

Нет, я не ведал про донос Иудин. И что Христос был предан и распят, Я не слыхал. Но завтрак свой и ужин Я отдавал сильнейшим из ребят.

И второгодник Николай Букреев Мне разъяснял вину мою сполна: Не выдал Сталин Гитлеру евреев, Из-за того и началась война.

Я был оплеван интернатской брашкой. Я был забит. Я был смотрящим вниз. Я звался Мойшей, Зямкой и Абрашкой, Имея имя гордое — Борис.

Во мне-то было килограммов двадцать Живого веса вместе с барахлом. Но я себе сказал: «Ты должен драться». И я сказал Букрееву: «Пойдем».

Наш задний двор. Площадка у помойки. На задний двор не приходили зря. А пацаны кричали: «Бей по морде!», Подбадривая Кольку-главаря.

Ударил я. И все исчезло кроме Рванувшейся неистовой грозы. А дрались мы всерьез: до первой крови. До первой крови или до слезы.

Букреев отступал, сопя сердито. Он, черт возьми, никак не ожидал, Что двадцать килограммов динамита Таило тело хилого жида.

До первой крови. В напряженье адском Я победил. Я выиграл тот бой. А мой отец погиб на Ленинградском. А Колькин — в то же время — под Москвой.

* * *

Мы влюблялись в стихи и улыбки, По поверхности лихо скользя. И за наши — в то время — ошибки Осуждать нас, ей-Богу, нельзя.

Времена невесомых дождинок На ресницах единственных глаз, Их собой заменил поединок Эгоизмов, заложенных в нас.

И недавнее прошлое зыбко, И становится странным, увы, Что на судьбы влияли улыбка, Тихий голос, наклон головы…

В НАШ ДВОР ПРИШЛА КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА

Пришла Красивая Женщина в наш дворик на Южной улице. Такая красивая женщина, что при виде её лица Даже само спокойствие – ленивая старая курица – Охнув, снесла в смятении Сразу два яйца!

Друзья мои, эта женщина была такая красивая, Что пёс, с малолетства приученный всем угрожать «пор-р-рву!», Хотел зарычать привычно, но не собрался с силами И замер с отвисшей челюстью, роняя слюну в траву.

А воробей восторженный сделал двойное сальто. А чиж – ну кто бы подумал! – спел арию соловья. А сам-то я растерялся. Я растерялся сам-то. Ни петь и ни кувыркаться совсем не умею я.

Очень красивая женщина ко мне протянула руки Под удивлёнными взглядами домашних зверей и птиц. И мне захотелось сразу сплясать, на колени рухнуть, Спеть каватину Фигаро и десять снести яиц.

РАЗГОВОР С ТЕТЕЙ РАЕЙ Тетя Рая Циперович плохо говорит по-русски. По-молдавски – по-румынски Тоже плохо говорит. Я смотрю на тети-Раины Натруженные руки. Жаль, что я не знаю идиш И тем более иврит.

Неподвижен тихий вечер, Столько звезд на теплом небе, словно пекари гигантские просыпали муку. И мне кажется, что пахнет свежевыпеченным хлебом. Я вдыхаю этот вечер, надышатся не могу.

Чисто выметенный дворик, сохнут кринки на заборе У луны неповторимый, удивительный овал. - Я была такой красивой, что вы думаете, Боря! Бедный Нема Циперович Он мне ноги целовал.

И как будто на экране, я увидел тетю Раю: тело, словно налитое всеми соками земли. Добрый Нёма Циперович от восторга замирает. Не крутите дальше пленку, Стой мгновение, замри!

Счастье бедного еврея! Ложка счастья, бочка горя. Но не век – четыре дня. Был погром. Дома дымились. - Ах, зачем, скажите, Боря, ах, зачем убили Нему и оставили меня?!

Что ж, крутите дальше пленку, ничего не пропуская. Я гляжу на эти кадры – ломит пальцы в кулаках. И я вижу, как терзают, как терзают тетю Раю, и застыли гнев и ужас в мертвых Неминых глазах.

Что потом? Румынский берег, дом богатого раввина, положение прислуги, бесконечные дела. - Но с тех пор поймите, Боря, я ни одного мужчины… Столько лет, а я другого даже видеть не могла.

Только жажда материнства – это тоже очень много. Эта жажда материнства набегала, как волна. А потом пришли Советы И закрыли синагогу. Я осталась у раввина. А потом пришла война.

И раввин сказал евреям: - Ну, так да, уйдут Советы. Мы не жили без Советов? Мы не видели румын? И в то памятное утро В тройку новую одетый, С хлебом-солью на дороге Появился наш раввин.

А солдаты шли колонной. Резал воздух марш немецкий. Барабан без передышки то чеканил, то дробил. Офицер был пьян порядком, потому стрелял не метко. Раз – в раввина, два – в раввина, только с третьего добил.

Ну не надо, тетя Рая! Ну не надо, полно, полно. ОН не видит, ОН далеко В бесконечных небесах. Не крутите дальше пленку. я хочу навек запомнить гнев и ужас, гнев и ужас в тети Раиных глазах!

Творчество

Маячнице Наташке три с половиной годика. В далеком детстве в городе видела трамвай. Она ко мне в каюту спокойно заходит И коротко приказывает: "Рисовай!"

И я тогда рисую Карабаса-Барабаса. На бороду исчиркиваю полкарандаша. У Карабаса рожа невыразимо красная. Маячница Наташка смотрит, не дыша.

Она глядит огромными синими глазами, Хватает рисунок, в клочья рвет. Швыряет на палубу, топчет со слезами: "Плохой, плохой, противный, вот тебе, вот!"

Милая Наташка, маячникова дочка! Я вытру твои слезы, хоть мне они - мед, Поскольку для художника здорово очень, Когда он нарисует, а кто-то ревет!

Да что там говорить...

Уж лучше полный мрак, Чем сумеречный круг. Уж лучше полный враг, Чем половинный друг.

Уж лучше бить, так бить, А бьют, так получать! Уж лучше в голос выть, Чем по ночам молчать.

А лучше - без потерь, А лучше так любить... Да что уж там теперь. Да что там говорить...

Русскоязычные

Проблема русских в странах - бывших союзных республик СССР - родилась не сегодня. Она ровесница каждой из "пятнадцати сестер", составляющих Советский Союз. В разных республиках эта проблема имеет разные оттенки, она зависит от условий жизни, истории и географии той или иной республики, от национального темперамента того или иного народа. Вектор ее напряженности колебался, и сегодня он уперся острием в грудь человека, ставшего на своей родине иностранцем.

- Как же так? - вопрошает он недоуменно. - Кто виноват? - задает он себе и окружающим традиционный для России вопрос. И приходит - нет, не к ответу, а к не менее традиционному вопросу - Что делать?

Попробуем хоть в какой-то мере ответить на эти сакраментальные вопросы на примере Прибалтики, а еще уже -Эстонии, в которой автор этих строк прожил более тридцати лет.

Как ни старалась официальная советская пропаганда убедить весь свет в торжестве всепоглощающей дружбы народов, холодок в отношениях между эстонцами и неэстонцами присутствовал в Советской Эстонии всегда. Эти две почти равновеликие группы населения существовали параллельно, по сути дела, не смешиваясь: раздельные школы, чаще всего -раздельные предприятия: завод "Двигатель", например, русский, а комбинат "Норма" - эстонский. В сельском хозяйстве были заняты в подавляющем большинстве эстонцы, в морском же пароходстве - русские, вернее, -русскоязычные, потому что дело было не в национальности, а в языке. Языковый барьер если и преодолевался, то в основном в одну сторону: эстонцы по-русски говорили, а русские (а также украинцы, белорусы, евреи, татары, армяне и т.д.) по-эстонски - нет. Исключения только подтверждают правила.

Между тем собственно эстонское общество всегда было достаточно однородно в своей политической ориентации. Получив в 1918 г. - впервые за всю историю своего существования - независимую государственность, эстонцы очень гордились ею, бережно пестовали свою культуру, старательно трудились на хуторах и предприятиях, медленно, но верно высвобождались из-под немецкого влияния. Трудолюбие возделывание своей эстонской почвы - на всех существующих нивах - вот что стало национальным идеалом этого маленького неизбалованного народа. Добровольно-принудительное присоединение к СССР положило конец периоду, который получил стойкое неофициальное название "эстонское время". Начавшаяся летом 1940 года и продолжавшаяся после войны перетряска, депрессии и депортация, смена структур, идеалов и вывесок вызывали глухое недовольство, которое могла загнать внутрь, но не искоренить карательная машина. И это загнанное в глубину души недовольство передавалось из поколения в поколение и превращалось в холодное отчуждение - нет, не от партии и правительства, - а от соседа, говорившего на языке, директивно ставшем государственным. Сосед - недоумевал. Он приехал в Эстонию, как приехал бы, например, во Владимирскую область: или по направлению на работу, или по военной линии, или по вербовке на стройку, или просто выбирая место, где почище и посытней. У соседа было советское мышление, и он не замечал, не видел, не хотел признавать проблемы отношений. Свою, как теперь говорят, ментальность коммунальщика и компанейщика он считал естественной, как воздух, и не понимал раздражения против себя. Если до открытой ссоры не доходило, то и на чашку чая не зазывали. Возьмем наудачу любой эстонский роман или повесть на современную тему советского периода. Скорее всего мы обнаружим там полное отсутствие русскоязычных персонажей. Если суммировать эстонскую прозу этого времени (довольно, кстати сказать, яркую), то выяснится, что она отражает как бы отсутствие присутствия русскоязычных в эстонской жизни. Как бы не замечает такой малости, как сорок процентов населения своей республики.

А ведь эти сорок с лишним процентов жили, трудились, женились, и поколения сменялись поколениями. Так параллельно и существовали эти два мира, не раздувая и не гася тлеющего конфликта. Политически безгрешная национальная номенклатура зачастую рекрутировалась из ленинградских или поволжских эстонцев. Говорят, что первый секретарь ЦК КПЭ Густав Кэбин по-эстонски говорил с акцентом, а у первого секретаря Карла Вайно вообще с родным языком были трудности. Но Эстония ко всему этому приноровилась, приспособилась, умудрилась прожить советское время более или менее красиво - и в городе, и в деревне. Можно только предполагать, как расцвел этот край, окажись он вне советской рутины. Эстонцы это понимали. Они не брали в голову, что в Тарту живут лучше, чем в Пскове, но всегда держали в голове, что в Таллинне живут хуже, чем в Хельсинки. Таким образом, чувство национального угнетения подкреплялось чувством упущенных возможностей.

Русскоязычным в Эстонии жилось неплохо. Внешняя жизнь вся дублировалась на русском языке. Внутренняя жизнь в эстонском и вовсе не нуждалась. Кроме того за русскоязычными стояла держава с ее армией, авиацией и флотом, и каждый из них чувствовал в себе не всегда осознанное, но - превосходство. Хотя бы в масштабе. Москва, Иркутск, Ташкент, Калининград. Театр на Таганке, "Красный факел" в Новосибирске... Огромная держава, а не маленькая Эстония была им родной.

В то же время охотников поменять Таллинн на Усть-Илимск что-то не находилось. Чистые улицы, уютные кафе, дизайн в любой конторе - нравились. Ровно как сказочно дешевая салака и бесподобные сбитые сливки. И Старый Город с его башенками и средневековыми двориками, и даже очереди, в которых соблюдались порядок и выдержка. Да и что говорить, русскоязычные в Эстонии изменили с годами свой облик: более высокая европейская культура быта перелилась в них, как жидкость в сообщающийся сосуд. И попадая в российскую провинцию, они, брезгливо обходя вековую лужу, чувствовали себя чуть ли не иностранцами. А возвращаясь в Эстонию -детьми необъятной родины. Но - в чистых ботинках и с безукоризненным пробором.

Нужно отдать должное эстонской интеллигенции. Она выделяла из ряда истинных носителей культуры, относилась к ним замечательно. Пригласили вступить в не слишком тогда доступный Союз писателей профессора Тартуского университета Юрия Михайловича Лотмана, издавали книги поселившегося в Пярну Давида Самойлова, переводили Трифонова, Айтматова, Окуджаву, первыми в Советском Союзе поставили Петрушевскую. В Эстонии приютили и приветили опального Сергея Давлатова, и когда всесильный Комитет заставил рассыпать набор двух книг неугодного автора, издательство "Ээсти раамат" (в тех условиях!) умудрилось выплатить ему сто процентов гонорара.

Поэт Арви Сийг написал прозрачное в смысле политического намека стихотворение о том, как в зоопарк доставили тигра и тигрицу, как в клетке они "...кидались - стеная и рыча на прутья - морды в кровь" и как ничего не добившись, взяли и... вывели тигрят.

Решетка - как была! Да что случится с нею! Тигрица на нее смотрела иногда. И няньчила тигрят. Все строже. Все нежнее. Что это - выход? Нет. Что это - выход? Да.

Так жило это общество под красным полотнищем, подбитым голубой волной, - пока не потянул властный и обещающий ветер перемен. Когда на Вышгороде, на башне Длинный Герман поднимали сине-черно-белый флаг Эстонии, на прилегающей площади и в сквере было тесно, как в переполненном трамвае. Люди распевали народные песни, раскачивались, как за свадебным столом. Многие плакали. Решению выйти из состава Союза не нужно было созревать. Оно существовало всегда и выпорхнуло на волю, как только открыли форточку.

Русскоязычной части населения все это было не по нраву. Во-первых, зашаталось незыблемое дотоле положение генеральных директоров заводов центрального подчинения (в основном - ВПК). Во-вторых, зашатались стулья под партийными работниками, в-третьих, померкли перспективы перед офицерами, взыграли амбиции офицеров запаса. К тому же появились слова "мигранты", "оккупанты", и люди родившиеся в Таллинне или Вильянди, почувствовали себя нежелательными на родной для них земле, среди знакомого с детства народа, язык которого они за ненадобностью так и не потрудились выучить. Это был период митинговых бдений, и в противовес Народному Фронту возникло довольно сильное Интердвижение, которое возглавил инженер Таллиннского Морского порта Евгений Коган. (Он неоднократно мелькал потом на телеэкране, как активный депутат Верховного Совета СССР). Съезды Интердвижения проходили под знаками советской атрибутики и на военный манер - с выносом знамени и пением гимна Советского Союза. Эстонско-русское противостояние достигло небывалого прежде накала. Что и отразилось в политике первого правительства новой Эстонии -правительства Эдгара Сависаара, в прежней жизни - ученого и журналиста, главной темой которого было - угнетенные и угнетатели. Однако диктат рыночных законов плюс рычаги, которые привело в действие правительство России сделали свое дело, и мало-помалу две главные этнические силы Эстонии из состояния антагонизма перешли к состоянию сотрудничества. Может быть, "старший" и "младший" братья поменялись местами, что для "старшего" неприятно, но не смертельно, ибо, как говаривал М.С., "процесс пошел". Эстония первая - из бывших "сестер" вышла из экономического шока. "Проклятые капиталисты" успели превратить ее из красивой в ослепительно красивую. Эстонская крона стоит твердо, не шевелится, как крона приморской сосны в штилевую погоду.

Что же касается межнациональных отношений - в быту, на улице, в магазине и кафе они лучше, чем были прежде. Во-первых, нет больше гнета невысказанных обид, во-вторых, рынок не позволяет капризничать. На уровне гражданства -дело посложнее. Вам нужно сдать экзамен по языку, который представляет из себя комплексный экзамен по истории, географии, культуре и текущей политике Эстонии. Экзамен сдается на эстонском языке. Одним словом, нужно любить и знать эту республику, чтобы стать ее гражданином. Скажем прямо: это не каждому подходит и не каждому по силам. Но можно и не становиться гражданином Эстонии, иметь вид на жительство, стать гражданином другой страны, например, России. Сколько угодно! В этом случае вы не можете избирать и быть избранными и не имеете права иметь оружие. И то -избирать в Городское собрание вы можете. А что до оружия -ну, можно же как-то перемучиться без пистолета. А в остальном - работайте, имейте собственность, занимайтесь бизнесом, входите в Русское общество, читайте русскую прессу, учите детей в русской школе, ходите в знаменитый Русский Драматический театр, приветствуйте в роскошном Горхолле театр "Современник"...

Конечно, политическое неравенство обижает, конечно, в этом смысле существуют нерешенные проблемы. Но это проблемы второго порядка, не из тех, что приставляют нож к горлу и не дают дышать. Уровень проблематики дышит и колеблется, как все в нашем мире. Недавняя денонсация Беловежских соглашений вызвала в эстонском правительстве легкую панику и неслабым пинком подтолкнула его в сторону НАТО. Слишком свеж в памяти наглый тон, которым разговаривал с эстонскими дипломатами Вячеслав Михайлович Молотов после подписания известного пакта 1939 года.

"Нет мира под оливами", так сказано тому назад лет сорок. Национальные проблемы потрясают и умеренную Канаду, и незыблемую Британию. Что же говорить о наших республиках, находящихся на острие исторического катаклизма! Одним махом не решишь тут ничего. Нужно найти в себе силы и терпение разобраться в ситуации, и определиться - и в политике, и в собственной жизни.